Если говорить научным языком, то при лениции сильные согласные становятся слабыми (если бы речь шла о русском языке, мы бы сказали: глухие согласные превращаются в звонкие, но в кельтских языках принцип разделения согласных несколько иной). Приведу пример из бретонского языка: слово taol (стол) женского рода. По правилам в бретонском языке перед существительным должен стоять артикль, поэтому мы берем определенный артикль an и ставим его перед словом taol. После артикля в существительных женского рода происходит лениция, звук «т» переходит в «д», и в результате мы получим an daol.

В бретонском языке два рода — женский и мужской, и определить род существительных можно исключительно по наличию или отсутствию лениции. И если в единственном числе лениция указывает на то, что существительное женского рода, то во множественном все обстоит противоположным образом: после артикля лениция появляется только у существительных мужского рода. Сложно? Вот пример.

Слово merc'h (дочь) женского рода, поэтому об одной дочери мы скажем, используя определенный артикль ar. ar verc'h. Если же дочерей много, мы скажем: ar merc'hed.

Если возьмем слово mab (сын) с определенным артиклем, получим: ar mab. А во множественном числе: ar vibien.

Сложно? А если я прибавлю к этому, что, кроме лениции, в современном бретонском языке существуют еще и другие мутации с не менее красивыми названиями: провекция, спирантная мутация и вдобавок к ним смешанная мутация? Студенты, которым я преподаю бретонский язык в МГУ, поначалу удивляются: как же бретонцы говорят и при этом не забывают, какую мутацию когда делать? Я отвечаю вопросом на вопрос: а вы, когда говорите по-русски, задумываетесь всякий раз, в каком падеже должно стоять каждое из существительных, прилагательных и местоимений? Нет? Вы так привыкли говорить и вам так удобно? И тут же рассказываю им про одного знакомого француза, который был уверен, что в русском на самом деле не все так сложно с падежами, что его разыгрывают: ведь каждому нормальному человеку понятно, что на языке с таким количеством падежей говорить невозможно в принципе! Но мы же с вами как-то говорим, и ничего.

Так вот и те, кто с детства говорит на бретонском или на каком-нибудь другом кельтском языке, не задумываясь, соблюдают сложную систему правил, которые в грамматиках сводят в огромные справочные таблицы мутаций. Другое дело, что чем дальше, тем, увы, таких людей меньше. Поэтому в Бретани выпускают записные книжки и ежедневники, где в разделе «полезная информация» размещены не только телефоны службы спасения и почтовые индексы разных городов, но и сводная таблица мутаций.

Тем, кто изучает кельтские языки с нуля, придется потрудиться: выучить все мутации, научиться применять их, где надо, да еще научиться пользоваться словарем по-новому — ведь если вам в тексте встретится существительное с артиклем ar vran «ворона», то не следует искать его в конце словаря на букву v! Ищите его среди слов, начинающихся на букву b — bran. А если вам встретится ar vamm и вы, наученные горьким опытом, станете искать его на букву b, то снова промахнетесь — это слово татт (мама). Просто оба звука, «б» и «м», при лениции превращаются в «в». Конечно, начинающим очень трудно, но человек ко всему привыкает, было бы желание.

Еще одна интересная черта грамматики современных кельтских языков — это так называемые спрягающиеся предлоги. Это значит, что предлоги, как и глаголы, могут изменяться по лицам и числам. Например, самый распространенный бретонский предлог gant (с). Для того чтобы сказать «со мной», мы должны немного изменить основу и прибавить личное окончание: получится ganin. С тобой — ganit, с ним — gantaň, с ней —ganti, с нами — ganeomp, с вами — ganeoc'h и с ними — ganto. И так — с любым предлогом. Ни в одном из индоевропейских языков такой интересной системы изменения предлогов по лицам и числам нет, зато она встречается в семитских языках (к ним относятся иврит, арабский и некоторые другие). Из этого не следует делать вывод, что кельтские языки состоят с семитскими в родстве, или, как утверждали некоторые любители экстравагантных гипотез, мол, кельтов научили спрягать предлоги ушлые финикийские купцы, доплывшие аж до Ирландии. Даже если в древности кельты и имели дело с финикийцами (чему, однако, нет прямых свидетельств), то этого явно было недостаточно: торг с купцами в портовых городах не мог так серьезно повлиять на грамматику сразу всех кельтских языков.

