Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Глава 5

Капитан Корженевский

Демпси гнал в Крэйдон довольно быстро, и должен признать, что он удивительно ловко управлялся со своим старомодным «морданом». За полчаса мы были уже па месте. Крэйдон — типичный аэрогородок. Своим существованием он обязан аэропарку, и, куда ни бросишь взор, всюду что-нибудь да напомнит об этом. Многие отели названы в память знаменитых воздушных кораблей, а улицы так и кишат летчиками из всех стран. По сравнению с другими это довольно шумный и развязный город: он был совершенно похож на старые морские порты моего времени. (Вероятно, мне нужно было бы говорить обо всем этом не «был», а «будет», но как-то трудно делать это, поскольку события относятся к моему личному прошлому.) Демпси зарулил в передний двор маленького отеля в одной из небольших улочек. Отель назывался «Ариман на отдыхе» и в минувшие эпохи определенно был станцией почтовых карет. Как сообщала вывеска, этот отель находился в старой части города и представлял собой разительную противоположность башням из стекла и бетона, громоздящимся в большей части Крэйдона. Демпси провел меня по большому бару, где толкались летчики старого поколения, которые явно предпочитали атмосферу «Аримана…» комфортабельным отелям «люкс». Поднявшись по деревянной лестнице, мы прошли холл и коридор и остановились перед дверью в самом конце коридора. Демпси постучал. — Капитан! Вы не примете нас, сэр? Я был поражен искренним почтением, едва ли не благоговением, прозвучавшим в тоне молодого человека, когда он обратился к капитану. — Входите! — голос был гортанный и хриплый — чужеземный голос. Мы вошли в уютную комнату. В камине пылал огонь, и это был единственный источник света. В высоком кожаном «вольтеровском» кресле сидел человек лет примерно шестидесяти. У него была клиновидная бородка серо-стального цвета и такие же волосы. Серо-голубые глаза глядели твердо и проницательно. Этот взгляд вызывал абсолютное доверие. У капитана был крупный горбатый нос, волевой рот, и когда он встал, я увидел, что он сравнительно небольшого роста, но крепко сложен. Когда Демпси представил нас друг другу, пожатие его руки было твердым. — Капитан Корженевский, это лейтенант Бастэйбл. — Как поживаете, лейтенант? — он говорил с сильным акцентом, однако четко выговаривал слова. — Рад познакомиться с вами. — Как поживаете, сэр? Думаю, вам лучше обращаться ко мне просто «мистер». Сегодня решилась моя отставка из ВПОНа, и я теперь человек штатский. Корженевский улыбнулся, повернулся к тяжелому буфету из еловой древесины. — Могу я предложить вам что-нибудь выпить, мистер Бастэйбл? — Благодарю, сэр. Виски. — Отлично. А вам, Демпси? — Стакан шабли было бы неплохо, если не возражаете, капитан. — Хорошо. На Коржеиевском был толстый белый свитер с круглым воротом; черно-синие брюки от парадной летной формы; на стуле возле письменного стола я увидел пиджак с капитанскими знаками различия, а на самом столе — довольно поношенную фуражку. — Я передал мистеру Бастэйблу ваше предложение, сэр, — доложил Демпси, принимая свой стакан шабли. — Именно поэтому мы здесь. Корженевский провел по губам рукой, задумчиво рассматривая меня. — Разумеется, — пробормотал он. Он отдал нам паши стаканы, вернулся к буфету и налил себе немного виски, добавив содовой. — Знаете, у меня настоятельная нужда во втором помощнике. Мне нужен человек с большим летным опытом, но в Англии мне такого не напять, а тех, кого обыкновенно находят в подобных ситуациях, я брать не хочу. Я читал о вас. Горячая голова, а? Я тряхнул головой. Неожиданно у меня возникло ощущение, что я очень хочу служить под командой Корженевского. Меня мгновенно охватила симпатия к этому человеку. — Как правило, нет, сэр. В том случае были… ну, особенные обстоятельства, сэр. — Я так и думал. До недавнего времени у меня был очень хороший помощник. Паренек по имени Марло. В Макао