Я пришел к нему однажды вечером, в старую квартиру на Васильевском острове, с высоченными потолками и бронзовой люстрой. Мы пили зеленый чай и немножко коньяк. Мы разговаривали обо всем понемногу, а потом развели мосты, и мне пришлось остаться. Прикорнув на узком диване, я спал всю ночь сном праведника. Кажется, он присел рядом и гладил меня по голове. Но возможно, мне это уже снилось.

В дальнейшем я почасту ходил к нему в гости — всегда один, по нашему молчаливому соглашению. У него не было ни жены, ни детей. Похоже, я стал его последней любовью — разумеется, любовь эта так и осталась платонической, в его-то семьдесят и с его больным сердцем. Он вел себя мужественно, насколько это возможно, и к тому же знал, что я вижу его насквозь.

За эти годы он успел рассказать мне массу интересного. Его голова была чудовищно работоспособной, и я не раз жалел, что ему придется умереть, не дождавшись, пока я начну понимать, о чем он говорит. Это было несправедливо.

Однажды, позвонив ему после каникул, я услышал в трубке визгливый женский голос. «Евгений Степанович умер, — сказали мне. — Наверно, сердце, что же еще. А вы ему, собственно, кто?»

Я назвал себя, смутно на что-то надеясь. «Ничего он не оставил, — отрезала тетка (она оказалась племянницей). — В ванной его нашли. Неделю пролежал, если вам интересно».

На похоронах было не так уж много студентов и совсем немного родственников. Коллеги из института принесли разлапистый венок. Родственники шептались. Разливали водку в сторонке, на специально разложенном столике. Вспоминали покойного. Все это было неправдиво и неинтересно. Я с удивлением понял, что никто из родных и близких не знал старика так, как я.

Вернувшись к могиле, я задумчиво поправил ленточку на венке. Посмотрел на фотографию. Потом уехал в общагу и там напился.

На следующий день после похорон меня нашел доктор Литвак, психотерапевт из Москвы. Оказывается, Евгений Степанович звонил ему… две недели назад. Хлопотал насчет меня. Он дал Литваку номер моего мобильника. И теперь доктор Литвак был готов принять меня на практику в любое время.

«Он сказал мне: этот молодой человек — это кое-что особенное, — объяснял Михаил Аркадьевич. — Это он про вас сказал, Артем. Он сказал: из мальчика обязательно выйдет толк. Я так понимаю, его рекомендация не имеет прямого отношения к нейрофизиологии, но я ему верю, как родному. Так что вы, юноша, сдавайте экзамены и сразу ко мне».

Так я и поступил. И через полгода уже зарабатывал очень неплохие деньги, вытаскивая некоторых особенных клиентов из базы данных доктора Литвака.

Теперь я думаю: старый профессор искренне верил, что у меня необычные способности. И он до последнего надеялся, что я смогу помочь и ему тоже. Вернуть ему юность. Хотя бы на полчаса.

Ему хватило бы и трех минут с его-то инфарктами. Он не мог не знать об этом.

Подумав так, я даже вздрогнул — и как раз в этот момент в кармане завибрировал мобильник.

Номер был незнакомым. Но голос я сразу узнал.

— Ага, самолет снова появился на радарах, — проговорил в трубке охранник Руслан. — Значит, ты на электричке катаешься. Я так и думал. Живучий парень.

Я молчал. Только скрипел зубами.

— Хочу предупредить, — сказал Руслан. — Ты, конечно, продвинутый доктор, много знаешь. Только слишком много говоришь. И все не по теме. Ты что там генералу наплёл?

— Ничего особенного, — пробормотал я.

— Врешь.

— Я ничего не скажу.

— Уже теплее. Но я люблю, когда совсем горячо. Really hot. Понял?

— Почувствовал, — сказал я.

Мне вспомнился запах гари от бывшего «Мерседеса». Этот запах меня с детства преследует.

— Тогда слушай. Майор, когда тебя вызвал, допустил ошибку. Он ее… исправил. Теперь твоя очередь отвечать. Как в школе, знаешь?

— Ничего я не знаю.

— Двойка тебе. Придется ставить вопрос об исключении.

— Что это значит? — спросил я.

— Скоро поймешь. Мой тебе совет: понять побыстрее.

Трубка умолкла. Потом в ней раздались короткие гудки.