Поэтому остается только вспомнить, что сходство между языками совершенно не обязательно обусловлено родством. Часто бывает, что в разных языках на разных концах света начинают происходить очень похожие процессы, которые между собой не увязаны никак, и носители этих языков о таком сходстве не подозревают. Точно так же, если и вы, и я на каком-то жизненном этапе приходим к мысли о том, что пора перестать есть на ночь конфеты и начать заниматься спортом, а то одежда становится тесновата, это вовсе не значит, что мы с вами родственники или вы мне эту мысль подсказали. Просто умные мысли имеют свойство приходить одновременно в головы разным людям. Точно так же бывает и с грамматическими явлениями.

О самых ярких и запоминающихся особенностях грамматики кельтских языков я рассказала, и на этом главу придется закончить, хотя как обычно за ее пределами остается еще много интересных вещей. И если читатель захочет познакомиться с грамматикой кельтских языков поближе (а интернет очень облегчает эту задачу — в наши дни вовсе не обязательно искать редкие книги в библиотеках), то перед ним откроется удивительный мир со своими законами и правилами, со своей необычной красотой и поэзией. В добрый путь! А мне предстоит еще многое рассказать о кельтах. С древностью мы более или менее разобрались. А дальше-то что было?

Когда мы учили в школе историю Средних веков, ее начало нам преподавали примерно так… Орды диких варваров-германцев с гиканьем и свистом ворвались в пределы Римской империи, сметая все на своем пути, грабя, убивая и глумясь над цивилизованными людьми. Они жгли деревни и города, уничтожали памятники культуры и искусства по причине своей необразованности и глупости. Когда варвары дошли до Рима, античной культуре пришел конец: Рим пал, а вместе с ним — Римская империя. Солнце древнего мира закатилось, наступили Темные века, начало мрачнейшей в истории человечества эпохи Средневековья. Колизей зарастает травой, которую меланхолично щиплют козы, обломки мраморных статуй валяются в непролазной грязи то тут, то там… В общем, ужас.

Такая упрощенная и несколько предвзятая картина, с одной стороны, очень хорошо остается в памяти школьника, особенно если учитель талантлив и в самых ярких красках живописует нашествие варварских орд. С другой стороны, любое упрощение создает ложное представление о предмете. Поэтому прежде чем вернуться к кельтам, придется сделать несколько уточнений и сломать еще несколько стереотипов, несмотря на все мое уважение к школьным учителям истории.

Итак, когда мы говорим о падении Римской империи, то не всегда помним, что к интересующему нас моменту, то есть к V веку (датой падения Рима считается 4 сентября 476 года, когда вождь германцев Одоакр заставил отречься от престола последнего римского императора Ромула Августа, которого современники презрительно называли не иначе как Августул — «Августишка»), Римских империй было две. Одна из них — Западная, которая, собственно, и пала под натиском германцев, и другая — Восточная, со столицей в Константинополе. И то, что нам преподают в школе, — это точка зрения потомков жителей Западной Римской империи. Окажись вы в сентябре 476 года на территории Восточной Римской империи, например в Антиохии или Эдессе, ваши рассказы о том, что Римская империя пала, были бы в лучшем случае восприняты местными обывателями как шутка. «Вай, дорогой, вот же она, Римская империя, — скажут вам местные римские граждане, смуглые и носатые, — и она вполне хорошо себя чувствует. В Константинополе спокойно (или почти спокойно) себе правит император, наука и искусство процветают, церкви и монастыри никто не разрушает, ученые мужи ведут сложные богословские споры — что и где пало, скажи, пожалуйста? Ах, на Западе? Ну это другое дело, нам-то что до того…»