у него возникли какие-то трудности. Капитан нахмурился и взял сигару из черного портсигара. Он предложил и мне; я с благодарностью согласился, а Демпси с улыбкой отказался. Когда капитан Корженевский говорил, он не сводил с меня глаз, и у меня было такое чувство, будто он исследует самые глубины моей души. Каждое его слово звучало очень весомо, и все движения были медленными и выверенными. — Вас нашли в Гималаях. Вы потеряли память. Учились и получили патент лейтенанта воздушной полиции. Попали в драку с пассажиром на «Лох Этив». Нанесли ему тяжкие повреждения. Пассажир был изрядный кляузник, а? — Да, сэр. Сигара на вкус оказалась удивительно нежной и сладкой. — Он отказался есть рядом с индийцами, насколько я слышал? — Помимо всего прочего, сэр. — Хорошо, — Корженевский послал мне еще один взгляд — острый, испытующий. — Рейган был виноват в том, что наш капитан сломал себе ногу, сэр. Для старика это означало окончательно удалиться на покой. Одну только мысль об этом капитан просто не в состоянии был вынести, сэр. Корженевский кивнул: — Знаю, что он чувствовал. Капитал Хардинг. Как-то познакомился с ним. Первоклассный летчик. Стало быть, ваше преступление состоит в излишней преданности, а? При известных условиях лояльность становится отягчающим обстоятельством, а? Его слова, казалось, имели какое-то особенное значение, не вполне для меня понятное. — Полагаю… да, сэр. — Хорошо. Демпси сказал: — Сэр, мне кажется, он, по крайней мере, эмоционально — один из нас. Корженевский поднял руку, заставляя молодого человека замолчать. Затем, погрузившись в свои мысли, капитан уставился в огонь. Несколькими минутами позднее он повернулся и сказал: — Я поляк, мистер Бастэйбл. Натурализованный британец, но урожденный поляк. Если я вернусь на родину, меня расстреляют. Знаете, почему? — Вы изгнанник, сэр? Русские?.. — Точно. Русские. Польша — часть их империи. Я держался того мнения, что это не правильно и что необходимо дать народам право свободно определять свою судьбу. Об этом я отнюдь не молчал. Много лет назад. Кто-то услышал. Так я был изгнан. Тогда я поступил на службу в британский торговый воздушный флот. Потому что был польским патриотом, — он пожал плечами. Я спрашивал себя, зачем он мне это рассказывает, однако чувствовал: он преследует определенную цель, и внимал ему со всевозможным почтением. Наконец он снова взглянул на меня: — Вот видите, мистер Бастэйбл, мы с вами, стало быть, оба отщепенцы. Каждый на свой лад. Не потому, что хотели этого, но потому, что у нас не было другого выбора. — Понимаю, сэр. Я все еще был немного растерян, однако говорить больше ничего не стал. — У меня есть корабль, — сказал Корженевский. — Внешность у него неприглядная, но это все еще хорошее маленькое судно. Хотите пойти с нами, мистер Бастэйбл? — С удовольствием, сэр. Я очень признателен… — Вам не нужно благодарить, мистер Бастэйбл. Мне требуется второй помощник, а вам — работа. Плата не очень высокая. Пять фунтов в неделю. — Спасибо, сэр. — Хорошо. Я все еще недоумевал: что общего может быть между молодым человеком из богемы и старым капитаном? Но складывалось впечатление, что они очень хорошо знают друг друга. — Думаю, вы могли бы остановиться на эту ночь в нашем отеле, если вам угодно, — продолжал капитан Корженевский. — Утром приходите на борт. Восемь часов — вам подходит? — Отлично, сэр. — Хорошо. Я взял свою сумку и выжидательно посмотрел на Демпси. Молодой человек взглянул на капитана, широко улыбнулся и потрепал меня по плечу: — Устраивайтесь здесь как следует. Я скоро приду. Мне еще нужно обсудить с капитаном кое-что. Довольно-таки сильно сбитый с толку, я простился с моим новым капитаном и покинул комнату. Закрывая за собой дверь, я еще услышал, как Демпси заговорил: — А теперь насчет пассажиров, сэр… На следующее утро омнибус доставил меня в аэропарк. У мачт лежали десятки воздушных кораблей; они