— Как ты думаешь, он поместит меня в Тауэр? — выговорила она.

При одном только воспоминании об этом месте у нее по коже прошел мороз.

— Если они смогут доказать твою измену, — ответил Джордж и с жалостью посмотрел на нее.

Анна была в отчаянии, она хотела прижаться к брату, чтобы он успокоил ее, но по какой-то причине он старался не касаться ее. Джордж вдруг страшно постарел, потерял свою былую жизнерадостность. Он стоял не двигаясь, но Анна чувствовала всю глубину и силу его симпатии к ней — как никто другой он разделял ее трагедию.

На мгновение ей показалось, что и над ним нависла смертельная опасность.

Прежде чем скользнуть в заросли ивы, где его поджидала лодка, Джордж обернулся к Маргарэт, обнял ее и поцеловал, вложив в поцелуй всю нежность разбитой, но неувядающей любви, которую он столько лет хранил в своем сердце.

— Король ценит талант Томаса, — попытался он успокоить ее. — В любом случае, ты не в состоянии помочь ему. Теперь для меня важнее всего на свете, чтобы ты осталась с Нэн.

— Что бы ни произошло, я не брошу ее, — пообещала Маргарэт, она пристально посмотрела на него, и в глазах ее отразился свет звезд.

На следующий день утром, едва они успели разговеться, явился Норфолк в сопровождении алебардщиков, чтобы препроводить Анну в Тауэр.

— В чем меня обвиняют? — потребовала объяснений Анна, храбро представ перед дядей.

— В прелюбодеянии, — заявил он.

— Чем вызвано такое чудовищное отношение ко мне? Он хочет допросить меня? — гордо подняв голову, спросила она.

Анна была глубоко признательна Джорджу, что он предупредил ее: неожиданное известие Норфолка не привело ее в шоковое состояние, у нее хватило сил держаться с достоинством.

— Какими бы ни были его намерения, племянница, он приказал доставить тебя, пока не закончился прилив.

— Но Ее Величество не готова! Прошу вас, подождите, пока я упакую ее платья, — вежливо попросила Арабелла.

— Там не понадобятся ее наряды, только теплый плащ от холода и сырости! — рассмеялся он; его всегда отличало испорченное и странное чувство юмора.

Даже в малом им было отказано, такого удара они не ожидали.

— Но как я буду одеваться, и кто станет прислуживать мне за столом? — рассердилась Анна; она была похожа в эту минуту на Екатерину Арагонскую.

— Вам предоставят женщин, — ответил он с ненавистью. — Ваша тетушка, леди Болейн, и госпожа Косинс.

— Но они мои смертельные враги, постоянно следили за мной! — воскликнула Анна. Она была уже на грани обморока.

Все молча спустились к водяным воротам. И вдруг Маргарэт и Арабелла прыгнули на баржу, противясь воле Норфолка. Баржа предательски качнулась, когда алебардщики оттолкнули ее.

— Вам придется отвезти нас на берег или столкнуть в воду. Мисс Савайл и я тоже поплывем в Тауэр, — твердо заявила Маргарэт, вспомнив, как королева Екатерина не повиновалась герцогу Саффолку.

— Хорошо, можете остаться, — сдаваясь, проворчал Норфолк. Он не осмелился поднимать шум: на берегу и так уже собралась огромная толпа. — Но предупреждаю, гораздо приятнее находиться по другую сторону стен Тауэра. У женщин, которых выбрал король, строгие предписания. Они не позволят вам говорить с ней наедине.

Вверх по реке в Лондон они отправились по тому же пути, что и три года назад, когда Анна с подобающей ей пышностью плыла на коронацию.

— Если б только мне позволили встретиться с королем! Если б только я могла поговорить с ним! Умоляю тебя, мой добрый дядюшка, высади меня в Вестминстере! — просила Анна.

Легкие ритмичные взмахи весел неумолимо отдаляли ее от светлых надежд, веселья и радости, семьи, дочери, опьяняющего восхищения, которое она любила больше всего на свете. Никогда еще баржа не двигалась так быстро, и никогда еще не управляли ею так ловко. Никогда еще в жизни у Анны не было такого короткого путешествия.

