«Отель Лаффит стал местом сборища патриотов, местом, откуда исходили указания и куда поступали все новости о том, что происходит в разных частях Парижа, известия и смутные и противоречивые. Особняк являл собой невиданное зрелище – по роскошным апартаментам, набитым дорогой мебелью и драгоценностями, стоящими миллионы, бродила толпа каких-то незнакомых людей – рабочих, солдат, богатые и бедные равно толпились тут денно и нощно в эти смутные дни распада общества, здесь были люди без гроша в кармане, и притом ни одна чайная ложечка, которая могла бы стать для них состоянием, не пропала… Народ, истинный народ, тот, который на баррикадах, так себя не ведет…»

Король Луи-Филипп, усевшись на троне, дает Жаку Лаффиту сперва пост министра без портфеля, а потом министра финансов и президента Совета. Французские историки считают, что внутренняя политика Лаффита была отмечена избытком демагогии, а внешняя – избытком авантюризма. Он был истинным либералом и всегда ратовал за свободу в чужих странах – скажем, в Италии или Польше. В 1831 году он подал в отставку, а в последующие годы и финансовые его дела пришли в упадок. Деньги таяли, как редкий парижский снег, и так же быстро росли долги. Разорившись, он был вынужден покинуть свой особняк. Вся Франция собирала ему деньги по подписке, чтобы он смог раздать долги и кончить свой век в особняке на нынешней улице Лаффит, с которой связаны были самые бурные дни его жизни. Здесь он и отдал Богу душу в 1844 году, на 78-м году своей бурной жизни.

В конце XVIII – первой половине XIX века в правобережном Париже по преимуществу в I и II его округах появились многочисленные пассажи. Поначалу это были просто удобные, сокращавшие расстояние узкие пешеходные проходы, соединявшие бульвары и улицы. Их мало-помалу обживали торговцы, ремесленники, поставщики сомнительных городских удовольствий, разнообразные мастера, граверы, ювелиры, художники, люди редких профессий. Иные из этих пассажей становились крытыми торговыми галереями, истинными храмами изящной торговли и парижской моды, где толпилась так называемая чистая публика. Понятно, что богатые торговцы, обосновавшись в каком-нибудь пассаже, наперебой старались придать ему привлекательный и элегантный вид. А в конце XVIII века появились крытые пассажи, которые в 20-30-е годы XIX века стали называться галереями. Некоторые из них проектировались знаменитыми архитекторами и украшались с отменным вкусом. Сеть галерей и пассажей стала особым миром правобережного Парижа, городом в городе. Иные утверждали даже, что без пассажей Париж не был бы Парижем. Революционер урбанизма барон Осман был, вероятно, другого мнения, а скорей всего, вообще не успел составить себе мнение по поводу столь ничтожного предмета, как пассажи. Не исключено, что, как все революционеры, он считал, что лес рубят – щепки летят (упаси, Боже, нас, хрупких, от революционных лесоповалов!). Так или иначе, из ста сорока парижских пассажей, процветавших в первой половине XIX века, после османовского преобразования Парижа уцелело едва ли три десятка. Однако они, как и прежде, представляют особый мир, дают приют неожиданным промыслам, погружают нас в некую ностальгическую атмосферу и уже потому заслуживают нашего внимания, тем более что торопливые гиды и могучие туравтобусы спешат мимо, мимо – к Эйфелевой башне, к Центру Помпиду… Ну а мы с вами, как люди неторопливые, отправимся на прогулку по открытым и крытым пассажам Парижа и начнем с воспоминаний об их расцвете.

Знаменитый журналист и знаток Парижа Кермель писал в 1831 году: «Не предоставит ли нам пассаж обозрение и квинтэссенцию целого города?.. Изучая реальный облик пассажей, мы получим подробный обзор его нравов. Возьмите галерею Оперы и пассаж «Бради», две полярные его точки, и вы методом дедукции придете к познанию всего города». (Любопытно, что, как и полтора с лишним столетия назад, пассаж «Бради» и ныне являет собой признаки «иного Парижа», иного мира, одного из многих миров французской столицы.)

