Потеряв терпение, он стал осыпать Публия упреками и угрозами. В досаде он даже попрекнул его тем, что цензорский люстр завершился при недобрых знамениях.[93]

— Неудивительно, — спокойно парировал Сципион, — ведь совершил люстр и принес в жертву быка тот, кто вытащил тебя из эрариев[94] (Cic. De or., II, 268).

Но порой речь Сципиона звучала грозно и беспощадно. Вот дошедший до нас отрывок:

— Все низкие, позорные и подлые поступки, совершаемые людьми, сводятся к двум порокам — к лживости и разврату. Хочешь ли ты защищаться от обвинения в лживости, или в разврате, или от того и другого разом? Ты хочешь оправдать свой разврат — пожалуйста. Но ты на одних шлюх потратил больше, чем стоят все орудия Сабинского имения, которые ты показал во время ценза… Ты больше трети отцовского наследства спустил и промотал на всякие гнусности… Ты не хочешь оправдываться в разврате? Оправдывай же свою лживость. Но ты же дал ложную клятву…» (ORF-2, Scipio minor, fr. 19).

Разумеется, Сципион был оправдан. Но этого мало. Азелл начал судебное дело, движимый жаждой мести, и имел одну цель — унизить и обрызгать грязью ненавистного Публия Африканского. План этот не удался вовсе — вся грязь осталась на Азелле. Зато он достиг неожиданных и поразительных результатов — обессмертил свое имя. Даже сейчас этого ничтожного человека знает узкий круг специалистов, в то время как имена его коллег, быть может, гораздо более честных и достойных граждан, забыты. Что же говорить о Риме? Процесс, начатый Азеллом, доставил квиритам массу веселых минут. Все хохотали, вспоминая незадачливого обвинителя. Не сомневаюсь, что злоязычные римляне долго изощрялись в остроумии и сочиняли анекдоты о несчастном трибуне. Поэт Люцилий посвятил целую сатиру этому веселому процессу. Цицерон в детстве часто слышал имя Азелла в кругу тех умных, образованных людей, среди которых рос. Они с улыбкой вспоминали то ту, то другую шутку Сципиона. А вскоре о трибуне, вероятно, стали говорить:

— Азелл? Постойте… какой это Азелл? А! Тот, о котором Публий Африканский остроумно сказал… и т. д.

В год цензуры Сципиона случилось еще одно не совсем приятное событие. Но, прежде чем говорить о нем, мы должны обратиться к судьбе лучшего друга нашего героя, его alter ego, Лелия.

Хотя Гай Лелий был очень умен, хотя Сципион всегда относился к нему с глубоким уважением как к старшему другу, все же всю жизнь Лелий находился под сильнейшим влиянием Публия. До 35 лет Сципион не бывал на Форуме и, казалось, не собирался добиваться должностей. И Лелий, который был лет на пять его старше, вел себя точно так же, хотя ему давно пора было начать подниматься по ступеням общественной лестницы. Потом Сципион поехал под Карфаген. Гай поехал за ним. Сципион резко изменил свою жизнь и вступил в бурный круг римской политики. И тут Лелий последовал за ним и изменил свою жизнь точно так же.

В 145 году он стал претором. Удивляться тут нечему, ведь баллотировался он в 146 году, то есть сразу после триумфа Сципиона. Мог ли народ отказать своему любимцу в такой безделице — сделать претором его лучшего друга? Да к тому же Лелий сам участвовал во взятии Карфагена. Став претором, Гай выступил в несколько неожиданной для него роли — его послали в Испанию, где в то время пылало восстание Вириата. Как мы знаем, он блестяще сражался против иберов (Cic. Brut., 84). Сам Лелий рассказывал о событиях этой войны в одной речи. От нее дошли лишь жалкие фрагменты, но даже по ним видно, какие волнующие приключения он пережил (ORF-2, LaeliuSyfr. 18).

Вероятно, Лелий удовлетворился бы претурой. Ведь для очень многих римлян она была вершиной общественных почестей. Но, как говорит сам Лелий у Цицерона, «Сципион хотел, чтобы его близкие благодаря ему могли занимать более высокое положение» (Antic., 69). И вот решено было, что Гай должен стать консулом. Баллотироваться он собирался как раз в год цензорства Сципиона.

