Государство в этот период представлено Египтом, с одной стороны, и Ханааном, с другой. Египет был огромной империей, осуществляющей свою власть в вопиющем притеснении народа Божьего ради собственных интересов. Ханаан был мозаикой небольших городов–государств с пирамидальной формой политической и экономической власти, обрекающей на угнетение и эксплуатацию крестьянское население. Оба представлены в тексте идолопоклонническими по природе, врагами Господа и угрозой его народу. В обоих случаях отношением народа Божьего к государству, когда оно демонстрирует идолопоклонническую враждебность, является конфронтация, вызов и конфликт.

Следовательно, исход и переход народа Божьего из Египта в Ханаан влечет за собой суд на оба противящихся человеческих государства. С Египтом боролись главным образом из–за его угнетения; с Ханааном главным образом из–за его идолопоклонничества и мерзких ритуалов, перечисленных в книгах Левит и Второзакония. Таким образом, в данном конкретном контексте по сравнению с народом Божьим государство выступает тем, чему следует противиться, нанести поражение, развенчать, и окончательно заместить совершенно другим человеческим сообществом, которое непосредственно управляется Богом. Повествования о поражении фараона и захвате Ханаана в некотором смысле являются знаком, указывающим на окончательный суд Божий над всеми, кто продолжает оставаться его врагами.

Бог, о котором говорится все это время, — не просто Бог. Его имя — Яхве. Впервые мы слышим его имя, когда читаем о событиях, предваряющих исход, а после этого оно становится символом, хоругвью израильского народа. Яхве — это Бог, выступивший против несправедливости и угнетения, специально инициировав исход, чтобы навести порядок. Поступив так, Бог Яхве вторгается в историю, в особенности в политическую историю, таким способом, который не был явным в повествованиях о патриархах. Трансцендентность Яхве вторгается в империю фараона и распахивает ее двери настежь. Брюггеманн (Brueggemann) убедительно высказывается о двойной значимости «моисеевой» альтернативы: что она известила о Боге и о человеческих политических возможностях.

Яхве, Господь, освобождающий Бог справедливости затем воспринимается как царь. Центр теократии находится именно здесь, в том, что изначально Израиль не признавал другого царя, кроме Господа. То, что Израиль считал Господа царем с начала расселения (а не только со времени собственной монархии) ясно из нескольких древних текстов (напр. Исх. 15, 18; 19, 6; Чис. 23, 21; Втор. 33, 5). Вера в царствование божества не является уникальной для Ближнего Востока и существовала в древнем ближневосточном мире задолго до того, как появился Израиль. [192]Но если теократия в народе, который считает свое божество царем, не была уникальной, ее конкретное израильское проявление и опыт, несомненно, были уникальными. Ведь в Израиле теократия на протяжении нескольких столетий исключала человеческогоцаря. [193]

Причина, по которой царствование Господа в это время было несовместимо с человеческим институтом царей, состоит в том, что Господь полностью взял на себя две главные функции и обязанности царей древнего мира, а именно ведение войны и осуществление закона и справедливости. Конечно, осуществляя эти две функции, человеческие цари древнего Ближнего Востока играли наиболее сакральную роль; то есть они действовали от имени бога, которого представляли (или воплощали). Однако в Израиле сам Господь выполнял эти роли. Господь был главным военачальником и высшим судьей. Это означало, что соответствующее человеческое политическое руководство в данных сферах было решительно понижено в звании и нивелировано. Напротив, Израиль был народом завета с Господом, который отвечает за их защиту и справедливое упорядочение каждого аспекта их общественной жизни. И когда было необходимо, Господь воздвигал судей, которые выполняли одну или обе эти задачи: военное руководство и судебную власть. Судьи могли приходить и уходить (они не были царями), а владычество Господа продолжалось.

Итак, в этот период в истории Израиля на сцене появился подлинно радикальный и альтернативный политический выбор. И этот радикальный общественный выбор был приведен в действие во имя Яхве так, что религия Яхве не отделялась от социальных задач Израиля. Ведь Израиль не был только народом Божьим(многие народы претендовали на это в той или иной форме), но именно народом Яхве,а это само по себе означало преданность по завету определенному виду общества, отражавшему характер, ценности, приоритеты и цели Яхве.

Это эквивалентно тому, что теократия не является идеальной целью народа Божьего в его политических мечтах. Все зависит от того, кто и что есть theos,который будет править. Только образ Яхве (как Бога, подлинно раскрывшего себя) инициировал и поддержал конкретную форму теократии Израиля. Но, к сожалению, государство, подобно всем людям, склонно создавать своих богов по образу своему. Когда Израиль сам перешел от радикальной, альтернативной, поразительной теократии Яхве к организованной форме монархии, он сделал то же самое, несмотря на напоминание пророков о подлинной идентичности и призвании.

Невозможно переоценить влияние рассказов об исходе и захвате земли на социальную и политическую историю. Для Израиля исход стал моделью и образцом, к которому обращались во все времена страдальцы и угнетенные в библейской истории. И конечно, для еврейского народа на протяжении их послебиблейской истории празднование Пасхи помогало сохранить рассказ живым и значимым, особенно в частые времена преследований. В ходе христианской истории исход воспламенял надежды и воображение, иногда плодотворно, иногда крайне неудачно. Конфронтационное отношение народа Божьего к государству, воспринимаемому как греховное, сатанинское, безбожное и так далее, подпитывало множество вариантов христианского утопизма, милленаризма и радикального нонконформизма. Подобные движения часто заканчивались «нереальными ожиданиями, фанатичной набожностью, иррациональным поведением, диктаторскими режимами и беспощадными репрессиями или уничтожением врага». [194]Их также обычно подпитывали апокалиптические верования, утверждавшиеся в некоей надисторической манере. В отличие от них исход и все последующие события оставались в рамках исторической реальности и, какими удивительными они б не были, ограничивалисьвозможностями истории. После исхода для Израиля ход вещей не был совершенным, будь то в пустыне или в земле обетованной. Однако в рамках истории беспрецедентный акт справедливости и освобождения действительнопроизошел, и былрожден радикально иной вид общества. [195]