20 апреля 1653 года Кромвель насильственно завершил деятельность парламентского «охвостья». После произнесения яростной речи, в которой он в лицо назвал членов парламента, среди всего прочего, «развратниками», «пьяницами» и «продажными неправедными людьми, нарушителями закона божьего», он приказал небольшому подразделению стрелков «убрать эту безделушку» — церемониальный жезл спикера и очистить помещение от членов парламента[168]. Почему Кромвель действовал так воинственно? Отчасти можно объяснить это тем, что к тому моменту Кромвель был человеком, терпение которого находилось на грани взрыва из-за постоянного глухого противодействия его длительным политическим усилиям проводить реформу хоть и медленно, но несомненно, парламентскими средствами. В течение зимних месяцев 1652 — 53 гг. отчет «охвостья» о реформах был особенно бессодержателен, и, возможно, разочарование Кромвеля этим парламентом возросло настолько, что он засомневался в способности любого парламента проводить реформы, если на его членов не будут наложены определенные ограничения. Конечно, во время встречи с Сент-Джоном и ведущими членами парламента 19 апреля 1653 года был рассмотрен план роспуска «охвостья» с последующим назначением Совета из сорока членов парламента и офицеров армии, которые будут осуществлять верховную власть, пока в неопределенном будущем не соберется новый парламент. Кроме того, сегодня достоверно известно, что «Билль о новых представителях», рассмотренный «охвостьем», пока его работа не была пресечена Кромвелем на следующий день, предусматривал не постоянство «охвостья» у власти, как долго считали, а новые выборы осенью с новыми представителями, но проверенными уходящим парламентом. Если бы Кромвель знал об этом, его недоверие к парламенту, враждебному армии и реформе, было бы больше, чем часто представлялось.

Однако, вероятно, только эти практические политические расчеты привели Кромвеля к действию 20 апреля 1653 года, противоположному его преданности конституционной порядочности и к роспуску парламентского «охвостья» силой. Еще с тех пор как он вернулся в Лондон после сражения при Ворчестере, Кромвель испытывал воздействие множества прошений и писем от тех в армии и вне ее, кто стремился напомнить ему не только о реформистских намерениях, которые он выражал после Данбара и Ворчестера, но также то, что он обязался перед Богом выполнить это. «Великие дела Бог сделал для вас в войне, — сказал Вильям Эрбери Кромвелю в январе 1652 года, — и люди ожидают от вас добрых дел в мире; разбить угнетателей, освободить угнетенных от их бремени, освободить заключенных от их оков, и выручить нищие семьи хлебом… беднейшие из народа ждут у ваших ворот… что там абстрактный нищий в Израиле»[169]. Другие тоже не замедлили указать на последствия, если Кромвель нарушит обязательство. «Вспомни удел и приговор Езекии, — писал Айртон Кромвелю из Ирландии в 1651 году[170], ссылаясь на историю из Ветхого Завета о правителе Израиля, которому Бог помог разбить Сеннахирима, но чья последующая гордость направила на него гнев Бога. «Только когда он унизил себя», бог отвратил свой гнев от Езекии и его людей. По мере того, как все более очевидным становилось, что обещания «охвостья» о принятии реформ были пустыми, Кромвель и армия приходили все больше к толкованию этого как знаков преображения божьего благословения в божий гнев. В ноябре 1652 года, как было сказано, подавленный Кромвель вслух пожелал знать, обращаясь к Балстроду Уайтлоку: «А что, если человек возьмет на себя обязательство быть королем?», — фраза, которая часто цитируется. Возможно, в то время более важным было еще кое-что, сказанное Кромвелем Уайтлоку по этому же поводу: «Существует мало надежд на то, что ими (членами парламентского «охвостья») будет достигнуто соглашение, на самом деле этого не будет… Мы все забыли о Боге, и Бог забыл о нас и поставил нас перед беспорядком»[171]. Как и в апреле 1648 года, в январе 1653 года Совет армии и Кромвель проводили молитвенные собрания в поисках божьего руководства и источника решения их проблем. На одном их этих молитвенных собраний офицеры сделали вывод, что они терпят неудачи, так как не выполняют работу Бога: «Наши сердца заботятся о мирских вещах и насущных делах, — писали они в циркуляре, посланном полкам во всей Великобритании, — больше, чем о делах Иисуса Христа и его народа». В течение месяца с начала марта 1653 года Кромвель отсутствовал в Палате Общин и в Совете государства, занимаясь самоанализом в предшествии динамической акции, предпринятой им 20 апреля, возможно, пытаясь увидеть, в чем именно заключается божья воля. И хотя это исходит из такого враждебного источника как «Флагеллум» Хита, существует доля правды в сообщении о том, что сказал Кромвель, придя в Палату Общин 20 апреля: «Когда я пришел сюда, я не думал, что сделаю это (разгон «охвостья»), по постижение настроения Бога так сильно повлияло на меня, что я совсем не буду считаться с телами и кровью»[172]. Это не вся история: Кромвель был умелым, хитрым политиком, который знал, что вскоре ему придется стать на сторону армии или рисковать потерей своего влияния в ней. К тому же, вероятно, 20 апреля Кромвель не действовал спокойно и расчетливо, а был руководим чувством вины и желанием вновь обрести божье благословение. В этой связи декларация армии от 22 апреля 1653 г. о том, что «мы были движимы неизбежностью и провидением в том, что мы сделали», является подходящим комментарием к тому, что произошло за два дня до этого[173].