Возможно, она все же надеялась, что он доставит ее в Вестминстер и она вновь увидит знакомые покои, сад, по дорожкам которого прогуливается уверенный в своей безжалостной правоте Генрих. Но когда баржа замедлила ход у причала Тауэра, Анна опустилась на колени не в силах более держать себя в руках.

— Неужели это правда, что Его Величество, кому я в таких муках родила ребенка, позволит заточить меня в это ужасное место! — простонала она, и слезы градом заструились по ее щекам.

Внезапно она вспомнила, как пытали Марка Смитона, и вне себя закричала:

— Дядя Томас! Дядя Томас! Что они сделают там со мной?

— Мадам, ничего не могу вам сказать, — ответил Норфолк и от стыда отвел глаза в сторону.

— Мы направляемся в подземную темницу? — спросила Анна, когда приливная волна пронесла их через ворота предателей и подъемная железная решетка захлопнулась за ними.

Кингстон, комендант Тауэра, помог ей подняться по скользким ступенькам; на фоне грубого презрения дяди его голос звучал довольно-таки ласково.

— Что вы, мадам, в ваши покои, где вы ночевали перед коронацией, — заверил он ее.

Анна то плакала, то истерически смеялась, вспоминая, как таким же майским днем три года назад, но совсем по-другому ее встречали здесь. Затем она позволила ему проводить ее на место.

Она подверглась медленной и изощренной пытке — заточению. И хотя никто к ней и пальцем не притронулся за две недели, Анна испила сполна чашу горя, ужаса и унижения. Теперь она ясно осознавала — надежды рухнули, сам король приказал так жестоко обходиться с ней. Временами на Анну находил веселый дух противоречия. У нее не было возможности побыть одной, поговорить с теми, кого любила, и эта часть жизни, заполненная ужасом, вызывала полную сумятицу чувств и мыслей у нее в голове.

Спала ли она или бодрствовала, Анна ощущала себя под неусыпным контролем. Маргарэт и Арабеллу поместили вдали от ее покоев. Ночью, когда от всей этой усталости она могла бы найти успокоение во сне, Анна рыдала и металась, стараясь не заснуть, чтобы в кошмарных снах не сказать что-либо лишнее, поскольку за занавеской подслушивали, сменяя друг друга, ревнивая тетушка и госпожа Косинс.

Днем, когда время еле тянулось, они засыпали ее наглыми вопросами о каждом известном ей мужчине — вопросы сыпались безостановочно, в надежде, что она сломается и ляпнет какую-нибудь глупость, которую их злоба и ненависть тут же сумеют обернуть против нее.

И все же беспокойство за друзей брало верх: Анна не могла молчать и униженно просила рассказать об их участи.

— Смитон закован в цепи, — с наслаждением рассказывала Косинс.

— Все пятеро сейчас в Тауэре. Они предстанут перед верховным судом в Вестминстерском дворце, — сообщила ей тетя. — А это все равно, что быть объявленным виновным.

— Виновным в чем?

— В измене. В измене королю.

Измена. Значит, их обезглавят. Всех, кроме Смитона, поскольку он не благородного происхождения. Его сначала повесят, а затем четвертуют. Остальных ждали плаха и топор…

Каждую ночь в красочном воображении Анны из темноты появлялось блестящее лезвие топора — и катится с плеч красивая голова Норриса, из сильной шеи Бриртона течет кровь… Один за другим, во мраке ночи…

Она умирала вместе с каждым, содрогалась и стонала… Но когда очередь дошла до Томаса — она громко вскрикнула. Вскрикнула и стиснула зубы.

Но поздно, они уже были рядом с ней и задавали свои вопросы.

— Это из-за того, что я пожалела, что мой кузен Уайетт больше не напишет баллады в мою честь, — лгала она.

Падала на пол и бормотала всякую нелепицу, словно безумная. А утром, вновь и вновь, она не могла удержаться, чтобы не задать вопрос:

— Где мой отец?

— Пытается сохранить себе свободу! — с насмешками отвечали они.

Затем следовали настойчивые расспросы:

— Где мой добрый брат? Господин Кингстон, кто-нибудь видел милорда Рочфорда?

— Не мучьте себя, мадам, — врала по доброте душевной супруга Кингстона, не давая Косинс разжать тонкие жестокие губы. — Уверяю вас, мой слуга видел его не так давно в Вестминстере в саду.