Говоря о «восьмерке», автор предполагает, что ее членами были и две такие одиозные личности, как уже известный нам Александр Христофорович Бенкендорф и полковник лейб-гвардии Преображенского полка светлейший князь Александр Сергеевич Меншиков^{137}. Для того чтобы вступить в ряды «Русских рыцарей», у них были свои причины, равно как свои причины были и у Дениса Давыдова.

Да, наш герой был «рожден для службы царской», но ежели царь относился к нему с таким пренебрежением, что не только не награждал, но и отнимал немногое даденное, — то он мог перейти и на другую сторону, к тем людям, которые столь же самоотверженно и верно служили России, но не тогдашнему ее государю Александру Павловичу. Это — причины сугубо личные, которые лишь добавлялись к тому пониманию, к которому пришли в то время многие.

Хотя признаем, что в негативном отношении императора к своему генералу был прежде всего виноват сам поручик Давыдов. Ну для чего ему было открытым текстом писать про императора, что он «глухая тварь, разиня бестолковый»? На такую оценку обиделся бы и лабазник, не то что «самодержец земли Русской».

Но, что бы там ни было, пусть и ненадолго — «Орден русских рыцарей» реально существовал «менее года, обнимая вторую половину 1815 и начало 1816 года»[364] — все же в так называемом «движении декабристов» наш герой «засветился», как бы впоследствии от этого ни открещивался сам Денис Васильевич и что бы ни говорили историки. По счастью, в знаменитом «Алфавите декабристов» — если правильнее, то «Алфавите членам бывших злоумышленных Тайных Обществ и лицам, прикосновенным к делу, произведенному Высочайше утвержденною 17-го декабря 1825-го года Следственною Комиссиею» — его нет. Хотя там в числе «причастных» есть, к примеру, будущий начальник штаба корпуса жандармов и управляющий Третьим отделением Леонтий Васильевич Дубельт и еще несколько будущих жандармских генералов.

Однако далее первой «преддекабристской» организации наш герой не пошел — на счастье как свое, так и будущего императора. Ведь окажись Денис Васильевич реально «причастным» к заговору, легендарного поэта-партизана пришлось бы «отмазывать», как откровенно был «отмазан» самим государем эстандарт-юнкер лейб-гвардии Конного полка светлейший князь Александр Аркадьевич Суворов-Италийский, граф Рымникский. «Прочь с моих глаз! — вскричал император Николай Павлович, увидев приведенного к нему на допрос внука великого полководца. — Не верю, чтобы внук…» Ну и так далее! 1 января 1826 года Суворов-младший был пожалован корнетом гвардии и отправлен на Кавказ, откуда через два года возвратился флигель-адъютантом.

Вот и с Давыдовым могло получиться так же — уж слишком известен и популярен он был как в обществе, так и в простом народе.

Зато без огласки помытарить «народного героя» было вполне допустимо… Хотя казалось, что 1816 годом эти его мытарства и закончатся.

Итак, в ноябре 1816 года Денис Васильевич принял под командование 1-ю бригаду 2-й гусарской дивизии: славные Ахтырский и Александрийский полки. Казалось бы, все прекрасно — но это был уже совсем не тот Давыдов, что более десяти лет тому назад с головой окунулся в нехитрые прелести гусарской жизни. За плечами нашего героя остались не только четыре войны и Заграничный поход, но, главное, он стал уже признанным литератором, а не просто «пиитом армейским» со «стишками злодейскими», приводившими в восхищение полковых товарищей.

Вот что писал Денис князю Вяземскому (и здесь все объяснено!):

«Теперь я в своей бригаде, расположенной между Вильною и Гродною. Боже мой! если мы когда достойны сожаления, то, право, не в сражении, не в изнурительных походах, не в грязи бивака, где чаще, нежели когда-нибудь, находим людей, которые нас понимают и чувствуют, но в так называемых непременных квартирах, то есть в совершенной ссылке. Каково положение провести лучшие дни своей жизни в разоренной жидовской деревне, окруженной болотами и лесами, в обществе невоспитанных и тяжелых дураков, не умеющих о другом говорить, как о ремонтах^{138}, продовольствии и на казне претензии! Я тебя уверяю, что не возьми я с собою книг несколько, пера, чернил и белой бумаги, я бы с ума сошел, да à la letter^{139} с ума бы сошел. Ко всему этому я должен посылать за 14 миль, то есть в Вильну, чтобы покупать провизию на стол, вино и даже белый хлеб. Есть счастливцы, которые, отслужа кое-как войну и имея даже бригады и дивизии, живут в Петербурге или где желают. Нет, да и я дурачусь последний год, в сентябре месяце буду проситься до излечения болезни к водам, но не к Липецким Шаховского, а доехавши до Кавказа, ворочусь как можно скорее в Москву, к друзьям моим, между которыми ты, конечно, из первых мест занимаешь. К тому же надо жениться — нечем жить! Пока был полковником, то кой-как переворачивался, а генералом плохо приходится…

Что тебе сказать о моих занятиях? Я читаю рапорты, читаю книги о фронтовой службе, чтобы не поддаться его высочеству, который на меня зубы грызет, иногда не забываю и муз, а в доказательство посылаю тебе две элегии, которые прошу переправить и вернуть обратно…»[365]

Вот так — еще и подчинение цесаревичу Константину, с которым у Дениса недавно столь неудачно пересеклись дороги!

Но, как казалось, были в его тогдашней жизни и светлые моменты.

«Находясь в это время по делам службы в Киеве, Давыдов увидел Елизавету Антоновну Злотницкую, влюбился в нее и сделал ей предложение. Брак отсрочивался в виду затруднительного материального положения жениха, имение которого после смерти отца все еще состояло под запрещением, и почти все доходы шли на уплату лежавших на нем казенных долгов. Друзья Давыдова, с Закревским во главе, довели об этом до сведения Государя, который повелел сложить долги и сверх того назначил 6000 рублей ежегодной аренды. Но во время частых отлучек Давыдова Злотницкая (1800–1864) в 1820 году вышла замуж за князя Петра Алексеевича Голицына (1792–1842). Обстоятельство это сильно задело за живое поэта, выразившего волновавшие его чувства в стихотворении, написанном с большим сарказмом. Полагая, что аренда назначена ему лишь по случаю свадьбы, Давыдов известил государя о случившемся. Однако аренда была оставлена за ним»[366].

Насколько мы помним, государь освободил Дениса от отцовского долга несколько раньше, но аренда ему действительно была дана.

Что сказать по этому поводу? В очередной раз видно, что, к сожалению, блистательный Денис особым расположением женского пола не пользовался. Да и «сук рубить» ему бы следовало по себе: вряд ли его стихи и подвиги на полях сражений с французами могли по-настоящему увлечь юную польку, в два раза его моложе, дочь генерал-лейтенанта, в Отечественной войне не участвовавшего. Хотя один из старших братьев Лизы (вот мы и встретились в реалиях с этим излюбленным поэтами XVIII столетия именем!), Эразм — он же Герасим, если по-русски, дрался при Кремсе и Аустерлице и вполне мог встречаться с Давыдовым как под Рущуком, так и в 1812–1814 годах.