Не буду говорить, кто, с моей точки зрения, виновен в этих преступлениях, — мое мнение всем известно. Я уже неоднократно предполагал, что убийца Серебряное Яблоко и якобы сбежавший из города Оскар Карпью — одно лицо. И в самом деле, вполне правдоподобная история: человек лишился рассудка от горя (ведь он потерял жену), сошел с ума, то есть стал совершенно невменяем. Он смешался с толпой — и как же его теперь отыскать? Ибо Бог свидетель — в этом городе нет недостатка в безумцах.

Что же касается причин, которые заставляют его убивать… А разве безумие само по себе не причина? Впрочем, по моему мнению, не так важно, совсем он сошел с ума или нет. Гораздо важнее разобраться: почему происходят убийства? А для этого нужно попробовать понять убийцу. Ведь недаром он пытается что-то нам сообщить. Уж по крайней мере серебряные яблоки должны были бы навести нас на эту мысль.

Есть мнение, что, возможно, этот человек полагает, будто оказывает обществу услугу, очищая улицы города от недостойных граждан. Однако до сего дня жертвами убийцы становились самые обычные люди. Сперва прачка, потом трубочист, третьим был подметальщик улиц, четвертым — торговец углем, пятой — горничная, шестым — продавец джина, седьмым — парикмахер, ну а восьмой жертвой, последней на сегодняшний день (помните труп, который лопнул?), стал и вовсе человек без определенного рода занятий, уже совершенно ничем не примечательный.

Насколько я понимаю, наш констебль, достославный Джордж Коггли, полагает, что все эти убийства случайны, что несчастным жертвам просто не повезло, и на сегодняшний день ему так и не удалось установить ни малейшей связи между этими восемью смертями. Я тем не менее осмелюсь предположить, что связь быть должна. И пойду даже дальше: скажу, что ежели мы обнаружим эту самую связь — тогда сможем и положить конец жутким преступлениям

Но вот главный вопрос: что, если все эти люди, сами того не ведая, совершают нечто, оскорбляющее убийцу? Что, если невольно они сами накликали на себя столь ужасный конец? А теперь, позвольте, я выскажу уже совсем крамольную мысль. Что, если жертвы, по большому счету, сами виноваты, в собственной гибели?

Напоследок хочу сообщить вам удивительную новость. Один из моих источников сообщил, что позапрошлой ночью кое-кому удалось расстроить планы Серебряного Яблока. Очередная жертва, совсем молодой парнишка, был уже у убийцы в руках. Его уже столкнули в реку, и, несомненно, у бедняги в сознании вспыхивали последние предсмертные мысли — о том, что вот сейчас он свалится в вонючую реку и больше не всплывет. Однако госпожа Удача, самая непостоянная из любовниц, на сей раз приняла сторону паренька, ибо тот свалился не в воду, а на только что ставший на реке лед. Разве мог бы кто-нибудь предположить, что именно в тот момент, как ледяная корка сомкнется над поверхностью Фодуса, на нее упадет мальчик? Случись падение несколькими мгновеньями раньше — он оказался бы заперт под слоем льда. Именно то, что могло бы убить его, в результате спасло ему жизнь. Что одному человеку — пища, то другому — смертельный яд. И если Удача была в ту ночь на стороне мальчишки — что за сила стояла за спиной убийцы? Говорят, что безумие.

До скорой встречи,

Жила-была однажды прекрасная принцесса, и было у нее все, чего принцесса может пожелать…

Уже поздно, далеко за полночь, но я не могу дать — нужно написать об этом сейчас же. Я должен кое в чем признаться. Нынче вечером я совершил такое, от чего меня гложет совесть: я пошел на обман, мне пришлось притворяться. Признаюсь, очень стыдно об этом писать, но ведь я дал себе слово, что этот дневник станет повестью о моей жизни, обо всей жизни и всех событиях без исключения, а не только о тех, которыми я готов поделиться с посторонними.

С тех пор как я упал на лед Фодуса и удивительным образом избежал гибели от рук Серебряного Яблока, я только и думал что о нашем с Юноной договоре. И чем больше я думал, тем больше крепла во мне уверенность, что пора уходить. Мое будущее явно не в этом городе. Хотелось бы только знать: получу ли я, прежде чем уйти отсюда, ответ на вопрос, который так мучит меня: виновен ли мой отец в убийстве?

