Бабку похоронили по обряду – в глухом лесу на Мариной плеши устроили высокую краду, положили на нее тело в лучшей одежде, со снизками на шее – из синего, зеленого, голубого, желтого стекла, ─ с широкими бронзовыми браслетами на морщинистых руках, в высокой богатой кичке, украшенной десятком колец-заушниц с подвесками, как принято у местной голяди, с которой бабка была в родстве. Рядом разместили все, что могло понадобиться умершей: кремень и огниво, шилья, ножницы, швейные и вязальные иглы, пряслень, серп, дорогой покупной гребень из заморского душистого дерева. Когда крада прогорела, остатки костей и то из вещей, что попалось среди углей и золы, собрали в берестяной туес и зарыли на вершине кургана Кореничей, придавив большим камнем. Во рву вокруг кургана и на вершине разложили огонь – погреться бабкиной душеньке, оставили угощение…

Думали, проводили по чести, да не тут-то было. Когда бабка Кручиниха шла с выгона, ее знаменитая клюка находилась при ней – в навершии клюки была вырезана бородатая голова чура, и все знали, что именно в ней-то и живут бабкины духи-помощники. Перед смертью ведун должен их передать хоть кому-нибудь. Но никого при бабке не оказалось, и клюка ее валялась рядом с телом, выпав из мертвых пальцев, – так ее и нашли. Тело бабки подняли, но клюку оставили на месте – боялись к ней прикоснуться. Кто возьмет клюку, тот возьмет и духов, а с ними справляться – уметь надо.

В Меже имелось несколько мужиков или женщин посмелее, кто не отказался бы обрести силу вместе с духами-помощниками. Но кто бы ни брал в руки бабкину клюку, наутро та оказывалась на вершине кургана, возле камня, которым прикрыли яму с прахом Кручинихи. Это означало, что ее духи не хотят покидать прежнюю хозяйку.

– Видно, ищут нового хозяина достойного, – рассказывал Дивляне и обоим воеводам Милоум. – Наша кровь-то старая, знатная. Бабка была из хорошего голядского рода, из Милогодовичей, а они с самими князьями старыми голядскими в родстве. Княгиня Колпита, старшая Громолюдова жена, из них тоже сама.

– Так вы с Громолюдовой княгиней родня? – Белотур поднял брови.

– Хоть и в дальнем, а дедами счесться можем, – важно кивнул Милоум. – Видно, духи-то хотят княжьей крови себе хозяина. И верно – ведь есть такой человек…

– Да ты лучше про жальник сперва расскажи, – посоветовал тот веселый толстяк, Милоумов родич, названный Синелей в честь почитаемого предка.

– Да, про жальник, – вспомнил Милоум. – Как похоронили, а через три дня наутро смотрим – нет скотины! Вся разом исчезла, у всех! Как растаяла, как навьи унесли! Кинулись искать – а следы на жальник ведут. Пришли – вот она вся, родимая наша! Коровы, овцы, козы – у нас скотины людно, слава Велесу! – все здесь, стоят, травы не жуют, не мычат… будто зачаровал кто! Пригнали домой, стали бабы доить – молоко горькое, в рот взять нельзя! Так все и вылили. На другое утро – что за напасть! Опять нет скотины! Бегом на жальник – там она, и снова молоко горше полыни! Ну, тут уж мы смекнули – жертвы хочет наша Кручиниха. Выбрали телку, закололи. Три дня было тихо. А нынче просыпаемся – мальцов в избе нет. У меня нет, а ведь их пятеро, у Синели, вон, нет, а он шесть девчонок наплодил, ни у кого нет! Бабы в плач, а мы на жальник. А там вы…

Он замолчал, молчали и гости, потрясенные этим рассказом. Смысл происходящего был очевиден и жуток. Неудовлетворенная кровью телки, покойная бабка хотела теперь в жертву кого-то из детей. А может, ее игрецы, озлобившиеся и одичавшие без хозяина, который их кормил и давал им работу. Дивляна от своей бабки, Радогневы, хорошо знала, что духи-помощники, если не общаться с ними, не ухаживать и не кормить, дичают и звереют, как собаки, и чем дальше, тем больший вред могут принести. Волосы шевелись на голове от ужаса – духи хотят крови ребенка! И властно тянут возможные жертвы к себе – на курган.