приземлялись, стартовали; кишели, как пчелы в гигантском улье. В лучах осеннего солнца их борта мерцали серебром, золотом, алебастром. Еще прошлым вечером Демпси дал мне название судна, по которому я должен найти Корженевского. Оно называлось «Скиталец» (я еще подумал, что это довольно романтическое имя). Служащие аэропарка сказали мне, что он пришвартован к мачте № 14. Теперь, при холодном свете дня, я постепенно начинал задаваться вопросом, не слишком ли опрометчиво я поступил, принимая новое назначение. Однако на раздумья и взвешивания всех «за» и «против» уже не оставалось времени. В конце концов, я смогу покинуть корабль в любое время, если выяснится, что работа не отвечает моим ожиданиям. Когда я добрался до мачты № 14, то выяснил, что «Скитальца» отогнали в другое место, освобождая эту мачту для русского сухогруза со скоропортящимся товаром, который необходимо выгрузить как можно скорее. При этом никто не знал, где стоит теперь «Скиталец». Наконец, после того как я полчаса потерял без всякого толку, мне посоветовали отправиться к мачте № 38 — она находилась точнехонько на противоположной стороне аэропарка. Я помчался туда, пробегая под большими гондолами пассажирских и торговых кораблей, пригибаясь под качающимися канатами и огибая по широкой дуге стальные распорки мачт, пока в конце концов не оказался возле мачты № 38 и не увидел свой новый корабль. «Скиталец» был довольно потасканным и нуждался в свежей покраске, но его отличали такие же стройные пропорции, что и лучшие пассажирские суда. У него была жесткая камера, вероятно, перестроенная вместо мягкой матерчатой старого типа. Корабль немного покачивался у мачты и, судя по тому, как натянулись его тросы, был тяжело нагружен. Четыре больших мотора старого образца были вынесены наружу и открыты всем стихиям. Я чувствовал себя человеком, которого с океанского лайнера вдруг пересадили на прогулочный пароходик. И поскольку происходил я из той эпохи, где воздушный корабль еще не был известен в качестве широко применяемого транспортного средства, то «Скиталец» представлял для меня почти исторический интерес. Разумеется, он был довольно ветхим. Кое-где серебряная краска облезла, и номер (806), порт приписки (Лондон) были не очень хорошо читаемы. Поскольку подобное было недопустимо, то два матроса с подъемника подправляли буквы черным креозотом. «Скиталец» был даже старше, чем мой первый корабль, «Лох Несс», и намного примитивнее, так что смахивал чуть ли не на пиратскую шхуну. Я сомневался в том, чтобы на борту имелись такие приборы, как компьютеры, температурные регуляторы или что-нибудь превосходящее по техническому уровню проволочный телефон, а максимальная скорость вряд ли превышала восемьдесят миль. Я пережил мгновение страха, пока стоял внизу и наблюдал, как корабль лениво повернулся, покачиваясь на своих тросах, чтобы потом нехотя вернуться в прежнюю позицию. В длину корабль достигал примерно шестисот футов, и ни одним дюймом он не производил впечатления, будто способен держаться в воздухе. Я начал подниматься по мачте, надеясь, что кораблю не пришлось задержаться только лишь из-за моего опоздания. Достигнув верхушки причальной мачты, я вышел на посадочную площадку. Узкая доска с веревочными перилами была переброшена на корабль. Когда я ступил на нее, она прогнулась. Никаких тебе закрытых сходней, никаких толстых пластиковых стен, чтобы пассажирам не приходилось смотреть на землю с высоты в сто футов. Во мне зародилось и начало крепнуть странное чувство удовлетворения. После первоначального шока мне постепенно начинала нравиться мысль о том, что я буду бороздить небесные дороги вместе с этим старым, покрытым шрамами бродягой. У «Скитальца» был свой собственный стиль. Инвентарь был прост. В нем было что-то от старых кораблей-пионеров, о которых мне часто и мечтательно рассказывал капитан Хардинг. Когда я вышел на круглую посадочную площадку, меня приветствовал