Между тем время идет. Пытаясь разгадать тайну костяной магии, я еще раз сходил посмотреть на мадам де Коста, но так ничего и не понял — только зря потратил шесть пенсов. Мадам де Коста была на высоте. Бенедикт, как всегда, дирижировал, а Юнона воздавала нужную атмосферу — вот для чего нужны все эти травы: они забивают гнусные запахи, плывущие из зала таверны. Иначе даже запах Прожорного Чудища слышится. Правда, мне показалось, можно было бы и поменьше размахивать тем флаконом на серебряной цепочке, а то слишком уж приторный аромат получается, хотя, наверное, остальные ощущают его не так остро. Никогда не поверю, что мадам де Коста действительно каждый раз воскресает. Отец говорил, в этом мире найдутся ответы на все вопросы, надо лишь поискать. Но у меня до сих пор нет никаких доказательств, что это обман. Похоже, даже Деодонат Змежаб поверил, что все происходит по-настоящему.

Все эти мысли о скелетах и воскрешении мертвецов целый день не давали мне покоя; я был настолько рассеян, что мистер Гофридус даже отпустил меня раньше обычного. Такое случается уже не впервые. Порой мне даже кажется, он рад отправить меня домой, чтобы остаться одному и спокойно поработать над каким-то новым изобретением. Он не любит рассказывать об этих вещах, пока не доведет дело до конца. По нему всегда видно, если он что-то задумал. Он совсем не умеет скрывать улики: я частенько нахожу на полу всякие вещи, не имеющие к изготовлению гробов ни малейшего отношения, — шурупы, болты, сильно промасленные звенья железных цепей и все такое прочее. Подозреваю, он прячет что-то в целла-морибунди.

Благодаря тому что я рано вернулся в дом миссис Сытвуд, мне удалось подслушать очень интересную беседу. Я задержался на лестнице, чтобы посмаковать аромат готовившегося обеда — у меня это вошло уже в привычку, — и вдруг откуда-то снизу послышались голоса Бенедикта и Юноны. Они спорили.

Похоже, спор был горячий и откровенный — из этого я заключил, что посторонних в комнате нет. Я, конечно же, понимал, что подслушивать нехорошо, но попросту не мог заставить себя сдвинуться с места. Очевидно, Бенедикт пытался уговорить Юнону провести еще один частный сеанс — оживить очередного покойника. А Юнона отказывалась наотрез.

— Мы же договорились, — твердо сказала она. — Сивилла была последней. Подумай сам: что, если там тоже кто-нибудь будет сидеть и стеречь труп? Что тогда будем делать? Поступим, как тогда с Пином?

— Не будет там никого, — уверенно возразил Бенедикт. — Клиент заверил меня, что семейство покойного будет счастливо, если мы придем. Они хотят одного — сказать последнее прости дорогому отцу, скончавшемуся столь внезапно. Не думаешь же ты, что они просят слишком многого. Через неделю ты покинешь город и никогда больше не будешь участвовать в таких делах. А сейчас — сделай мне одолжение. Порадуй старика, который не любит смотреть, как другие страдают.

Юнона долго молчала. Бенедикт очень дорог ей, поэтому я не удивился, когда она уступила.

— Хорошо, — сказала она наконец. — Но клянусь тебе памятью моего отца: этот раз будет точно последний.

Похоже, Бенедикт очень обрадовался. Они договорились, что прямиком из таверны отправятся на северный берег, где их будут ждать безутешные родственники усопшего, во главе с ним самим. Тут-то меня осенило. А что, если пойти вместе с ними на этот сеанс? Не могу же я упустить возможность стать свидетелем нового чуда, которое совершит Заклинатель Костей! Возможно, это мой последний шанс разгадать загадку — раз и навсегда. Приняв решение, я собирался уже двинуться вниз по лестнице, как вдруг Юнона заговорила опять.

— Пин попросил, чтобы я взяла его с собой, — сказала она.

— Понятно, — отвечал Бенедикт. — Что ж, он хороший мальчик — преданный, трудолюбивый.

Юнона издала странный звук, — видимо, он обозначал неуверенность.

— Я очень боюсь, что он будет мешать мне. Ведь я ухожу не просто так — у меня есть цель.

— Мне кажется, — осторожно проговорил Бенедикт, — ваши цели похожи.

