Обещание написать следующее рассуждение осталось невыполненным; такая необязательность не случайна. Современная история, которой упивался Вольтер, тяготила Боссюэ. Теология истории не воплотилась немедленно в конце истории, и детали замысла Творца, сколь бы он ни был тверд, ускользают от тех, кто, по вере своей ожидает Второго пришествия как отсроченного конца времени и истории. Боссюэ, знавший об этом, пренебрегал новой библейской герменевтикой. Родившаяся в протестантских странах, она могла поколебать протестантскую теологию. Но она не должна была стать помехой для католической теологии, построенной на концепции непосредственного Откровения. Итак, на примере Боссюэ мы можем наблюдать один из любопытных перевертышей: в XVIII веке галликанская церковь принимает «протестантскую», почти фундаменталистскую экзегезу. Этот католик-интеллектуал отвергает расширение времени и пространства, которое несут с собой иезуитские миссионеры и бенедиктинские монахи. Его хронотоп по умолчанию исключает Китай и Америку из Божественного Промысла. Его кратчайшая из возможных хронологий (в конце жизни он пошел на уступки, добавив тысячу лет по сравнению с Септуагинтой) исключает из Божественного Промысла только что обретенное далекое прошлое.
Потребовалась реабилитация истории. Правоверные картезианцы долгое время не замечали огромного труда, совершавшегося их последователями. Показательна враждебная реакция Мальбранша (1638–1715), противоположная заинтересованной реакции Лейбница (1646–1716). Мальбранш был француз, вскормленный «Логикой Пор-Рояля», Лейбниц — протестант, иренист и немец, внимательно следивший за расцветом католической историографии. Сопротивление истории исходило прежде всего из среды картезианцев и христиан, отстаивавших церковные догмы. Вот почему круги, близкие к Пор-Роялю и Оратории, арнольдианская, а потом мальбраншистская ветвь галликанской церкви на рубеже 1680-х годов служили образцом двойственного отношения к исторической составляющей науки; это относится, в частности, к Луи Томассену (1619–1695) и Бернару Лами (1640–1715).
Ораторианец Луи Томассен был теологом Благодати и историком догмы; когда в 1687 году он опубликовал второй том «Трактата о единстве Церкви», его оппонент, протестант Банаж, вынужден был признать за ним «превосходное знание писаний святых отцов и глубокое понимание текста». Бернар Лами, мальбраншист, склонный к янсенизму, в 1680-е годы крупнейший, наряду с Томассеном, из теологов «второго ряда», посвятил свою жизнь распространению и прогрессу механистической философии. Его «Беседы о науках» многократно переиздавались, но не меньше внимания он уделял Писанию, Евангелию и происхождению церковных праздников. Его отношение к новой учености напоминало отношение будущих «физиков» к «лирикам». «Что это за человек, который знает все восточные языки… Он представляется мне кем-то вроде вьючного животного». Еще более интересна реакция гуманитария Томассена на трактат Мабийона о видах святых даров. Она яснее показывает, какая пропасть лежала между ними. «…Примерно в 1674 году в связи с диссертацией Мабийона „De Pane eucharistico azymo ас fermentato” („О пресном и дрожжевом хлебе причастия”) преподобный, обычно столь миролюбивый, пришел почти что в ярость, порицая бенедиктинца за то, что он без малейшего снисхождения назвал ученостью столь же неуместной, сколь и поверхностной» (Гусдорф). Эта реакция обнаруживает, сколь трудно было разглядеть, как с течением времени видоизменяются церковные догматы. Отец Томассен был болен атипичным изменением времени. Его реакция напоминает реакцию Вольтера по отношению к Бюффону. Множитель эпохи Просвещения вобрал в себя и революцию мавристов.
Изменения в истории, несомненно, связаны и с соперничеством между христианами, расколотыми на протестантскую и католическую Европу. На «Виттенбергские тезисы» посттри-дентский католический мир некогда ответил «Церковными анналами» Барония. Перемены в историографии связаны с затянувшимся ответом католиков. После того как Тридентский собор в ответ на усиление роли Писания поместил непрерывность Откровения во временную перспективу, католическая ученость была приговорена к истории точно так же, как протестантская наука — к библейской герменевтике.
