В Аполлинера еды влезало, как в бездонную бочку. Шагал с ужасом вспоминал, как обедал с ним на Монпарнасе у Бати. «В бокале плескалось вино, челюсти перемалывали мясо»[39], — писал он в своих воспоминаниях. Для подтверждения вспомним рассказ Вламинка о соревнованиях в еде — ужас Шагала, видимо, неподделен, ведь он, как и Пикассо, оставался нетребовательным к пище, с той, пожалуй, разницей, что сосискам предпочитал селедку и черный хлеб.

По отношению к числу жителей Холма здесь существовало невероятно много бистро. Роллан Доржелес, составляя список тех, что посещали художники и поэты, перечислил не менее десятка, не считая табачной лавки на площади Тертр: «Смелый выпивоха», «Овернское консульство», «Отдых в Вифании», «Телеграф», «Старое шале», «Труба сухопутных стрелков», «Дружок Эмиль», «Бар у Фовэ», «Бускара», «Красавица Габриэлла»… Но художники заходили и в другие кафе, любые, совсем скромные, где питались рабочие, да еще кабачки, открытые только по субботам и воскресеньям для поднимавшейся на Холм «выходной парижской» публики.

Такое обилие кафе объясняется тем, что мастерские и меблированные комнаты были совершенно нищенскими и плохо приспособленными для жизни: посидеть в бистро было куда уютнее. Здесь было тепло даже зимой, так что можно было в свое удовольствие побеседовать с друзьями, заказав рюмочку всего за три су. Бистро на Монмартре — это не ресторан «Западня», это клуб для богемной публики.

Компания Пикассо отдавала предпочтение «Дружку Эмилю», расположенному в начале улицы Равиньян. Ходили сюда и Дюфи, и Модильяни. Известно, что Пикассо не употреблял спиртного; рано решив стать трезвенником, он до конца своих дней лишь изредка позволял себе вино, а в основном пил минеральную воду в изрядных количествах.

Залу в глубине «Дружка Эмиля» украшали кубистские композиции Гриса и Маркусси, выполненные поспешно, но впечатляюще. Панно Маркусси завораживающе действовало на Утрилло. Он часами разглядывал треугольники, ромбы и уходил взволнованный, не произнося ни слова. Обе картины исчезли, когда бистро перепродали и отремонтировали. Лишь по счастливой случайности помнивший их Поль Гийом вдруг увидел полотно Маркусси в доме терпимости в Санлисе. Оно висело в гостиной и служило объектом насмешек дамочек и их клиентов. Затем его купил Альберто Сарро; сейчас оно находится в Музее современного искусства.

В «Баре у Фовэ» на углу улицы Абесс имелся орган. Его звуки скорее отпугивали, чем привлекали публику. И все-таки именно здесь у стойки за аперитивом собрались приглашенные на банкет в честь Руссо, который организовала компания из «Бато-Лавуар».

Брак и Дерен предпочитали встречаться в бистро «Пир», простенькой забегаловке на улице Абесс, где можно было спокойно побеседовать рядом с заядлыми картежниками.

Самое знаменитое бистро на площади Тертр — бистро «Матушка Катерина»; возникшее в 1792 году, оно первым получило название «бистро»: сюда в 1814 году заходили выпить русские казаки и оставили здесь память о русском слове «быстро». На площади Тертр ресторанчики, как и сегодня, располагались по всем трем сторонам. Много забавных историй связано с ресторанчиками Спилмена и Бускара. Особенно, пожалуй, с заведением Бускара (сейчас здесь «Цыганка Тертр»), на его террасах в погожие дни отдыхали все, кому надоело трудиться в мастерских. На втором этаже барон Пижар устроил музей флота с макетами кораблей, настоящими якорями, сетями, гарпунами, здесь по четвергам собиралась детвора с Холма. Музей надоумил хозяина чуть позже назвать свой ресторанчик «Морской отель». Пикассо редко появлялся на его террасах, облюбованных в основном художниками академического направления из Салона, с которыми компания Пикассо не водила дружбу. Впрочем, Пикассо никогда не был завсегдатаем кафе, и единственное, какое он посещал под конец своей жизни на Монмартре, это «Клозри де Лила» на бульваре Монпарнас. По вторникам после ужина толпа поэтов, писателей, художников обступала Поля Фора, входящего в силу «Принца поэтов». Эти сборища восхищали Пикассо, тогда-то он и завязал отношения в литературных кругах, что в итоге побудило его сменить Монмартр на Монпарнас.