Ирония по поводу того, что Кромвель использовал войска против Долгого парламента 20 апреля 1653 года, всего через 11 лет после того, как он рисковал жизнью и имуществом за дело парламента, не была упущена современниками. «Если бы г-н Пим был жив, — сообщала по секрету Дороти Осборн своему любовнику Вильяму Темплу через три дня, — интересно, что бы он подумал об этом, и является ли это таким же нарушением привилегии парламента, как требования пяти членов»[174]. Как и в конце 1648 года, сейчас Кромвель тоже начал действовать быстро, когда убедился, что дело религиозной реформации в опасности, и исходит она от парламентских врагов армии. Любой закон для нового представителя, предложенный «охвостьем», сказал он в июле 1653 года, «отдаст свободы нации в руки тех, кто никогда за них не боролся»[175].

Если бы «охвостье» не было распущено в 1653 году, «это дело, которое так торжественно благословил Господь и о котором он свидетельствовал, ослабло бы в их руках и, постепенно, полностью бы разрушилось, и жизни, свободы и утешения Его людей оказались бы в их руках»[176]. Коротко говоря, в апреле 1653 года (как и в конце 1648 года) Кромвель снова пользовался указаниями провидения и неизбежности в своей стремительной, динамичной и авторитарной акции. Как свидетельствуют доклады о его встрече 19 апреля с членами парламента и офицерами армии, мысль об установлении в некотором роде промежуточного государства до первого заседания избранного парламента уже созревала в его голове. Но в высшей степени невероятно, что у него была четкая идея о том, что делать дальше после разгона «охвостья».

Кромвель более четко представлял, чего он не хотел делать. В течение лихорадочных недель после роспуска «охвостья», он яростно отрицал, что действовал с целью установить постоянную военную диктатуру Кромвеля. «Если вы скажете, что свобода людей задушена такими средствами (роспуск «охвостья»), — заявляло напечатанное письмо, написанное «джентльменам из сельской местности» и датированное 3 мая, — я снова должен сказать вам, что это только приостановка, «это меч, взятый из рук безумного человека, пока он не придет в чувства»[177]. Конечно, и это, и заявления Кромвеля, обращенные к его первому парламенту протектората в сентябре 1654 года, о том, что его главной целью было «оставить власть, находящуюся в моих руках», должны рассматриваться с большой долей скептицизма[178]. Некоторое доверие вызывает тот факт, что, казалось, Кромвель направил свою политическую энергию сразу же после роспуска на поиск путей распределения власти. Даже Эдмонд Ладлоу, хотя теперь, как и многие другие штатские члены «охвостья» — люди «республики», испуганный обнаженной неконституционной военной властью, показанной Кромвелем в апреле 1653 года, допускал, что вскоре после роспуска Кромвель послал за Оливером Сент-Джоном, чтобы помочь «разработать определенную форму правления, которая должна была вытянуть власть из его рук»[179]. Другое отрывочное доказательство также говорит, что Кромвель в это время вместе с некоторыми бывшими членами «охвостья» (такими как Уолтер Стрикленд, Ричард Солвей, Джон Керью, сэр Джилберт Пикеринг и Энтони Стэпли) и офицерами армии (особенно с Джоном Ламбертом и Томасом Харрисоном) принимал участие в дебатах, но не о том, следует или не следует передавать власть от армии, а о природе органа, которому следует передать власть.