— Вставай, лежебока, приехали… Вот видите, сказал ему по-русски, и он проснулся. Ишь как пасть раскрыл.
А Мишка и впрямь раскрыл свою розовую пасть и вытянул лапы так, что клетка сразу же стала ему мала.
В то утро Дидусенко поразил всех, кто встречал зверей. Казалось чудом, как слушались дикие животные проводника. Но мы-то с вами знаем, что чудес не бывает. Иногда зверь становился покорным потому только, что проводник брал его за ремешок, к которому зверь этот привык, как мы привыкаем к разношенным ботинкам. Иногда Егору Исаевичу помогал кусок сахару. А чаще всего звери слушались проводника, потому что любили его.
Ведь так бывает и с людьми.
Телефонный звонок
Мишка проснулся, но Слава, как известно, в это время ещё спал в гостинице. В сумеречные предутренние часы спят ведь почти все люди. Кроме тех, конечно, кто занят в ночную смену или дежурит. Но в то раннее утро даже дежурный в гостинице дремал у своей конторки. Он старался сидеть прямо, но сон клонил голову и она падала на грудь. Он тут же, как на пружине, подскакивал и при этом произносил одну только букву:
— А!
Проходило несколько минут, и снова голова падала вперёд, точно вдруг сломалась шея или какой-то держатель на затылке.
Когда зазвонил телефон, подбородок дежурного упирался в грудь, веки опустились. Но тут же он поднял голову, открыл глаза и сорвал трубку:
— Алло!
За много лет работы в гостинице дежурный привык к разным неожиданностям, но услышанное сейчас поразило его. Нет, он ничего не мог понять.
— У вас живёт мальчик Слава, который приехал с группой туристов?
— Да, — сказал дежурный. — Они вернулись из поездки вчера вечером и сегодня уезжают домой.
— Разбудите его и скажите, что звери идут по улице от вокзала. Пусть он скорее оденется и выйдет навстречу зверям. Только побыстрее: минут через десять звери будут возле гостиницы…
— Звери?!
— Да, дикие звери.
— Что вы говорите? Какие дикие звери? Почему в гостинице? И потом — у нас заняты все номера.
— Ах, при чём тут номера и какое имеет значение, какие звери! Слон, верблюд, лоси и медведи. Вы понимаете: мед-ве-ди. Будите мальчика. У меня нет времени. Я говорю из автомата. Звери прошли вперёд…
Да, звери в это время действительно вышагивали по улицам Берлина, а дежурный в гостинице щипал себя за руку: «Больно. Значит, не сплю. А почему не кажется, что этот телефонный звонок из той детской книжки: „Откуда?“ — „От верблюда!“ А ну-ка, ущипну себя ещё раз. Больно. Нет, нет, не сплю. Надо будить мальчика».
— Алло! Это триста третий?! Вы меня слышите? Что ж вы молчите?..
…Когда в номере зазвонил телефон, Слава не спал. Он не спал уже давно — ещё было темно, когда он сбросил сон, заставил себя проснуться. Он лежал на спине, сцепив на затылке пальцы в замок, и смотрел в один угол белого потолка. Что можно увидеть на чисто выбеленном потолке? Казалось бы, ничего. А Слава видел детские ботиночки со сбитыми набойками и носками. Много ботинок. Пирамиды.
Высокие трубы печей и дым, клубясь и курчавясь, уходят в небо.
И медвежья клетка. Гвозди. Шипы. Колючки. Человек в клетке.
Вот в это время и зазвонил телефон. Слава вздрогнул, вскочил с постели, сорвал трубку.
Но видения не оставили его. В одной рубашке он стоял босиком на паркете; из трубки доносилось нечто похожее на карканье вороны; в кровати похрапывал Яков Павлович. А Слава молчал и несколько мгновений держал трубку в опущенной руке. Даже резкий звонок телефона не мог вывести его из оцепенения, и картины лагеря, которые преследовали его вот уж второй день, стояли перед ним, как страшный фильм. Скрыться от этого он не мог. В кино можно закрыть глаза, отвернуться, нагнуть голову. А здесь, и закрыв глаза, он продолжал видеть и слышать лагерь пыток и смерти.
Медленно, как бы во сне, Слава поднял трубку и прижал её к уху. С ним говорили по-немецки, на том языке, который слышался ему в этом видении лагеря: «Хальт! Цурюк! Хенде хох!» Да, так кричали там люди-звери, когда хотели остановить узника, вернуть его, приказать поднять руки вверх и бросить потом в медвежью клетку, утыканную изнутри гвоздями.