Послышался скрежет дерева о дерево, — похоже, передвинули стул. Я понял, кто-то идет, и, стараясь не шуметь, прокрался к себе наверх. Потом я услышал, как хлопнула дверь в комнате Юноны, и почувствовал запах травяного дыма — не того, который помогает ей уснуть, а другого — он просто расслабляет. Я уже неплохо разбираюсь в составе некоторых смесей.

Около девяти я был возле «Ловкого пальчика», а когда часы пробили половину десятого, задняя дверь отворилась и в переулок вышли Юнона и Бенедикт. Я осторожно последовал за ними по Мосту на другой берег Фодуса. До чего же приятно было вдыхать чистый северный воздух и идти по широким, ярко освещенным улицам! К сожалению, из-за света было труднее не попасться на глаза Юноне и Бенедикту, поэтому мне приходилось держаться от них на большом расстоянии. Вскоре они подошли к большому дому, который стоял на красивой чистой площади. Юнона постучала в полированную деревянную дверь.

Я навострил уши. Юнона обменялась с кем-то несколькими короткими фразами, и они с Бенедиктом вошли внутрь. Похоже было, на сей раз все будет проще: по крайней мере, их спокойно впустили в дом. Только как же войду я? Явно не через ту же дверь. По железным ступеням я спустился в подвал, и тут удача мне улыбнулась: служанка вынесла из кухни ведерко с углем. Я пригнулся, чтобы она меня не заметила, а когда девушка начала рыться в куче угля, я, не теряя зря времени, забежал в дом.

Я оказался в узком коридоре, впереди виднелась лестница на второй этаж, — видимо, на другом конце должна была находиться кухня. Тут послышалось шуршание кисточек, украшавших остроносые сапоги Бенедикта, а затем на верхней ступеньке лестницы показались и сами сапоги. Справа я заметил дверь, тут же проскользнул в нее и притаился. И снова удача улыбнулась мне, ибо при неярком блеске свечей я увидел, что волей случая оказался в той самой комнате, где лежит покойник, к которому позвали Юнону и Бенедикта. Послышались голоса, и я юркнул в большой сундук, что стоял у стены, — в тот самый момент, как дверь начала открываться.

В сундуке хранились постельное белье и старая одежда, так что сидеть в нем оказалось вполне удобно. В передней панели сундука я приметил усохший сучок, надавил на него — и тот выпал, так что у меня появилась возможность наблюдать за происходившим в комнате. Я устроился поудобнее, прижавшись к отверстию от сучка зеленым глазом, и постарался сосредоточиться, чтобы не упустить ни малейшей детали и внимательно разглядеть все действия Бенедикта. Покойник, пожилой мужчина, лежал на столе прямо передо мной. Пару секунд спустя двое молодых людей, одетых в черное, ввели в комнату Юнону и Бенедикта. За ними следовала пожилая женщина, также облаченная в траур. По черным густым бровям и широко посаженным глазам я догадался, что молодые люди — сыновья пожилой женщины. Мне показалось, что, учитывая обстоятельства, близкие покойного пребывают в весьма недурном расположении духа. Они даже шутили и перехихикивались. Конечно, на разных людей горе оказывает разное действие — мы обсуждали это с мистером Гофридусом, — и все же эта троица вела себя так, что мне стало не по себе. У меня появилось чувство, будто здесь что-то не так.

Сперва все шло, как я и ожидал. Бенедикт и Юнона заняли свои места, на верхней губе у обоих поблескивала та самая мазь, и вскоре до меня добрался знакомый запах снадобья из флакона, который Юнона раскачивала на цепочке. Впрочем, поскольку я сидел в сундуке, аромат на сей раз был гораздо слабее. Я решил во что бы то ни стало сохранить ясность ума, а потому приложил к носу и рту кусок льняной ткани. Уловка подействовала настолько успешно, что я даже удивился. Аромат снадобья с самого начала показался мне чересчур приторным. Бенедикт воздел руки и начал свою обычную речь. Надо сказать, они оба умели устроить зрелищное представление. Бенедикт, благодаря роскошному одеянию и благородной осанке, имел вид едва ли не царственный, а бесшумные движения Юноны сообщали происходящему серьезность, торжественность и изящество. Наблюдая за троицей зрителей, я заметил, что они не слишком-то нервничают — скорее, им просто не терпится, когда же начнется самое главное. Наконец Бенедикт кончил читать заклинания, и я с нетерпением ждал результата. Юноши и их мать смотрели на тело отца с ужасом и удивлением, но оно, как ни странно, не двигалось. Мне показалось, Бенедикт собирается что-то сказать, но один из юношей, тот, что пониже, неожиданно подскочил к своему умершему отцу, грубо схватил его за плечи и начал трясти.

