Настоящий Север находится на востоке: это Россия, прорвавшая наконец немецкий заслон. Когда тоненькая прослойка крупных польских землевладельцев осознала опасность, внезапно нависшую над границами их призрачного государства, было уже слишком поздно. И тем не менее, как мы видели, восточное благоденствие второй половины XVIII века распространялось и на Польшу. Первый раздел 1772 года словно бы придал ей сил, избавив от двух запустелых провинций (Белоруссии и польской Пруссии) и от тяжелого галицийского конгломерата, который своей бесценной религиозной и этнической мозаикой доставил Австрии больше проблем, чем новых возможностей. Словно бы ничего не зная о миллионах крестьян, Лео Гершой мог позволить себе восторгаться: «…после этого ужасного удара в стране постепенно возникла новая идея свободы». Разгон иезуитов, изменение отношений между церковью и государством в духе «сверхйозефинизма» (здесь он назывался февронианством) в результате деятельности канцлера Замойского. Главным событием этого периода стало знаменитое положение о национальном образовании, разработанное специальной комиссией в 1773 году: на поддержку реформы пошли богатства, конфискованные у Братства. Образование, экономика, — Замойский даже, чтобы ободрить крупных землевладельцев, пытается ослабить удавку крепостного права. «Реформы должны были достигнуть апогея… с принятием в 1791 году новой конституции, учреждавшей наследственную монархию по образцу реформированной французской монархии…» Все это происходило слишком поздно; три века нельзя преодолеть за двадцать лет. Россия и Франция, в 1793 году сговорившиеся между собой, заранее приняли меры. На труд по пробуждению от спячки, начавшийся с учреждением комиссии по национальному образованию 1773 года, конечно, не хватило времени, и все-таки направление было совершенно правильным. Целью было преодолеть культурную отсталость Польши: простой выбор в пользу научной культуры и массового обучения грамоте был превосходен. Появление с начала XIX века польских фамилий среди авторов работ по математике и физике — плод этих усилий; потом последовало и все остальное.
Оставалась Россия, великий мираж эпохи Просвещения. Со смерти Петра Великого (1687–1725) и до воцарения Екатерины II (1762–1795) ею правили Екатерина I (1725–1727), Петр II (1727–1730), Анна Иоанновна (1730–1741), Елизавета Петровна (1741–1761) и Петр Голштинский (1761–1762), которого его жена-немка предусмотрительно велела зарезать во время дворцового переворота в духе восточного гарема. В России было два мира, ничего не знавших друг о друге: крестьянство, увязшее в трясине все более ужесточавшегося крепостного права и лишь слегка утешавшееся стремлением на «переселенческие окраины», и искусственный высший свет, дышавший Санкт-Петербургом. В архаичном восточном обществе с XVII века начинается работа по созданию ex nihilo[69] государства западного образца; Екатерина не появилась ниоткуда, «она пришла на узкую, но хорошо обработанную полоску плодородной почвы. На смену анархической и феодальной боярской думе пришел новый орган управления — Сенат… более или менее скопированный со шведского образца…. Он был учрежден в 1711 году, укреплен в 1720-м, окончательно выстроен в 1722-м». Российский Сенат был похож одновременно на частный совет Людовика XIV и прусскую директорию 1723 года, ту самую, которой несколько подрезал крылья Фридрих II. На крестьянское общество — продукт эволюции, происходившей без взаимодействия с Западом, — наложилась экономика натурального обмена. До великих технологических преобразований конца XVIII века железо, выплавленное на Урале, конкурировало на английском рынке со шведским железом.