Теперь Слава услышал в трубке, как по-немецки говорили:
— Звери идут к гостинице. Не могли бы вы одеться и выйти на улицу? Там идут слоны, верблюды и медведи.
— Медведи? — переспросил по-немецки Слава. — Медвежьи клетки?
Нет, про клетки мне ничего не говорили. Должно быть, звери идут просто так — без клеток. Я думаю, что их ведут со станции в зоопарк. Сюда звонили специально, чтобы позвать вас. Вы меня поняли?..
Звери на улице
Не так-то часто случалось, чтобы по улицам Берлина вышагивал слон. А тут привезли огромного Ямбо — весёлого и умелого, но, как говорится, с норовом. Ямбо уже побывал в цирке, знал прелесть шумных аплодисментов, но был возвращён в зоопарк из-за непостоянства своего характера. У него, можно сказать, день на день не приходился. Когда слон был в хорошем настроении, о более послушном артисте нельзя было и мечтать. Ямбо танцевал легко и грациозно, несмотря на то что весил ровно столько, сколько все ученики большой школы-семилетки, да ещё с несколькими параллельными классами. Слон был огромный, силой мог поспорить с танком; он поедал в день больше ста пятидесяти килограммов разнообразных блюд.
В дороге слон вёл себя спокойно, а по приезде в Берлин проявил свой капризный характер: не захотел выходить из вагона, и всё тут.
Да, на товарной станции в то утро только и слышалось:
— Егор Исаевич, на минуточку!
— Товарищ Дидусенко, можно вас?
— Егор Исаевич, скорее сюда!
На станции было много людей, которые не впервые имели дело с дикими зверями. Здесь были работники зоопарка со шрамами и зашитыми глубокими ранами. Были и такие, что выкармливали каких-то зверей соской и на всю жизнь сохранили к ним нежность и любовь. А иногда бывало, что это — шрамы на теле и любовь в сердце — сочеталось в одном человеке. Короче говоря, встречать зверей пришли не новички: в большинстве здесь были люди опытные и бесстрашные. И всё же они несколько растерялись, когда доктор Рознер сказал:
— Отправим зверей своим ходом прямо по улице.
Кто знает, почему директор зоопарка принял такое решение. Может быть, он хотел, чтобы путешественники поразмялись после дороги. Может быть, он подумал о берлинских ребятах: как будет им интересно увидеть зоопарк прямо на мостовой, под окнами домов, в которых они живут, где так недавно мчались автомобили и мотоциклы, двухэтажные автоомнибусы и велосипеды. А тут вдруг затопает слон, пойдут, покачивая горбами, верблюды, и это шествие замкнут своей переваливающейся походкой мишки.
Да, так оно и было.
Егор Исаевич, отлично зная характер своих пассажиров, помог быстро выпроводить их из вагонов. Слона Ямбо соблазнили небольшим ведёрком водки (этот пьянчуга любил противный водочный запах). Для большего соблазна в ведёрко всыпали три кило сахара.
Ямбо шумно вобрал в себя эту смесь, потом радостно помахал хоботом, протрубил что-то, что, может быть, означало: «Ура, с приездом!» — и шагнул из вагона на перрон.
Верблюды упирались недолго. С ними всё обошлось просто. Дидусенко не то похлопал, не то погладил и пощекотал главного верблюда, приговаривая: «Ну, дружок, не упрямься. Пошли, что ли!» И верблюд покорно ступил на трап, который вёл с вагона на платформу.
Мишка-валдаец упрямился. Конечно же, он не выспался. А кто, скажите, когда хочется спать, бывает доволен? Для капризов это самое подходящее время, когда не выспался. Так оно, кажется, бывает с людьми, и так же, оказывается, случилось с медведем.
Валдаец рычал, мотал головой и упирался всеми четырьмя лапами, когда его пытались тащить из вагона. Но и здесь помог Егор Исаевич. Он уже успел узнать, что главная мишкина страсть — бороться. Несколько раз во время пути медведь подходил к проводнику, приподнимался на задних лапах и обхватывал его передними: «Поборемся». Если у Егора Исаевича было время, он не отказывал Мишке в этом удовольствии. Они катались по вагону, но при этом Дидусенко был всегда начеку: вдруг Мишка увлечётся и забудет, что борется он не с медведем? Тогда надо выскальзывать из его объятий и для успокоения дать ему сладкую «куклу». Медведь набрасывался на старое одеяло, свёрнутое в трубку и политое сладкой водой. Он теребил эту «куклу», рвал зубами, рычал. В это время его загоняли за перегородку. А здесь на станции Егор Исаевич, играючи, борясь, вывел Мишку на перрон, откуда тот уже безропотно прошествовал на улицу.