Понятно, что эта экзотическая – то парниковая, то салонная, то иноземная – атмосфера пассажей, их подмеченные старинным журналистом «квинтэссенция» и «обзорность» не могли не привлекать французских писателей. У Бальзака в его «Утраченных иллюзиях» вы найдете подробное описание двух первых (и по возрасту, и по значению) парижских галерей – «Галери де Буа» и «Галери дю Пале-Руайяль». Зато именно по пассажу Панорам (что на Больших бульварах) нервно расхаживает в ожидании главной героини романа «Нана» (Э. Золя) поклонник этой дамы граф Мюфа. Героиня другого романа Золя, Тереза Ракен, держит лавчонку в тускло освещенном пассаже Понт-Неф. В пассаже «Сомон» размещаются, прибыв из провинции, герои романа Альфонса Доде «Нума Руместан». Пассажу Оперы посвятил одно из первых своих произведений («Парижский крестьянин») молодой сюрреалист Луи Арагон, будущий коммунист. А будущий фашист Луи Селин посвятил пассажу «Шуазель», где прошло его детство, незабываемые страницы в книгах «Путешествие на край ночи» и «Смерть в кредит».

Попытаемся представить себе, что являл собой пассаж для парижанина первой половины XIX века… На улице льет дождь (что, увы, не редкость в «сером» Париже), улицы утопают в грязи и во мраке (не было ведь еще ни асфальта, ни тротуаров, ни нормального уличного освещения). И вот, стряхивая влагу со шляпы, тогдашний щеголь входит в пассаж. Навстречу ему веет духами из парикмахерской, где приведут его в порядок, а заодно и вычистят плащ и ботинки, выгладят брюки. Здесь же открыты роскошные бани, что отнюдь не лишнее, ибо душа и ванных в домах еще не было. Открыт туалет, ой, наконец-то! Да и вообще все в пассаже открыто – магазины открыты допоздна, а хозяева кафе и вовсе непонятно когда спят. Приободрившись, почистив перышки, месье может пойти в кафе, в книжный магазин и «кабинет чтения», некое подобие уютного читального зала, может пойти на бал (бальные залы размещались тут же), может пойти в оперетку, а может, наконец, уединиться в шикарном кабинете с дамой, приятной во всех отношениях (таких дам в любом пассаже было хоть пруд пруди). В 1828 году на парижской сцене шла даже одноактная пьеска тогдашних мастеров водевильного жанра господ Дюмерсана, Бразье и Габриэля, посвященная состязанию пассажей и улиц. В ней победоносные пассажи распевали следующие, вполне в духе жанра стишата:

Пусть на дворе хоть ветер, дождь и град, Дадим вам место для прогулки мы, У нас месье красотку встретить рад, Ах, как прекрасно здесь среди зимы…

Так вот, этих галерей, былых приютов роскоши и удовольствий, еще уцелело на сегодняшний день в Париже несколько десятков, а иные из них и ныне великолепны. Впрочем, есть еще и другие, похуже сохранившиеся, менее шикарные, но не менее интересные и экзотические. Так что в дорогу, мой спутник!

В тепле пассажей и нынче приятнее, нем под дождем.

Знаменитая галерея «Кольбер» размещается близ Национальной библиотеки Франции и принадлежит библиотеке с начала 80-х годов XX века. Библиотека, получив от города галерею, начала с того, что за свой счет великолепно ее отреставрировала и разместила в ней некоторые свои службы. Как раз в это время я стал подолгу жить в Париже и познакомился с внучкой знаменитого философа Николая Лосского, заведующей славянским отделом Национальной библиотеки. Я часто в ту пору приходил в библиотеку и звонил снизу Марии Борисовне, чтобы она провела меня мимо бдительной охраны в свой отдел. Мария Борисовна спускалась вниз, одна или с совсем еще бодрым в ту пору своим отцом Борисом Николаевичем Лосским, сыном философа, приезжавшим в свои восемьдесят с лишним повидаться со мной и с дочкой из Мелена. Дожидаясь их появления, я гулял по этой поразительной галерее «Кольбер» и восхищался ее благородными пропорциями, ее круглой ротондой, росписями «под Помпею», ее полихромной отделкой. И я рад был, обнаружив однажды в книжке, изданной 160 лет назад в Штутгарте, созвучные моим чувствам восторги старинного автора: «У меня слабость к пассажу «Кольбер», – писал Амедей Кельмер, – я обожаю пассаж «Кольбер». Меня приводят в экстаз элегантные пропорции его архитектуры, сочетающей ионический и дорический ордер, величественность его. Меня восхищают эти линии хрустальных шаров, излучающих живой и мягкий свет и похожих на кометы, которые построились в ряд, чтобы, дождавшись боевого сигнала, сняться с места и уплыть в космос».