— Ежели только я был бы с вами, когда вы его нашли! — себе под нос пробормотал Холмс. — Способны ли вы представить, через что прошел этот человек? Ежеминутная бездна страдания. Вы слыхали, что он мне сказал?

— Уэнделл, — проговорил Лоуэлл. — Он был близок к помешательству. Сие предназначалось не вам.

— Да, но не напрасно ли?

— Макдоналд не страдал бы, — с натугой проговорил Нортон, — когда бы не занялся грабежом нашего национального достояния.

— Уэнделл, — начал Лоуэлл, — вы свершили добрый поступок. И мы благодарны вам за него. Нортон, я заеду в Элмвуд. Уэнделл, вы доберетесь домой сами?

— Нам с Нортоном необходимо вернуться в Крэйги-Хаус и сообщить обо всем Лонгфелло, — отвечал Холмс.

— Уэнделл? — Мгновение Лоуэлл изучал серьезное лицо Холмса, затем широко улыбнулся. — Что ж, давайте руку! — пробасил он, схватил маленькую докторскую ладонь и энергично сжал.

— Прежде чем все это кончится, меня отправят за реку в Сомервилль, я в том убежден, — сказал Холмс.

Подвальный этаж был светел и сух, являясь более демонстрационным залом, нежели просто подвалом; именно этого, и никак не менее, потребовал Филдс от команды архитекторов, когда те чертили план перестройки дома номер 125 по Тремонт-стрит для новой штаб-квартиры «Тикнор и Филдс». Однако в этот знойный день лишь немногие дома на кривых и узких улочках центрального Бостона могли дать приют от жары.

Лонгфелло водил большим пальцем по железной раме — там в печатной форме были отлиты более чем 60 000 имен и адресов жителей Бостона, когда-либо подписавшихся на публикации «Тикнор и Филдс». Лонгфелло вздохнул и, отвлекшись от своего занятия, бросил взгляд на четыре ряда металлических ящиков с экземплярами книг — там имелись два широких ряда, окрещенные Филдсом «Холм Холмса» и «Аллея Лонгфелло».

— Мистер Лонгфелло, — воскликнул Уильям Дин Хоуэллс, спускаясь с первого этажа. — Что за неожиданность — обнаружить вас в городе за столько часов до банкета!

— Да. — Лонгфелло улыбнулся. — Но что привело сюда вас, мистер Хоуэллс?

— Филдс носится весь день как угорелый, — в Паркер и обратно. А я довершал последний номер «Атлантика». Могу ли вам в чем-либо помочь, коль уж оказался поблизости?

— Я надеялся на титанический адресный свиток Филдса: он мог содержать то, чего нет в городском справочнике, — однако, боюсь, здесь то же самое.

— Нечто важное?

Лонгфелло неубедительно пожал плечами.

— Мой дорогой Лонгфелло, — предпринял вторую попытку Хоуэллс, — ежели я в силах оказать вам какую-либо помощь, я был бы куда как счастлив…

— Боюсь, вы сочтете меня глупцом после сих объяснений, мистер Хоуэллс. Но у меня не идет из головы человек, впавший в такое уныние на декабрьском губернаторском приеме. Это жадность, я знаю, однако мне крайне нужны о нем сведения. Сколь угодно мало, дабы хоть что-то понять. Хотя бы в будущем.

— Кто-нибудь может вам в том содействовать, как вы полагаете?

— Да, я узнал от жены Арнольда, как зовут друга этого человека. Однако адрес она помнит лишь приблизительно.

— Ну что ж, — сказал Хоуэллс, — ежели вы не возражаете против компании, я рад буду с вами прогуляться. Возможно, кто-либо из соседей укажет нам, в какую идти сторону. Помимо прочего, Филдс снесет мне голову, ежели я допущу, чтобы нынче вас заботило нечто сверх безмятежных мыслей о Дантовом банкете.

Хоуэллс и Лонгфелло остановились у двух многоквартирных домов на пристани Гриффина — именно этот склон в Северном районе указала миссис Арнольд. Но никто из жителей не знал Эллиса Гальвина — имя также сообщила миссис Арнольд.

— Пожалуй, надо поворачивать назад, — сказал Лонгфелло, — день уходит чересчур быстро.

Хоуэллс оттер платком пот с шеи и подбородка.

— Давайте спросим вон того человека. — Он приметил старика в не по сезону тяжелом синем плаще, весьма старательно вымерявшего обхват вяза замызганной измерительной лентой. — Пожалуй, стоит попытаться, а ежели и от него не будет толку, оставим эту затею.