Итак, в России функционировало государство, целью которого была ликвидация отставания. Изначально Екатерина была настоящей царицей, окруженной феодальной аристократией, но обратилась к опыту Петра Великого. Она стремилась к чему-то лучшему, нежели роль царицы дворянства; колеся по империи, она одновременно выступала с призывами к западной интеллигенции, которая полыценно внимала. Екатерина переписывается с д’Аламбером, покупает Дидро, штудирует Монтескьё (1764–1766) и трактат Беккариа «О преступлении и наказании» (1767) — бодрящее чтение для страны, где правит кнут. В 1767–1768 годах обнародует свои предложения масштабная Комиссия по составлению Законов: в своем составе она объединяет представителей всей подзаконной России, фактически небольшого государства численностью 2–3 млн. человек — если угодно, Бранденбурга, — опирающегося на 20 млн. крепостных: «…знать, горожане, свободные крестьяне и инородцы, всего 564 депутата, из них только 79 от крестьянства» — или, точнее, от ничтожной прослойки свободных крестьян. Комиссия была созвана в Москве 30 июля 1767 года, переведена в Петербург в январе 1768-го и внезапно распущена 18 декабря. Она работала на основе екатерининского «Наказа комиссии по составлению проекта нового Уложения» — «одного из самых знаменитых документов идеологической истории просвещенного абсолютизма. Наряду с меценатством, политической перепиской, заботой о пропаганде и публичности, он должен был послужить еще одним средством закрепления за царицей репутации философа на троне» (Блюш). Один из пунктов, на которые были направлены реформаторские усилия, по-видимому, был полностью реализован — расширение дворянства до масштабов элиты.
Итак, резюме: Северная Семирамида не заслуживает ни того фимиама, который курили ей наивные или продажные льстецы, ни той суровости, с которой ее деятельность нередко оценивается сегодня. Она не порвала с тем главным вектором развития России, который был намечен в XVI веке, усилен в XVII — начале XVIII века, а в ее царствование превратился в карикатуру. Российское государство эпохи Просвещения — это реальность, но реальность более чем ограниченная. Екатерина управляла подзаконной Россией, реальной Россией из 2 или 3 млн. подданных. Она отдала на откуп 100 тыс. помещиков и нескольким десяткам тысяч чиновников 15–25 млн. крестьян. Эта немецкая принцесса правила крупным «немецким» курфюршеством Бранденбург-Пруссия вроде того, что Фридрих II унаследовал от «короля-сержанта», которое она не смогла и не захотела расширить до реальных масштабов Пруссии старого Фрица. Но разве Пруссия после 1763 года не стоила почти целой Австрии? Уж по крайней мере больше, чем одну Россию… Нет, Екатерина II ничего не сделала для интеграции крестьянских масс в состав нации; этот процесс начался лишь в XIX веке после реформ царя-освободителя.
Россия Екатерины II лишь напоминает нам важную истину: в конце XVIII века на службе Европы эпохи Просвещения только на территории Европы в строгом смысле слова состояли 180 млн. человек, но принадлежность большей части этих людей к числу европейцев была условной. Подлинная Европа эпохи Просвещения — та, которая читала, мыслила и изъяснялась в соответствии с образом мыслей, который нам предстоит попытаться определить, — никогда не включала в себя более 20 млн. человек, которые на 9/10 были сконцентрированы вдоль предложенной нами срединной оси.
Упрекать Екатерину в том, что она не попыталась присоединить Россию к Европе Просвещения или пусть даже только к письменной цивилизации?.. Нелепо: преодолеть этот этап было не в ее власти. Работа, которая благодаря государству велась в России в конце XVIII века, лишь на поверхностный взгляд кажется излишней: под эгидой государства Россия — как и Пруссия поколением раньше — запасается культурным багажом, принадлежащим немногим людям. Вот почему на доске почета западной интеллигенции в 1770-е годы. Северная Семирамида сменяет Северные Афины 1750-х: последовательное обожествление двух великих самодержцев (Фридриха в 1750 году, Екатерины — в 1770-м) соответствует take off интеллектуального, научного и культурного потенциала. К интеллектуальному соблазну примешивается притягательность места. Восторги интеллигенции a contrario обозначают момент накопления культурного потенциала западноевропейского типа и международного уровня.
