Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Пожальста, господин Тряскин, ми есть интерес к этим чепуха, ми вас слушайт, – прошамкал беззубым ртом Брюнинг и посмотрел на всех, ожидая одобрения.

– А ну, прочти-ка, Андрей, – попросил Денис Макарович. – Что это за ерунда?

– Где ты их взял? – поинтересовалась Варвара Карповна.

– Где? В управе. Для интересу. Их принесли туда с полсотни, – ответил Тряскин.

Андрей держал в руках листовку и обводил всех вопросительным взглядом. Казалось, он спрашивал: «Читать или не читать?»

– Давай, Андрейка! Раз просят, так читай, – сказал Денис Макарович и, перегнувшись через стол, пододвинул к Грязнову лампу.

– «Дорогие товарищи, томящиеся под игом немецких фашистов! – прочел Андрей, и голос его слегка дрогнул. – Каждый день приближает освобождение нашей Родины и победу над врагом. Инициатива на всех фронтах перешла окончательно в руки Советской Армии. Германский фашизм и его вооруженные силы стоят перед катастрофой. Близится час суровой расплаты. Не уйти поджигателям войны от неумолимого суда народов, не уйти палачам и убийцам, грабителям и насильникам от карающей руки советских людей, не уйти их пособникам и предателям Родины от заслуженной кары!

Неодолимо, сокрушая все преграды, движется Советская Армия вперед, освобождая от фашистской погани деревни, села и города, – Андрей, прервав чтение, вглядывался в истертые строки. На его бледном лице выступили пятна. – Товарищи! – Голос Андрея зазвучал сильнее. – Все, кто имеет силы, поднимайтесь на борьбу со смертельно раненым, но еще не добитым зверем! Помогайте героической Советской Армии и доблестным партизанам добивать врага! Приближайте час победы! С Новым годом, дорогие друзья! Смерть фашистским захватчикам! Советские патриоты».

Все молчали. У Тряскина вздрагивал подбородок. Крамсалов сидел бледный, точно призрак; жена его судорожно вцепилась ему в плечо. Подруга Варвары Карповны молча отодвинулась от солдата Пауля. Тот удивленно поглядывал на всех, и его лицо готово было растянуться в глупой улыбке. Матрена Силантьевна тяжело дышала. Она свирепо, не моргая, смотрела на мужа.

Люди замерли, будто в комнату влетела бомба, готовая взорваться с секунды на секунду.

– Ужас! – нарушила тишину Варвара Карповна.

– А во второй что? – спросил Изволин.

Грязнов прочел вторую листовку. Она была короче первой. В ней сообщалось, что с пятнадцатого по восемнадцатое декабря в Харькове Военный трибунал Четвертого Украинского фронта рассматривал дело трех фашистских палачей и их пособника и приговорил всех к повешению.

– Это есть невозможно, – прошамкал Брюнинг. – Слюшайте, я вам будет говорить. – Он встал и разместил часть живота на столе. – Большевистские басни. Патриот? Блеф, нет никакой патриот. Есть провокация… – И уже менее уверенно добавил: – Завтра провокация будет капут. Не надо, мадам Тряскин, нос вешайт. Прошу лючше бутилку вина. Это очень карашо. Хайль Гитлер!

– Хайль! – рявкнул и подвыпивший Пауль.

И без того невеселое настроение компании испортилось окончательно. Не улучшили его и вновь распитые бутылки вина.

Крамсалова начала уговаривать мужа идти домой. Подруга Варвары Карповны испуганно поглядывала на Пауля. Тот по-немецки разговаривал с Брюнингом, расспрашивал о содержании листовок.

– Пойдемте в другую комнату, – предложила Варвара Карловна Ожогину.

Никита Родионович молча направился вслед за именинницей.

– А ведь в самом деле плохо, – сказала Варвара Карповна, усаживаясь на маленький низкий диванчик. – Кто бы мог подумать, что все так обернется! Мы просчитались…

– Кто – мы?

– Ну, я, отец, хотя бы вот Люба, Крамсаловы, да и вы… И кто бы мог подумать! В то время, в сорок первом году, все было так ясно, а сейчас, кажется, опять советская власть вернется. Я вот только боюсь, что начнутся преследования, аресты… Я за последние дни потеряла сон, аппетит. Все из рук валится, не хочется ни за что браться, все опротивело. Хожу как лунатик, как скотина, ожидающая, что вот-вот стеганут или сволокут на бойню… Что же делать?