— Ты, мерзкий старый козел! Говори, где они? — потребовал он. — Говори, живо, куда ты их засунул?

Юнона и Бенедикт в ужасе переглянулись, и девушка отчетливо произнесла:

— Что ты имеешь в виду?

— Что-что! Деньги, — отвечал второй сын, даже не глядя на Юнону. — Наследство наше, вот что.

Он тоже подошел к труду и как следует его встряхнул.

— Не понимаю, о чем ты, — ровным голосом сказала Юнона.

Я тем не менее начал нервничать. Оба юноши вели себя все более грубо, так что покойник выглядел уже весьма неопрятно. Его волосы, прежде причесанные и набриолиненные, теперь растрепались совершенно, галстук развязался, воротник расстегнулся. Одна рука упала и повисла над краем стола. Мистер Гофридус очень расстроился бы, случись ему лицезреть дорогого клиента в столь жалком виде; говоря о клиенте, я в данном случае имею в виду покойника. Я давно уж заметил, что мистер Гофридус тратит на мертвых куда больше времени, чем на живых. Лично я никогда прежде не видел, чтобы кто-либо изливал столь сильную ярость на кого бы то ни было — мертвого или живого.

Наконец Бенедикт попытался вмешаться.

— Прошу, джентльмены, — твердо сказал он. — Я настаиваю, чтобы вы прекратили вести себя подобным образом. Не подобает…

— Не мешайся, старик! — рявкнул первый из сыновей. Он схватил мертвеца за лацканы пиджака и еще раз потребовал: — Говори же! Где они?

Одна труп продолжал упорно молчать.

— Почему он не отвечает? — спросила мать неожиданно грозным голосом, совершенно не подходящим для столь хрупкого на вид существа. Она шагнула навстречу Бенедикту и осуждающе ткнула в него пальцем. — Ты ведь, кажется, утверждал, будто мертвые говорят только правду.

— Утверждал, — подтвердил Бенедикт. — Только вы повели себя недопустимо. К мертвым должно относиться с уважением.

— Относиться с уважением? — взвизгнула она. — Этот старый жмот спрятал где-то целое состояние в золотых слитках, а потом, не сказав нам, где спрятал, подох. С уважением, говоришь?

В этот момент Бенедикт, видимо, понял, что пришло самое время позаботиться не о мертвых, а о живых, а именно о себе и Юноне, которая уже некоторое время дергала его за рукав.

— Идем отсюда! — прошипела она. — Скорее!

Едва сдерживая страх, я наблюдал, как они выходят из комнаты.

— Ах вы грядные, мерзкие южане! — закричала мамаша, кидаясь за ними следом. — Так я и знала, что вам нельзя доверять! И не ждите, что вам за это заплатят! Ах вы мошенники, мы могли бы засадить вас в тюрьму!

О, как мне хотелось уйти вместе с ними! Однако деваться было некуда: я лежал в сундуке, напуганный до полусмерти. Оба сына — видимо, осознав, что тряси не тряси, а узнать, где спрятано золото, им не удастся, — принялись спорить над измочаленным трупом отца.

— Так я и знал, что из этого ничего путного не выйдет!

— Знал?! Да это вообще была твоя затея!

— Что?!

Разумеется, дело кончилось дракой, а мне оставалось лишь ждать, пока они угомонятся. Братья тузили друг друга так долго, что казалось, это не кончится никогда. Был даже момент, когда они налетели на мой сундук, так что отъехал к стене. Они постоянно использовали всякие грязные уловки. Драли друг друга за волосы, били ниже пояса и, конечно же, яростно трясли один другого. В тот самый момент, когда мне показалось, что вот-вот дойдет до кровопролития, мать наконец разняла их, отвесив каждому по изрядной затрещине. Затем вся троица покинула комнату — несолоно хлебавши, но так ничему и не научившись.

Я еще долго лежал в сундуке, не в силах пошевелиться от страха, что хозяева возвратятся. Когда же наконец я набрался храбрости и вылез из сундука, я тотчас же как ошпаренный выскочил вон из дома и взлетел по железным ступенькам, как камень, пущенный из пращи. Всю дорогу до Кальмарного проезда я бежал не останавливаясь. Вся эта история меня очень расстроила — и к тому же ничего не дала для решения загадки.