В одну склянку первой собачей вахты Стивен присел рядом с Дианой: еще довольно сильно качало, и она все еще лежала неподвижно, ужасный цвет лица, но когда барабан пробил дробь боевой тревоги, она открыла глаза, и выдавила из себя бледную улыбку.

Тревога, и экипаж разбежался по боевым постам. Корабль мгновенно приобрел воинственный вид: триста тридцать человек, собранных в четко организованные группы вдоль ста пятидесяти футов длины. Мичманы, младшие лейтенанты и офицеры морской пехоты осмотрели подчиненных и доложили мистеру Уатту:

— Все на месте и трезвые, сэр, с вашего позволения.

А мистер Уатт, сделав шаг назад и сняв шляпу, повторил доклад капитану Броуку, который отдал ожидаемый приказ:

— Очистить судно от носа до кормы по правому борту. Красный катер спустить.

В несколько секунд все переборки, кроме Дианиной, исчезли, катер ухнул на воду с грузом пустых бочек, а крики боцмана перекрыли пронзительный свист дудки, которая торопила тех, кто работает с парусами, прочь от пушек, для поворота через фордевинд, после чего «Шэннон» начнет плавный поворот, который направит залп правого борта в цель, расположенную с наветренной стороны.

Солнце стояло еще высоко на западе, задувал превосходный брамсельный зюйд-ост, и освещение было великолепным, но волнение чуть сильнее, чем нравилось Джеку для точной стрельбы. «Шэннон» повернул, и первая мишень — бочка с развевающимся на шесте черным флагом, показалась прямо по правой скуле, на расстоянии трехсот или четырехсот ярдов. На орудийной палубе знакомые приказы: «Тишина, дульные пробки долой, выкатить пушки, целься», — все чисто формально, поскольку команда действовала автоматически, выполнив эти движения уже много сотен раз. Джек видел не только скоординированную непринужденность, но и палубу позади каждой пушки, глубоко продавленную бесчисленными отдачами, изборождённую колеями, слишком глубокими для полировочных камней.

— Три румба, мистер Этох, — сказал Броук штурману, а затем, вынимая часы, — огонь по готовности.

Нос «Шэннона» отвернул по ветру: цель росла на скуле. Выпалила носовая пушка, через долю секунды с кормы как один долгий раскат грома последовал перекатывающийся бортовой залп. Столбы белой воды взметнулись вокруг цели, дым потек внутрь корабля и по палубе — самый возбуждающий запах в мире, — а в дыму расчеты принялись неистово орудовать инструментами, баня, чистя, перезаряжая и выдвигая пушки.

— Боже мой, — вскрикнула Диана, садясь в постели при первом же залпе, — что это?

— Они всего лишь упражняются с пушками, — ответил Стивен, спокойно махнув рукой, но его слова, если не жест, потонули в чудовищном реве второго залпа и низком рычании откатывающихся пушек. Первый залп сбил флаг, второй — уничтожил бочку полностью. Но пока обломки цели проплывали вдоль траверза, расчеты без малейшей паузы снова трудились над пушками, тягая двухтонные чудовища, поворачивая их при помощи гандшпугов, наводя орудия. Наводчики смотрели в прицел. Затем неземная тишина, пока они ждали гребня волны, первого намека на спуск, и вот третий бортовой залп раскрошил оставшиеся обломки.

— Ей-Богу, они уложатся в четыре, — громко сказал Джек.

Орудия снова выкатили, наводя их до упора в сторону кормы.

Носовая пушка уже не могла стрелять, но оставшиеся тринадцать послали два английских центнера железа в чернеющие далеко кормовой раковине правого борта жалкие остатки мишени.

— Закрепить орудия, — сказал Броук и повернулся к Джеку, — четыре минуты и десять секунд, если ты простишь мне носовую пушку, что есть четыре залпа по одной минуте и две с половиной секунды каждый.

Если бы это был кто-то другой, то Джек сказал бы, что он лжет, но Филип не лгал.

— Поздравляю, — сказал Джек, — честное слово, поздравляю. Восхитительная работа: у меня никогда не получалось настолько хорошо.