один из матросов в грязном свитере. Он ткнул большим пальцем в сторону короткой алюминиевой лестницы, ведущей с центра площадки наверх. — Вы — новый второй помощник, сэр? Капитан уже ждет вас в рубке. Я поблагодарил и вскарабкался по ступеням наверх. В рубке никого не было, кроме невысокого коренастого человека в поношенной, но хорошо отутюженной форме капитана воздушного торгового флота. Он обернулся. Взгляд его серо-голубых глаз был так же задумчив и тверд, как вчера, во рту торчала неизменная черная сигара. Стальная клиновидная бородка выставилась вперед, когда он подошел ко мне и встряхнул мою руку. — Рад видеть вас на борту, мистер Бастэйбл. — Спасибо, сэр. Я тоже рад быть на борту. Простите за опоздание, но… — Знаю. Нас перегнали сюда из-за этого проклятого русского сухогруза. Вы не застали нас на месте. Нам нужно еще какое-то время, чтобы подправить буквы на борту, да и пассажиры еще не прибыли, — он указал в конец рубки, где была еще одна лестница и за ней дверь. — Ваша каюта там. На эту поездку вам придется делить ее с мистером Барри, но как только мы высадим пассажиров, вам будет предоставлена отдельная каюта. Мы редко берем людей. Правда, у нас будет несколько палубных пассажиров, они сядут в Сайгоне. Ваша каюта была единственно приемлемой. Не возражаете? — Благодарю, сэр. — Хорошо. Я поднял сумку. — Каюта справа, — пояснил Корженевский. — Моя прямо, а та, где пассажиры (которая потом будет вашей), — слева. Думаю, Барри ждет вас. Встречаемся через пятнадцать минут. Надеюсь, тогда мы сможем отчалить. Я взобрался по трапу и открыл дверь, за которой был короткий коридор, куда выходили три двери. Стены, выкрашенные простой серой краской, были довольно обшарпанными и исцарапанными. Я постучал. — Входите! В каюте на разобранной койке сидел высокий тощий человек с дикой копной рыжих волос. На нем было только нижнее белье. Большими глотками он тянул неразбавленный джин. Когда я вошел, он глянул на меня и дружески кивнул: — Бастэйбл? Я — Барри. Хотите выпить? Он протянул мне бутылку, но потом, словно вспомнив о хороших манерах, подал стакан. Я улыбнулся: — Для меня немного рановато. Моя койка наверху, не так ли? — Боюсь, что так. Вероятно, не вполне то, к чему вы привыкли на «Лох Этив». — Мне вполне подходит. — В шкафу найдете несколько мундиров. Марло, по счастью, был вашего сложения. Там же внизу можете свалить пожитки. Слыхал о вашей великой битве. Говорит только в вашу пользу. Весь наш проклятый корабль набит чудаками. Мы не очень-то сильны в том, что называют формальной дисциплиной, но работаем на износ, а капитан — один из лучших. — Мне он понравился, — сказал я. Я уже начал размещать в шкафу свои брюки и вытащил мятую форму. Барри натянул штаны и вязаную кофту. — Один из лучших, — повторил он, осушил стакан и заботливо убрал его вместе с бутылкой. — Ага, кажется, наши пассажиры наконец прибыли. Можем отправляться. До скорого в рубке, когда отчалим. Когда Барри открыл дверь, я успел мимолетно заметить спину одного из пассажиров, входящего в каюту напротив. Женщина. Женщина в темном дорожном пальто. Было что-то странное в том, что капитан Корженевский взял пассажиров. Он не был похож на человека, которому по душе сухопутные крысы. Но, возможно, «Скиталец» никогда не отказывался получить что-нибудь сверх обычной прибыли, если предоставлялась возможность. Такие корабли, как этот, обычно приносят довольно мало дохода. Вскоре я присоединился в рубке к капитану и мистеру Барри. Оба штурмана были на постах, радист засел в своем отделении и держал связь с главной диспетчерской, чтобы знать, когда дадут разрешение стартовать. Через круглое окно рубки я разглядывал близлежащие корабли. Наш маленький сухогруз выглядел среди них настолько не на своем месте, что я был бы очень рад, если бы мы стартовали побыстрее. Капитан Корженевский взял телефонную трубку: — Капитан машинному отделению. Приготовиться к