Беда, однако, в том, что Лелий плохо умел привлекать к себе внимание. Он был мягок и скромен и скорее спешил затушевать свои достоинства, чем выставлять их напоказ. Он не умел подчас постоять за себя и готов был отдать другим заслуженные лавры и почести. Мы уже упоминали, как он из-за своей щепетильной честности сам уступил венок Гальбе. Но замечательнее всего то, что произошло это как раз в 142 году до н. э., то есть именно тогда, когда он добивался консулата. В таких обстоятельствах римлянин пошел бы на что угодно, только бы не уступить славы Другому. Короче, Лелий не умел домогаться почестей. И вот тут-то один человек неожиданно взялся ему помогать.

В то время у Сципиона появился новый знакомый, некий Квинт Помпей. Он происходил из самых низов, чуть ли не был сыном какого-то музыканта, но проложил себе дорогу к высшим магистратурам. Успехами своими он был обязан двум качествам — определенным ораторским способностям и изумительной изворотливости. Он имел редкий талант подольститься ко всякому. Умел заискивать перед народом, напоминая, что он сам из народа. И стлался перед знатными людьми. Несколько раз его уличали в весьма неблаговидных поступках, но он каждый раз выходил сухим из воды. Однажды, когда его привлекли к суду несколько знатных людей, в том числе Метелл Македонский, и уже, казалось, совсем прижали к стене, он сумел разжалобить судей, напомнив, что он «новый человек», а обвиняют его консуляры и триумфаторы и он буквально раздавлен могуществом врагов (Val. Max., VIII, 4,1; Cic. Font., 23).

В то время Помпей только начинал свою карьеру. Он делал все, чтобы приблизиться к Публию Африканскому. Характера его Сципион еще не знал. Он видел в нем талантливого человека из народа, которого презирает и ненавидит аристократия, а потому счел своим долгом ему покровительствовать (Cic. Verr., II, 5, 181). Помпей, вероятно, прекрасно умел ему угодить, разыгрывая глубокий интерес к греческой литературе и наукам.

Сципион имел некоторые основания думать, что его новый протеже мечтает о консулате. И вот сейчас он прямо спросил Помпея, не собирается ли и тот выдвинуть свою кандидатуру в консулы на 141 год до н. э. Помпей отвечал, что ничего подобного, напротив, он будет всеми силами помогать Лелию «обходить избирателей и пожимать им руки». Дело в том, что кроме всех прочих своих способностей Помпей, по словам Рутилия[95], обладал замечательным талантом «виртуозно приветствовать встречных» и выклянчивать голоса (HRR, Rutilius,fr. 7)[96]. Он пообещал утром зайти за Гаем. Все друзья Лелия собрались у него, но Помпея не было. Вдруг им сказали, что Помпей уже на Форуме в ослепительно белой тоге соискателя[97] и выпрашивает он голоса, но не для Лелия, а для себя самого. Все негодовали, Сципион же расхохотался и сказал:

— Какая глупость! Мы давно уже теряем время и, словно бога, ждем этого флейтиста! (Plut. Reg. et imp. apoph. Sc. min., 8).

По слухам, отец Помпея был флейтистом[98] Помпей действительно был выбран консулом, а Лелий в тот год провалился. Однако он добился консулата в следующем, 140 году. Сципион, по словам Цицерона, был строже и честолюбивее друга (De off., II, 108) и относился к его успеху ревнивее, чем сам Лелий. И между ним и Помпеем все навеки было кончено. «Он ради меня порвал дружбу с Квинтом Помпеем… он действовал резко, решительно и без всякого горького чувства», — говорит Лелий у Цицерона (Amic., 77).

С той поры Помпей сам стал знатным человеком. Но большинство в сенате его ненавидело. Метелл просто не переносил его. Цицерон говорит, что Помпей продвигался вперед «ценой величайших опасностей, которыми ему угрожали его многочисленные ненавистники, и величайших трудов» (Verr., V, 181). Но пожалел ли он хоть раз, что потерял такого друга, как Сципион, мы не знаем.