Он действительно искренне восхищался, но менее достойная часть Джека Обри чувствовала себя несколько огорченной: он всегда считал себя чуть выше Филипа в морском деле, а теперь тот сравнял или даже побил его наиболее лелеемый рекорд. Утешением служило то, что два замка дали осечку, чего никогда бы не случилось с фитилями, и что у Филипа имелось пять лет для обучения команды, чего никогда не случалось у Джека. Но это была очень впечатляющая стрельба и, видя радостные, потные лица, со скрытым триумфом взирающие на него со средней части корабля и квартердека, он искренне добавил:

— В самом деле, восхитительная. Я сомневаюсь, что любое другой корабль на флоте смог проделать это также хорошо.

— Теперь давай посмотрим, что могут карронады, погонные пушки и стрелковое оружие, — сказал Броук. — Если ты уверен, что это не потревожит миссис Вильерс.

— О нет, — сказал Джек. — Она вполне привыкла. Сам свидетель, она управляется с охотничьим ружьем как мужчина. И припоминаю, она стреляла тигров в Индии — ее отец служил в тех краях.

Броук окликнул катер, который выбросил новые мишени, и карронады, погонные пушки, и стрелковое оружие начали работу. Видеть это было восхительно, еще и потому, что Броук моделировал все виды чрезвычайных ситуаций: он отзывал из расчетов марсовых, абордажные команды и пожарных, но расчеты, невозмутимые посреди суматохи, продолжали работать, лишь едва-едва замедляясь от нехватки рабочих рук.

Внушительное зрелище, которого можно достичь только крайне умелым и долгим обучением, при условии хороших отношений между офицерами и матросами. Оно стало еще более внушительным, когда Броук развернул корабль и выпалил другим бортом, а мичманы, сбросив сюртуки — и с видимым рвением и вниманием на лицах — из своей медной шестифунтовки.

Последняя размещалась непосредственно над гамаком Дианы — на расстоянии вытянутой руки от ее головы, — и при высоком, блеющем звуке выстрела женщина снова подскочила.

— Стивен, — сказала она, — закрой иллюминатор, там ягненок. Должно быть, я выгляжу просто отвратительно. Мне стыдно за такое убогое зрелище и такую скуку. Очень, очень жаль… — но после второго залпа он в полутьме увидел ее улыбку — блеснули зубы.

Диана взяла его за руку.

— Боже, Стивен, дорогой, я только сейчас начинаю осознавать, — проговорила она. — Мы спаслись, мы убежали далеко-далеко!

Джек проснулся при смене вахты под знакомый скрежет песчаника и стук швабр и понял, что ветер ночью стих, но на мгновение не мог осознать, ни на каком он корабле, ни в каком океане. Когда же восхитительный факт их спасения заполнил сознание, он улыбнулся в темноту и сказал:

— Нет никаких сомнений: мы удрали.

Света едва хватало, чтобы различить фигуру Филипа Броука, неторопливо передвигавшегося по скудно меблированной капитанской каюте, где висел гамак Джека. Возможно, сбивающее с толку непонимание места и времени возникло потому, что он редко спал в гамаке, разве что в бытность помощником штурмана. Броук уже встал и оделся — Джек видел блеск золотых эполет, — а теперь на цыпочках вышел прямо в скрежет больших двуручных полировочных камней прямо над головой и в «бум-бум-бум» ютовых, досуха вытирающих квартердек. Джек слышал, как Броук поздоровался с часовым у двери каюты и еще раз — с вахтенным офицером, молодым Прово Уоллисом из Новой Шотландии, в ответ на его приветствие.

Все еще улыбаясь, Обри снова погрузился в розовые грезы между пробуждением и дремотой. Дело было не только в теперешней безответственности, но и в том, что напряжение минувшего дня, не отпускавшее его без видимой причины всю ночь, ушло. Теперь Джек мог взглянуть на прошедшую цепь событий как на что-то уже свершившееся. Гнев на бегство старого Хирепата — Джек видел, как тот настегивал лошадей — утих полностью, заслоненный удачей. Удача все время, удача на каждом шагу. Потом подумал о старости, с сопутствующими возрастными изменениями, и задался вопросом: а что будет с ним? Примеры предстали перед внутренним взором: не только деградация мозга, физическая немощь, подагра, камни и ревматизм, но также хвастливая и лживая болтливость, глубокий злой эгоизм, робость, если даже не трусость, грязь, похоть, жадность.