Наконец, уже ранним утром, вся компания переместилась в какую-то студию в Челси, там пили джин и пиво из оловянных кружек. Раз или два Мона порывалась уйти, но остальные так рьяно ее отговаривали, что она сдавалась.

Мона терпеть не могла спорить и настаивать на своем, так что остаться ей казалось легче, чем уйти. Но она очень устала и от души надеялась, что затянувшаяся вечеринка скоро закончится и все разойдутся по домам.

Трагедия произошла около трех часов ночи.

Юноша с запонками весь вечер очень много пил. Мона заметила, что бóльшую часть вечера он вполголоса пререкался с Джуди Коэн. Этот молодой человек ей все больше и больше не нравился.

Теперь они начали ругаться в полный голос. Молодой человек о чем-то просил, умолял, требовал, он махал руками, и при каждом взмахе на рукавах его сверкали сапфировые запонки.

– В чем дело? – спросил кто-то у мужчины, сидевшего на диване рядом с Моной.

Тот пожал плечами.

– Обыкновенный финал скучной истории, – ответил он. – Джуди вечно подбирает на улице черт знает кого, кружит им головы, а потом отправляет обратно, откуда пришли. Иногда случается, что они, много о себе возомнив, не хотят уходить. Вот и все.

– А кто он такой? – спросила Мона.

– Понятия не имею, – был ответ. – Прошлый кавалер Джуди до знакомства с ней продавал автомобили. Жил en prince[5] примерно полгода, пока ей не надоел. Последний раз, когда я его видел, он сидел на пособии по безработице.

– Я и не знала, что она такая… – начала Мона – и остановилась.

Окончание фразы – «что она такая дурная женщина» – она решила не произносить вслух. Но проговорила про себя – и добавила: «Просто ужасная! Не буду больше с ней знаться!»

В этот миг раздался вопль – вопль ярости и ужаса. Молодой человек с сапфировыми запонками вдруг ударил Джуди Коэн по лицу, опрокинув ее на кресло, а сам с криком, больше похожим на визг загнанного в ловушку зверя, бросился к открытому окну.

Они видели, как он исчез в окне… слышали глухой удар тела о мостовую в четырех футах внизу.

Вокруг послышались крики и нечленораздельные восклицания. Мона молчала, окаменев от ужаса. Первая мысль ее была: «Что скажет Лайонел?»

Мона прислонилась к старой каменной стене, окаймлявшей берег озера.

Это было любимое ее место – здесь, где берег изгибался, скрывая озеро от окон дома, и ряд серебристых молодых ив обозначал границу между землями Аббатства и владениями Меррилов.

Сквозь мчащиеся по небу тучи проглядывало бледное зимнее солнце. Задумавшись, Мона невольно проговорила вслух:

– Почему же «слезы»? – спросил чей-то голос за спиной, и Мона обернулась.

– Майкл! – воскликнула она.

– Здравствуй, Мона. Добро пожаловать домой.

Он протянул ей руку, и она пожала ее, глядя на него с удивлением. Она успела забыть, как Майкл высок, черноволос – и как хорош собой.

– Ты подкрался сзади и страшно меня напугал, – пожаловалась она.

– А ты вторглась в мои владения, – улыбнулся он.

– Вот и нет! – возразила она. – Этот берег озера – спорная территория. Помнишь, как твой отец повесил здесь табличку: «Нарушители границ будут наказаны», а мой написал под ней: «Сначала поймай!»?

– Конечно, помню, – ответил Майкл серьезно, явно не желая поддерживать ее шутливый тон.

Мона поняла: он догадался, что она болтает первое, что придет на ум, лихорадочно стараясь скрыть слезы, блестевшие у нее на глазах, когда он подошел к ней. Она досадовала, что Майкл застал ее врасплох.

– Что ж, – проговорила она, почувствовав, что снова может говорить спокойно, – кажется, ни места здешние, ни люди не слишком изменились.

– Зато изменилась ты.

– Еще бы! Во-первых, стала старше. А во-вторых, если хоть слово скажешь о том, что похудела, я закричу. С тех пор как я приехала, мама и няня ни о чем другом не говорят.