старту. Несколькими секундами позднее я услышал рычанье дизельных моторов, когда машинисты включили их, чтобы прогреть. Потом пришел приказ из диспетчерской аэропарка. Мы могли подниматься. Капитан занял свое место на носу и посмотрел вниз, где были причальные канаты и сходни. Барри подошел к аппарату связи и стоял с трубкой наготове. Боцман остановился посреди лестницы, ведущей на посадочную площадку, так что из рубки была видна только верхняя часть его туловища. — Принять трап! — сказал капитан, — Закрыть наружные двери, заложить засовы, боцман! Боцман передал приказ дальше человеку, стоящему внизу, — его вообще не было видно. Громкий шум, грохот и крики заполнили корабль. Затем боцман вновь показался на лестнице. — Все готово к взлету, сэр. — Отпустить тросы! — капитан выпрямился и сунул руки в карманы; в зубах неизменная сигара. — Отпустить тросы! — крикнул Барри в трубку. Ощутимый толчок — мы отходили от мачты. — Все кабели отдать! — Все кабели отдать! — повторил Барри. Якорный канат упал, и мы повисли в воздухе. — Полный назад! Барри повернул выключатель. — Полный назад! Он говорил теперь с машинистами, которые находились снаружи в моторном отделении. Корабль качался из сторону в сторону, вверх-вниз, моторы отогнали его от мачты. — Высота двести пятьдесят футов, — распорядился капитан, который все еще осматривался, глядя в застекленное окно рубки. — Есть двести пятьдесят футов, сэр, — штурман повернул огромный металлический штурвал. Медленно поползли мы наверх, палуба слегка накренилась, пока штурман контролировал показания прибора и юстировал хвостовые стабилизаторы. И в первый раз меня охватило чувство потери. У меня возникло ощущение, что я оставил все принадлежавшее мне в мире семидесятых ради путешествия, которое готовит мне новые открытия. Я чувствовал себя этаким старым навигатором времен Елизаветы, отплывающим в неведомые моря, чтобы изучить другую сторону планеты. Аэропарк Крэйдон остался позади. Мы пролетали над полями графства Кент, держа курс на побережье. Постепенно корабль набрал высоту тысяча футов; наша скорость не превышала пятидесяти миль. Корабль слушался руля поразительно легко, и постепенно я начал понимать, что «Скиталец» обладает качествами, о которых я не подозревал. Я учился оценивать воздушное судно не по его внешности. Каким бы примитивным ни было его оснащение, он летел послушно и спокойно по своей небесной дороге. Барри, которого я было принял за пьянчугу, заканчивающего свою бесславную карьеру, проявил себя способным офицером, и скоро я установил, что он тяжко напивается только если не находится в воздухе. Я надеялся, что товарищи мои не приняли меня за франта, судя по одним лишь моим сдержанным манерам. Весь первый день и вечер путешествия наши пассажиры не показывались из своей каюты. В этом для меня не было ничего примечательного. Может быть, в воздухе они страдали «морской болезнью» или просто не имели охоты выходить, В конце концов, на «Скитальце» не было ни прогулочной палубы, ни кино. Если хочешь обойти корабль по всей длине и увидеть при этом еще что-нибудь, кроме сложенного штабелями груза в полутьме, нужно выйти наружу, на внешние галереи и там изо всех сил уцепиться за тросы, чтобы ненароком не выпасть за борт. Я приступил к своим обязанностям с энтузиазмом, пусть поначалу даже немного неловко. Но я надеялся показать капитану Корженевскому свое усердие. Думаю, как капитан, так и Барри это понимали, и вскоре я почувствовал, что напряжение оставляет меня. Еще до того, как мы пересекли сверкающие голубые воды Средиземного моря, держа курс на Иерусалим, пашу первую гавань, я уже получил бразды правления «Скитальцем». С этим кораблем нужно было обращаться нежно и, если можно так выразиться, почтительно. Если подходить к нему таким образом, то от него можно было добиться почти всего. Возможно, это звучит сентиментально и нелепо, но на корабле царила сердечность, которая