Чувство брезгливости овладело Ожогиным, захотелось встать и уйти. Но он сдержал себя и сказал:

– О том, что делать, надо было думать много раньше. И мне, и вам.

– Мне никогда так не хотелось жить, как сейчас, никогда! Вы хоть совет дайте…

– У вас есть советчик получше меня.

– На кого вы намекаете?

– На Родэ, конечно.

– Не называйте этого имени! – Варвара Карповна резко поднялась на ноги. – Он принес мне столько горя, столько горя…

– Значит, вы его ненавидите?

Варвара Карповна молча заходила по комнате. За последнее время отношение Родэ к ней изменилось. Невежливый и раньше, Родэ теперь стал откровенно грубым. Ни о какой Германии она уже не мечтала, хотя еще совсем недавно говорила о предстоящей поездке как о решенном вопросе. Нет, в Германию не возьмут, но и живой не оставят. Родэ она боялась даже больше, чем возвращения Советской власти. Советская власть не простит предательства – накажет, осудит; а Родэ – уничтожит. Слишком много знает Варвара Карповна как переводчица гестапо, как живой свидетель. На карту ставится жизнь, а посоветоваться не с кем. Мысль поделиться с Ожогиным, который, по словам горбуна, был близок к военной разведке и который Варваре Карповне показался умным человеком, возникла у нее недавно. Но чем может помочь Ожогин, находящийся в таком же, как она, положении?

– Он меня убьет! – вырвалось у Варвары Карповны, и она оглянулась на дверь, за которой слышались голоса гостей. – Он мне однажды сказал: «Вы знаете слишком много для живого человека». Я чувствую себя обреченной… Как быть? Где найти выход?

Никита Родионович молчал, внимательно рассматривая свои ногти. Он колебался: поставить вопрос ребром или сделать только намек, пробный шаг, разведку?

– Найти выход, конечно, можно, но сделать это нелегко, – сказал он.

– Неужели можно? – с надеждой в голосе спросила Варвара Карповна.

Он утвердительно кивнул.

– Что же для этого требуется, по-вашему?

– По моему мнению, многое.

– Именно?

– Смелость, решительность, желание…

– И только? – облегченно вздохнув, сказала Варвара Карповна, как будто тревожившие ее сомнения сразу же разрешились.

– Это не так мало, на мой взгляд.

– Вы думаете, у меня нет желания?

– Желание, возможно, и есть, а вот…

– Вы имеете в виду смелость и решительность? – перебила Варвара Карповна.

– Да-да. Именно это.

– Вы не знаете меня… Но как? Как? – спохватилась вдруг она, вспомнив, что главного так и не выяснила.

Ответить Никите Родионовичу не удалось. В комнату вошел Брюнинг. Увидев беседующую пару, он растерянно пробормотал:

– Ах! Извиняйт! – и быстро удалился.

На смену Брюнингу явился Тряскин. Он еле держался на ногах.

– Чему быть, того не миновать, – едва выговорил он заплетающимся языком. – Червь есть червь… Рожденный ползать летать не может…

– Я хорошенько все обдумаю и дам вам совет, как действовать, – тихо сказал Никита Родионович, чтобы окончить разговор.

Тряскина кивнула головой.

13

После побега из лагеря Повелко спрятали у Заболотько. Дом Заболотько, стоявший на окраине, не вызывал подозрений у оккупантов. Мать Бориса Заболотько – вдова Анна Васильевна – работала уборщицей в комендатуре оккупантов, а сам Борис – электромонтером в управе.

В пятницу вечером в дом Заболотько пришел Тризна. Обсуждали все тот же вопрос – о взрыве электростанции. Осуществление намеченного плана срывалось по не зависящим от подпольщиков обстоятельствам. Повелко никак не мог попасть днем во двор станции, а без него обнаружить место выхода шнура не удавалось. Борис Заболотько как монтер управы бывал на станции и дважды пытался разыскать условное место, но безуспешно.

Дело в том, что от взрывной массы, заложенной глубоко под площадки и фундаменты основных агрегатов станции, в свое время был протянут детонирующий шнур. Его уложили в не подвергающуюся порче изоляционную трубу и вывели наружу сквозь глухую стену электростанции на высоте полуметра от земли. Этот-то конец шнура и надо было найти.

18
{"b":"155833","o":1}