Болландисты в первую очередь Херберт Росвейде. Поскольку он был логиком, новое историографическое измерение Европы родилось на кровоточащей границе, в разорванной Фландрии, на нескольких километрах протестантских земель: Антверпен, 1607. Сообществу святых необходимо придать историческое измерение. Так появляются «Acta sanctorum» («Жития святых»). Первые два тома выходят из печати в Антверпене в 1643 году. С 1659 по 1714 год серия процветает под руководством Папеброха (Даниэля ван Па-пенбрука, 1629–1714). Ради этого образцового предприятия Папенбрук наладил переписку с европейским сообществом историков-эрудитов: Муратори, Мабийоном, Балюзом, Дюканжем, Ленен де Тильмоном и множеством других… «Всем святым из всех мест, включая православных, было предписано явиться в суд: была провозглашена цель „очистить” историю христианства от всех легендарных деталей, которые мало-помалу скопились за прошедшие века» (Гусдорф). Превосходная просветительская программа и отправная точка просвещенного католицизма, который — между зилотами и янсенистами — образует религиозный костяк католической Европы XVIII столетия.
Второй этап касается критической и научной истории церкви. Над ней работали Жан де Ланнуа, Дюканж и Адриен Беле (1649–1706), нашедший теплое местечко при «Энциклопедии». Но подлинными творцами ученой революции, предугаданной Янсением и Сен-Сираном в их преисполненном трудами убежище «в полях», несомненно, стали мавристы. Для исторической науки они были тем же, чем Виет для алгебры, Ньютон для небесной механики и Лавуазье для химии. Бенедиктинская реформация начинается в XVII веке в Лотарингии.
С 1618 года вся бенедиктинская Франция переходит под патронат мавристов. Отец Грегуар Тарисс, избранный гроссмейстером в 1630 году, опираясь на советы отца Люка д’Аршери (1604–1685), составлявшего ученые руководства по новому критическому методу, придал движению новый импульс.
Гигантская машина мавристов за миллионы часов работы сформировала материальную базу исторического синтеза последующих столетий. Она ввела правила установления истинности текстов и фактов в соответствии с рациональной процедурой, намеченной Лоренцо Валлой и доныне составляющей основу исторической критики. В этом громадном коллективе трудно выделить отдельных авторов. Отчетливо видны лишь самые великие: Жан Мабийон (1632–1707) и, конечно, Бернар де Монфокон (1655–1741). Кружок в Сен-Жермене, ученой столице Европы, включал даже нескольких мирян — в первую очередь Дюканжа (1610–1688), всемогущего повелителя средневековой латыни и бенедиктинца по духу, и убежденного порроялиста, Луи-Себастьяна Ленена де Тильмона (1637–1698), историка школы Пор-Рояля. Семья из круга высшего парижского дворянства мантии, где культуру впитывали с молоком матери. Как и следовало ожидать, Ленен посещал Маленькие школы, потом янсенистскую семинарию в Бовэ; он был рукоположен в 1676 году, после медленной и методичной подготовки в строгом духе Сен-Сирана. В дискуссии по поводу формуляра он был на стороне ригористов. Этот историк — провозвестник эпохи Просвещения был спиритуалистом Чистой Любви, человеком, исключительно близким к Паскалю. Об этом необходимо помнить, чтобы ясно понять: преемственность нигде не была нарушена. Этот автор духовных брошюр, этот строгий богослов-августинианец был в первую очередь превосходным историком школы античной учености. «Если „История императоров” и „Справочные материалы по истории Церкви” создали Тильмону имя среди историков христианства, то его авторитет у медиевистов уже по крайней мере сто лет зиждется на „Жизни Людовика Святого”» (Брюно Невё).
Доказательства можно было бы умножить. Будучи помещены в эту среду, Пьер Бейль (1647–1706), которого плохо понимали вплоть до появления работ Элизабет Лабрусс, Ришар Симон (1638–1712), Жан Леклерк (1657–1736) отчасти лишаются своей кажущейся агрессивности.