Но не было больше в Меже мудрой бабки Кручинихи, которая могла посоветовать, как избыть напасть. Наоборот, она-то и превратилась в самого страшного, могущественного врага. На вершине кургана раскладывали на ночь огонь, стараясь усмирить и отпугнуть нечисть, – его-то и видела Белотурова дружина предыдущим вечером – но ничего иного никто предложить не мог. И огонь вовсе не помешал кровожадным духам приманить на жальник детей…

– Я не знаю! – Восьмилетняя дочка Милоума с взрослым недоумением развела руками. – Мы же спать легли на полатях, заснули, как всегда… А просыпаюсь – Сауле меня за руку держит и зовет: «Росуля, проснись!» Как туда попала – не знаю.

Ни сами дети не помнили, как ушли из домов на жальник, ни взрослые не заметили, не услышали и не увидели, как фигурки в исподних рубашках соскальзывали с полатей, отворяли двери, выходли под ночное небо… Но женщины, прижимая к себе детей и внуков, и сейчас еще причитали, понимая, чем грозит жуткое происшествие.

– И дожди зарядили, – удрученно добавил Милоум. – Снопы мокрые в овин свезли, пока совсем не сгнило, как там просохнет теперь… Сегодня вот только развиднелось, дай Стрибог ясного неба…

– Так ведь сама Солнцедева к вам пришла и тучи разогнала! – Мезга улыбнулся. – Примите ее хорошо, глядишь, и наладятся дела!

Женщины, толпившиеся у двери, смотрели на Дивляну с мольбой и надеждой, а она изо всех сил старалась скрыть растерянность. Она много чего знала насчет духов и того, как с ними обращаться, но совсем не имела подходящего опыта и сейчас лихорадочно думала, как теперь поступить, чем помочь? Была бы на ее месте Радогнева Любшанка – уж она бы живо приструнила распоясавшихся духов! Но бабка сама уже года три как переселилась в Ирий, и Дивляна могла надеяться лишь на то, что Огнедева, чье имя она носит, не оставит свое земное подобие и научит, как помочь беде.

– А где теперь эта клюка? – спросила Дивляна, и боясь, и желая увидеть своими глазами вместилище грозных неуправляемых духов.

– Вот пойдем, покажу. – Жена Милоума знаком позвала ее за собой.

Миновав несколько изб, она привела гостью к покосившемуся строению, имевшему заброшенный вид. Соломенная крыша давно не подправлялась, под стенами обильно росла трава, и не виднелось никаких признаков обитаемого жилья – только старый засохший венок под окошком, оставшийся, как видно, от последней Купалы.

– Жил тут Новила со своими. – Милоумова хозяйка неопределенно повела рукой. – Да в тот мор, спасите чуры, повымерли они – и Новила, и жена… сестра моя была… и детки… трое. Так и стоит изба. Хотел было Домилко жить, как женился, да отец ему сказал: нечего велсов дразнить, лучше новую поставить…

Дивляна прижала ладонь к мешочку, пришитому к исподнему поясу, – в нем хранился один из тех оберегов, которыми ее снабдили в далекую опасную дорогу мать и прочие родственницы. Значит, здесь, в вымершей избе, хранят клюку Кручинихи? Но как же – ведь сказали, что она сама возвращается на могилу прежней хозяйки…

Но спросить о чем-либо Дивляна не успела – женщина толкнула низкую дверь и вошла, позвав ее за собой. Придерживаясь за косяк, Дивляна опасливо спутилась по трем ступенькам и оказалась в темных сенях. Пахло затхлостью и заброшенностью, по углам валялся грязный, запыленный хлам – и не поймешь, что такое.

– Ну, как тут? – раздался впереди голос женщины.

Кто-то что-то ей ответил, но тихо и неразборчиво. «Уж не с духами ли она говорит?» – в испуге подумала Дивляна, но покачала головой: едва ли Милоумова хозяйка это умеет. Переступив порог истобки, она застыла у порога, после светлого дня ничего не видя. Двери она закрывать за собой не стала и в свете снаружи вскоре разглядела небольшую избу: стол и лавки, печка в углу. Возле одной из лавок стояли две женщины: Милоумиха и другая, постарше.

– Или сюда, Солнцедева. – Милоумиха обернулась и поманила ее. – Вот, посмотри.

Она кивнула в сторону печи. Подойдя ближе, Дивляна заметила, что между печью и стеной устроена лежанка. Запечье считается самым лучшим местом в избе – и тепло, и не дует, и к чурам поближе. На лежанке кто-то был… похоже, мужчина. Довольно молодой, насколько она могла рассмотреть в полутьме. Но при ее появлении он даже не обернулся, не пошевелился – видно, спал. На краю лавки Дивляна заметила большой моток толстых веревок и мимоходом удивилась: это еще зачем?