Отчего-то меня трясло мелкой, противной дрожью. Вроде не трус. Странно.

Я невесело усмехнулся. Отключил мобильник и вытащил батарейку. Они больше не увидят меня в своем навигаторе. Я вышел из их системы координат.

Вот только своей у меня по-прежнему нет.

Заставка на мониторе была набрана крупными буквами:

Я увидел эту надпись, как только (опасливо прислушиваясь) вошел в свою комнату. В полной темноте надпись выглядела феерично. И вдобавок светилась всеми цветами радуги.

А еще гости немного поломали мебель и повыбрасывали одежду из шкафа. И оставили на столе пустой раскрытый чемодан на колесиках.

Message я понял сразу. Этот парень не любит шутить и слов на ветер не бросает. К тому же он — полнейший отморозок, и, если я не пойму его правильно…

Я не успеваю достроить картинку. На стене звенит телефон. «Привет!» — говорю я.

То есть — нет, не так. Иначе.

— Здравствуй, Лида, — говорю я. — Извини. Я совсем забыл тебе позвонить.

Это точно: совсем забыл.

Взволнованный голос звенит в трубке. Оказывается, она и так много чего знает. Ей позвонили из страховой компании. Говорили вежливо, так вежливо, что стало понятно: нихрена нам не заплатят. Мне так погано, что я даже не удивляюсь.

— Я займусь всем этим позже, — говорю я. — Спасибо, Лида. Ты не обижайся, но, похоже, нам придется закрыть лавочку. Так что я тебе больше не работодатель, Лидка.

На том конце провода — слезы и непонимание.

— Просто не хочу тебя грузить, — объясняю я. — Но ты же все понимаешь. Ты такая классная.

Это вырывается у меня помимо желания. Но вот что странно: ее сознание цепляется за эти глупые слова, как рыбка за блесну, а самое занятное, что и я чувствую азарт рыболова. Мне двадцать семь, а ей и вовсе двадцать два.

— А хотите, я приеду? — шепчет она, прикрыв трубку ладонью, чтоб родители не слышали.

— Ты бы видела, что тут творится, — говорю я на автомате. — Ты испугаешься.

Ох уж эти игры словами. А всего-то и надо — поставить глагол в совершенное будущее. И оно как будто вот-вот совершится.

— Мне кажется, я могла бы… — начинает Лидка.

Она позиционирует себя правильно. Но я останусь ее хозяином, если сейчас скажу «нет».

— Нет, Лида, — говорю я, отчего-то зажмурившись. — Не сейчас.

Она моментально все понимает. Я брал ее на работу, чтобы она все понимала без слов. «Не сейчас» — это и так уже нарушение правил.

— Георгий Константинович звонил, — сообщает она. — Он спрашивает, как у нас дела? Я сказала, что никак.

— Георгий Константинович?

Спасибо, Лидка, за эту мысль.

Довольно скоро я отыскиваю телефон Жорика.

На том конце провода меня как будто ждали.

— Эх, доктор, доктор, — упрекает меня Георгий. — Что же ты так медленно все понимаешь.

Еще пару минут мы молчим.

— В общем, давай так, — говорит он наконец. — Сеанс мы не отменяем. Билеты действительны.

Он прав: я понимаю медленно.

— Что тебе неясно? Приедешь ко мне на дачу. Там у меня в подвале сауна, тренажерный зальчик… ну и по жизни, посидим, перетрем…

Я получил послание: мне предложено исчезнуть. Поэтому я уже согласен. И Жорик об этом догадывается.

— Говори адресок, куда машину прислать, — предлагает он. — И сотовый отключи пока. Батарейку вынь. Уже вынул? Вот и молодец.

Ночная дорога не запомнилась. Вместо «бентли» за мною прислали простой пацанский джип с водителем. В нем я и заснул. И только всплывшая из темноты надпись «Жуковка» врезалась в сознание, как заставка на мониторе. Понятное дело, Георгий Константинович должен жить в Жуковке. Где же еще.

Его дачка была с виду даже пошикарнее той, которую мне так не хотелось вспоминать. Маскулинный готичный замок с башнями, шпилями и коваными решетками на окнах — и все это подсвечено прожекторами, словно напоказ. Я охренел бы от этой роскоши, если бы за последние дни не разучился охреневать от чего-либо. Впрочем, железный флагшток возле дома (без флага) напомнил мне пионерский лагерь.