Хозяева монмартрских бистро, не столь экзотичные, как папаша Фреде, все же были достаточно яркими личностями. Спилмен прошел трубачом всю войну 1870 года, «войну веселую и освежающую», и в память о ней назвал свое кафе «Труба сухопутных стрелков». Здесь собиралась первая монмартрская Свободная коммуна, и по сей день туристы приходят сюда поклониться теням прошлого.

Мари Визьер и папаша Гэй связаны скорее с романсеро Утрилло, нежели с Пикассо; впрочем, «Красавицу Габриэллу», что находилась на попечении Мари Визьер, посещали и Макс Жакоб, и Аполлинер, которые вполне могли приглашать туда и Пикассо.

Мари Визьер, богиня с мощными формами, обширным задом и огромным бюстом, стала для Утрилло одновременно и ангелом-хранителем и проклятием, когда Сюзанна Валадон, отдавшись любовному порыву с молодым Юттером, практически «передала» ей сына.

Сия ресторанная Цирцея знала, чем привлечь охочих до выпивки клиентов, переходящих из одного кафе в другое. Она давно заманила в свои сети Тире-Бонне, Жюля Депаки, гравера Бюзона и тиранически над ними властвовала, раздавая пощечины и сильным пинком выбрасывая за дверь, если их веселье переходило границы. Доставалось и Утрилло. Он садился на тротуар и ждал, иногда до самого утра, пока она согласится впустить его к себе.

Он был влюблен. Уйдя с улицы Корто, он снял комнатку у Мари Визьер, над кабаре, на углу улицы Сен-Венсан и Мон-Сенис. Стал ли он ее любовником? Кажется, да, если верить надписи, которую он сделал на картине, изображающей «Кабаре красавицы Габриэллы»: «Перед вами — лучшее воспоминание моей жизни». Если это правда, то счастье продолжалось недолго: «сумасшедший безумец» Утрилло, алкоголик и к тому же девственник в свои двадцать восемь лет, оказался не в ее вкусе. Однако, почуяв петушка, которого можно пощипать, она проявляла к Утрилло определенный интерес и подыгрывала его проказам. «Иди сюда, поцелуй-ка хозяйку!» — приглашала она и каждый раз требовала в подарок картину: «Без мазни нет любви».

Вскоре пейзажи «белого периода» заполнили все стены ее небольшого кабаре. А потом она пресытилась…

Жадная и недалекая, она не оценила «сюрприза», какой ей приготовил Утрилло, расписав в ее отсутствие заново отремонтированный ватерклозет. Сходив в «одно местечко» и заляпавшись краской, она в ярости завопила: «Вон, паршивец, испачкать мой туалет!» и приказала оттереть «эту гадость» бензином. Позднее, много позднее, когда картины Утрилло начали расти в цене, она пожалела о своем поступке. Притворясь, что утешает, Жюль Депаки растравлял ее раны: «Представляешь, сколько бы тебе сегодня платили американцы, чтобы понюхать твои отхожие места, ароматизированные гением Утрилло!»

Вопреки такому обращению Утрилло привязывался к ней все сильнее. К нему охладели, его отвергли, его оскорбляли, а он ревновал ее к любому, с кем она. как хорошая хозяйка, шутила, и подозревал, что всем им она доставляет удовольствие, в котором отказывает ему. Жюль Депаки устроился у нее на пансион, значит, рассчитывал на близость, и Утрилло возненавидел его. Он подстерег Депаки у выхода и швырнул ему под ноги кастрюлю. Но, плохо владея своим телом, он промахнулся, и кастрюлька угодила под ноги домохозяйке, которая несла горшочек с молоком. От неожиданности женщина упала, молоко пролилось, поднялся шум, крики, вызвали полицию… Пострадавшая уверяла, что падение «спровоцировало некоторые внутренние боли», и еще несколько лет требовала компенсацию.

И все-таки за низость и жадность судьба наказала «Красавицу Габриэллу». После 1918 года, полагая, что настало время, она решила продать свое богатство — слишком рано. Поль Гийом, вызванный Максом Жакобом, который обычно ему помогал, в один прекрасный день поднялся на Холм и забрал картины, украшавшие кабаре, заплатив по двести франков за каждую, хотя они уже тогда стоили в десять раз больше. А еще через несколько лет цены поднялись в пятьдесят раз.