Хоуэллс вежливо обратился к старцу, каковой тут же выставил напоказ открытый рот и любопытный глаз, точно переключая интерес на незнакомую пару.

— Гальвин, говорите? О, да, да! — старик рассмеялся (или заплакал, что было трудно различить), потрясая широкой седой бородою. — Гальвин, да — они с сестрой живут неподалеку от моего дома.

Хоуэллс послал Лонгфелло торжествующую полуулыбку.

— А не будете вы так любезны, добрый человек, показать нам, где они живут? — попросил он.

Старик сунул в распахнутый рот палец и плотно закрыл левый глаз — можно было предположить, что открывал он его лишь для того, чтобы произвести на незнакомцев приятное впечатление.

— Значит, джентльмены, вы не местные?

— В общем, нет, — подтвердил Хоуэллс. — Мы из Кембриджа.

— Ишь, значит, видали Вяз Вашингтона! — Старик вновь не то засмеялся, не то заплакал. — Да, да, Вяз Вашингтона! Вот этот красавчик, — он похлопал по дереву, которое только что измерял, — и близко не сравнится с вашим Вашингтоном, однако старается, старается.

Хоуэллс распрямил верхнюю губу под изогнутым усом.

— Боюсь, для беседы у нас совсем мало времени, сэр. Однако нам крайне необходимо отыскать мистера Гальвина, ежели вы будете так добры.

Зрячий глаз старца потух, а челюсть разочарованно повисла. Хоуэллс беспомощно пожал плечами и поворотился к другу-поэту.

— Разумеется, — мягко заметил Лонгфелло, — в Кембридж-Коммон мы не раз любовались Вязом Вашингтона, сэр.

— А знаете, — объявил старец, — что у меня есть ветка того великого дерева, коим вы столь часто любуетесь!

— Даже так? — сказал Хоуэллс, и краткость сего замечания призывала к закрытию темы.

— Именно! — радостно выкрикнул старец. — Знаете, что я вам скажу, друзья мои, — ежели вы пройдете со мной к дому, я подарю вам кусочек!

— Кусочек? — переспросил Хоуэллс.

— Кусочек от ветки знаменитого Вяза Вашингтона!

— Правду сказать, — начал Лонгфелло, — это было бы прекрасно, однако…

— Видите ли, нам необходимо поговорить с мистером Гальвином, а после нас ждут дела, мой дорогой сэр, — подчеркнул Хоуэллс.

— Пойдемте, пойдемте, я живу совсем рядом с Ханной Гальвин, мы заглянем по пути ко мне, и вы возьмете кусочек от ветки! Не пожалеете!

Внутренность шаткой лачуги старца более напоминала внутренность дровяного сарая либо уборной, нежели дома. Скудная мебель, некогда роскошная, была грязной и изношенной, на полу валялся потрепанный ковер. Жужжа на солнце, мухи находили безвременную смерть в паутинах, чьи хозяева, очевидно, получили в неоспоримое владение все окна домика. Посреди комнаты стоял небольшой верстак.

— У Вашингтона была крупная рука, — объяснил старец, копаясь в расставленных за верстаком ящиках с инструментами. — Замечательный знак. Маленькие руки бывают у злодеев. Наполеон — воплощение убийцы — обладал очень маленькой рукой.

Хоуэллс не удержался и принялся изучать собственную руку, задавшись вопросом, какова она в сравнении со средней рукой убийцы.

На верстаке, который, судя по обилию крошек, служил также обеденным столом, старец расположил тяжелую и длинную — пять или шесть футов — подгнившую ветку и принялся увесистой пилой отпиливать от нее конец.

— Вправду, сэр, — сказал Хоуэллс, — мы очень торопимся! Видите ли, нынче вечером нам необходимо присутствовать в одном месте. Дабы прояснить ситуацию, сэр, мой спутник — мистер Генри Уодсворт Лонгфелло…

Однако визг пилы был чересчур громок и для старца — чтобы он мог участвовать в разговоре, и для Хоуэллса — чтобы его продолжить.

— Лонгфелло, — обернулся к поэту Хоуэллс, — может, оставим сие создание и пойдем по своим делам?

— Он покажет нам дорогу, и взгляните: он почти закончил, — терпеливо проговорил Лонгфелло, после чего удовольствовался тем, что спрятал руки в карманы сюртука и принялся изучать хижину.