относилась в равной степени и к самому кораблю, и к экипажу. Но пассажиров я все еще не видел. Вместо того, чтобы приходить в маленькую кают-компанию возле камбуза, где ели офицеры и матросы, они обедали в своей каюте. Постепенно я начинал думать, что они опасаются показываться кому-либо, кроме капитана Корженевского или мистера Барри — те то и дело посещали их. У нас на борту не было специалиста-навигатора или метеоролога. Эти задачи делили между собой капитан, Барри и я. В ночь перед нашей посадкой в Иерусалиме я заступил на вахту. Я как раз сверял наш курс по картам и приборам, когда ко мне зашел наш радист и завел разговор. Под конец он спросил: — Что вы думаете насчет наших пассажиров, Бастэйбл? Я пожал плечами: — А что я должен о них думать, Джонсон? Я лишь одного видел и то мельком. Женщину. — Думаю, это беглецы, — заявил Джонсон. — Старик говорил, они сойдут в Брунее. — В самом деле? Это определенно не самый безопасный уголок земли. Вы думаете, здесь что-то нечисто? — Какие-нибудь террористы. Вероятно, хорошо организованные. Я слышал, их поддерживают немцы и японцы. Меня не удивит, если у них интерес к паре-тройке наших колоний. — Но существует же международная конвенция. Они не посмеют. Джонсон рассмеялся: — Знаете ли, Бастэйбл, вы смотрите на все немножко сквозь розовые очки. Весь Восток бурлит. Национализм, старина. В Индии, Китае, Юго-Восточной Азии. Люди стали нервные. Джонсон был пессимист, наслаждавшийся подобными мрачными высказываниями. Все, что он сказал, я попытался вместить в рамки моих собственных представлений. — Меня бы не удивило, если бы наши пассажиры оказались земляками старика. Польские эмигранты. Или даже русские анархисты. Я громко рассмеялся: — Ну, довольно, Джонсон. Капитан не имеет ничего общего с подобными людьми. Джонсон насмешливо покачал головой: — Бастэйбл, мой мальчик, вы действительно смотрите сквозь розовые очки. Простите, если я вам помешал. Он убрался прочь из рубки. Я улыбался и больше не думал о его болтовне. Он откровенно пытался меня одурачить. Обычная проделка, встречающая на борту корабля каждого новичка. Однако, пассажиры… они ведь на самом деле не желали показываться. На следующее утро мы совершили посадку в Иерусалиме, и я надел мою белую парадную форму, собираясь наблюдать за разгрузкой. Преимущественно то была сельскохозяйственная техника для еврейских переселенцев в Палестине. Было жарко и сухо. Потом началась суматоха из-за каких-то двух ящиков, которых ждали, но не получили. Поскольку меня еще не было на корабле, когда происходила погрузка пропавших ящиков, я послал за капитаном. Пока я ждал, купил у мальчишки-газетчика в аэропарке англоязычную газету и мимоходом скользнул по ней глазами. Единственные важные новости касались взрыва бомбы несколько дней назад в доме сэра Джорджа Брауна. По счастью, сэра Джорджа Брауна не было дома; пострадал только лакей, да и то легко. Газеты, разумеется, были взволнованы преступлением. На стене дома сэра Джорджа кто-то намалевал: «СВОБОДУ КОЛОНИЯМ!» В целом все это, без сомнения, было делом рук фанатиков, и я спрашивал себя, какие же безумцы могли считать подобные акции разумными. В газете помещалось шесть-восемь фотографий — люди, так или иначе связанные с покушением, и среди них печально знаменитый граф Рудольф фон Дутчке, которого давно уже разыскивали у него на родине. До этого покушения предполагалось, что он нашел себе убежище в Дании. Для всех оставалось непостижимой загадкой, почему прусский аристократ выступает против себе подобных, почему хочет сокрушить те идеалы, среди которых воспитан. Наконец пришел капитан, чтобы разобраться с недоразумением. Я сложил газету и сунул ее в задний карман брюк, дабы вновь посвятить себя своим обязанностям. Пути судеб поистине бывают странными. Трудно постичь их — в этом я должен был бы убедиться на собственном опыте. То, что произошло потом, было типичным