– Я имел в виду не возраст и не фигуру, – медленно проговорил Майкл, – а лицо. Ты стала еще красивее.

Мона изумленно уставилась на него.

– Комплимент?! Боже правый, Майкл! Не обманывает ли меня слух?

Говорила она дерзко, но почему-то старалась не смотреть ему в глаза. В пристальном серьезном взгляде Майкла было что-то очень ее смущавшее.

Впрочем, он всегда ее смущал.

От него исходило ощущение спокойной, но грозной силы, как будто он стремится к какой-то тайной цели и готов опрокинуть любые препятствия на своем пути.

«Не глупи! – приказала себе Мона. – Еще не хватало его бояться!»

Если уж на то пошло, каких таких целей он достиг в Литтл-Коббле? И все же, как и в прошлые годы, Моне было нелегко разговаривать с ним как ни в чем не бывало.

– Ты рада, что вернулась?

Короткие и настойчивые вопросы – еще одна характерная черта Майкла, вспомнила она.

– Пожалуй, да. По крайней мере, хоть что-то новое.

– Как и для нас. Без тебя здесь скучно.

– Хочешь сказать, не о чем посплетничать? – усмехнулась Мона. – Что ж, вас всех ждет жестокое разочарование. Я намерена остепениться: буду выращивать кабачки и вести себя так примерно, что даже миссис Гантер прижмет меня к своей костлявой груди!

Губы Майкла изогнулись в улыбке, а затем, словно против воли, он рассмеялся.

– Мона, ты неисправима! Я рад, что ты вернулась, вправду рад.

В голосе его прозвучало искреннее чувство, и Мона вздернула бровь.

– Да неужто? Кажется, и в самом деле… Итак, старые распри забыты. Я торжествую победу. Выкурим по этому случаю трубку мира?

– Извини, я забыл, что ты куришь.

Майкл извлек из кармана помятую пачку сигарет. Мона взяла одну, и он протянул ей спичку, прикрывая ее от ветра ладонями.

– Спасибо, – сказала она. – Мирись, мирись, мирись и больше не дерись – и не ругайся!

– Разве мы много ругались?

– Случалось. И даже когда ты молчал, Майкл, знаешь, какой у тебя был презрительный и осуждающий вид?

– Не может быть!

– Только не говори, что ты это не нарочно! Ты считал меня ужасной девицей – и ясно давал это понять.

– Неправда! – запротестовал Майкл.

На миг Моне показалось, что он смущен.

– Тебя я никогда не осуждал. Однако… по правде говоря, твои друзья мне действительно не нравились.

– И друзья, и мой образ жизни… Будь честным, Майкл.

– Хорошо, если так хочешь, – согласился он, – и твой образ жизни тоже. И на правах старого друга иногда я позволял себе высказываться по этому поводу.

– Позволял себе высказываться? – воскликнула Мона. – Да ты меня просто в грязь втаптывал! Этакий самодовольный праведник, обличающий заблудшую душу! Как я в такие минуты тебя ненавидела! Майкл, тебе, наверное, никогда не приходило в голову, что я, может быть, сама не рада тому, что со мной происходит? Что о чем-то сожалею?

– Нет, не приходило, – медленно ответил Майкл. – Я был самодовольным глупцом. Позже я это понял – но гораздо позже.

– Ладно, теперь это все не важно. Но в то время мне это казалось какой-то бессмысленной жестокостью. Банально звучит, но ты бил меня по больному месту.

– Мона, мне очень жаль. Сможешь ли ты меня простить?

– Бог ты мой, Майкл, да что здесь прощать? От тебя я ничего другого и не ожидала.

– А ты тоже бываешь жестокой, – проговорил он.

– Правда? Хорошо, беру эти слова назад. Я не хочу никого обижать, я намерена со всеми быть доброй и милой. Остепенюсь, буду вести тихую приличную жизнь, постараюсь забыть, что есть на свете люди, занятые только развлечениями и проматыванием денег…

– Снова сарказм?

– Нет, я серьезно.

– Ладно, примем это за чистую монету. И долго, ты думаешь, продлится у тебя этот идиллический настрой?