подтверждением тому. Один из грузчиков оставил гвоздь торчащим из ящика, и когда я вошел в грузовой отсек, моя рубашка зацепилась и разорвалась наискось через всю спину. Я не слишком огорчился по этому поводу и продолжал работу, покуда капитан не увидел, что произошло. — Вы спалите себе спину под этим солнцем, если не будете осторожны, — сказал он. — Идите лучше переоденьтесь, мистер Бастэйбл. — Если вы так считаете, сэр. Я оставил одного из наших механиков следить за разгрузкой, прошел между грузовыми отсеками к главному коридору, поднялся по трапу к рубке, а оттуда — к моей каюте. В маленьком переходе царила убийственная жара, и все двери кают стояли распахнутыми настежь. В первый раз проходя мимо, я смог по-настоящему разглядеть пассажиров. Конечно, я не мог остановиться и уставиться на них в упор, но мне пришлось напрячь всю свою силу воли, чтобы не сделать этого. Я вошел к себе в каюту и закрыл дверь. Дрожа, я опустился на нижнюю койку и медленно вытащил из кармана сложенную газету. В каюте я видел мужчину и женщину. Женщину я не знал, однако лицо мужчины было мне теперь слишком знакомо. Я развернул газету и еще раз вгляделся в фотографии анархистов, разыскиваемых в связи с покушением на сэра Джорджа Брауна. Сотни самых разных мыслей проносились в моей голове, когда я внимательно смотрел на одну из них. Не могло быть ни малейших сомнений. Крупный привлекательный мужчина, которого я мельком увидел в каюте, был граф Рудольф фон Дутчке, знаменитый анархист. Думая о множестве закономерностей, вытекающих из этого разоблачения, я заплакал. Славный старый воздухоплаватель, который произвел на меня такое сильное впечатление своим характером, своей цельной натурой, которому я с такой готовностью вручил свою судьбу, оказался ничтожным прихвостнем социалистов! Меня предали. Когда еще я так ошибался в людях? Я должен, разумеется, связаться с властями и немедленно известить их. Но как мне покинуть корабль, не вызвав ни в ком недоверия? Нет никаких сомнений в том, что все офицеры и члены экипажа полностью разделяют чудовищные воззрения своего капитана. Невозможно, чтобы мне удалось живым добраться до иерусалимской полиции. И все же попытаться — мой долг. Время, должно быть, прошло слишком быстро, покуда я раздумывал, прикидывая так и этак, потому что вдруг я почувствовал толчок и понял, что мы уже отчалили. Теперь я ничего не мог предпринять на этом корабле, полном опасных фанатиков, которые не остановятся ни перед чем, чтобы заставить меня молчать, если заметят, что у меня возникли подозрения. Со стоном я закрыл лицо руками. Каким же дураком я был, когда поверил Демпси — явно, как это теперь выяснилось, члену той же шайки! Я объяснял свою доверчивость тем, что после вынужденной отставки совершенно растерялся… Неожиданно дверь распахнулась, и я нервно подскочил. Это был Барри. Он улыбался. Я в ужасе уста-, вился на него. Как ему только удавалось так хорошо скрывать свою истинную природу? — Что с вами, дружище? — ласково спросил он. — Солнечный удар? Старик послал меня поглядеть, как вы себя чувствуете. — Кто?.. — лишь с большим трудом я заставил себя говорить. — Эти… эти пассажиры… почему они на борту? Я надеялся на ответ, который смог бы доказать невиновность его и капитана Корженевского. Одно мгновение он ошеломленно смотрел на меня, потом сказал: — Что? Те, по ту сторону коридора? Ну, это старинные друзья капитана. Он делает им одолжение. — Одолжение? — Вот именно. Слушайте, вам лучше ненадолго прилечь. И надевайте шляпу. Не хотите пропустить стаканчик, который вас снова поставит на ноги? Он подошел к своему шкафу. Как ему удается быть таким бесстыдным? Я мог только предположить, что слишком долгая жизнь по ту сторону закона воспитывает в человеке равнодушие — как по отношению к страданиям других, так и касательно собственной души. И какие же у меня шансы против такого человека, как Барри?

76
{"b":"188119","o":1}