— Кое-кто собирается убить старика, а ты, болван, стоишь здесь и лапаешь меня. А ну-ка скорее веди меня к нему. Ты что, боишься безоружной женщины?

Тут раздался уже другой голос:

— Безоружная женщина? Разве такие бывают?

Руби взглянула на полянку впереди. К ней шел маленький высохший старикашка с кожей цвета жареных каштанов. Кроме черных сатиновых штанов с оттянувшимся задом, на нем ничего не было. Руби решила, что старику около семидесяти.

Подойдя ближе, старец кивнул, и руки, державшие Руби, тотчас разжались. Руби низко склонилась перед незнакомцем и поцеловала его руку. Она не разбиралась в вудуизме, но проявление уважения уместно в любой ситуации.

— Так что ты говорила там о людях, которые якобы идут меня убивать? — спросил старен.

Позади него из-за соломенных хижин выглядывали люди.

— Это Корасон и его слуги. Они — на пути сюда, поднимаются по склону. Он хочет убить вас, потому что боится, как бы вы не скинули его.

Не сводя глаз с Руби, старец щелкнул пальцами, и тотчас молодая женщина, прятавшаяся до сего времени в тени хижины, подбежала к обрыву, глянула вниз и заторопилась обратно к хозяину.

— Они приближаются. Их четверо. Они несут ящик.

— Новое оружие Корасона, — сказала Руби. — Смертоносное.

— Слышал я об этом новом оружии, — проговорил старец. Он бросил взгляд на человека, все еще стоявшего позади Руби, и кивнул ему. — Ну, что ж, Эдвед. Ты знаешь, что делать.

Мужчина стремительно выскользнул из-за спины Руби и зашагал прочь. Это был огромный негр — почти семи футов роста, кожа его отливала на солнце темно-лиловым цветом.

— Мой сын, — отрекомендовал старец.

— Производит сильное впечатление, — отметила Руби.

Взяв девушку за локоть, старец повел ее на другой край небольшой лужайки.

— Думаю, не стоит Генералиссимусу видеть тебя здесь, — сказал он.

— Вы правы.

— Ты американка? — спросил он, спускаясь впереди нее с холма со стороны, противоположной той, с которой подходили Корасон и компания.

— Да.

— Я так и подумал. Хотя ты хорошо говоришь на нашем языке. Да и костюм твой одурачит кого угодно.

Сойдя футов на сорок вниз, старец остановился на плоском скальпом выступе, раздвинул густой кустарник и свисающие с дерева лианы, и Руби увидела перед собой вход в пещеру. Оттуда веяло прохладой — словно там на полную мощность работал кондиционер.

— Входи. Здесь безопасно, и мы сможем поговорить, — сказал старец.

Он провел ее внутрь, лианы сомкнулись за ними, приглушив отдаленную барабанную дробь — сорок ударов в минуту, — и тут Руби поняла, что так привыкла к постоянному звучанию барабанов, что практически не замечает его.

Старец уселся на корточки, умудряясь, несмотря на неэстетичность позы, сохранять в полумраке пещеры царственное величие.

— Меня зовут Самди, — объявил он.

Имя сразило Руби наповал, как внезапный приступ мигрени.

Казалось, ей снова пять лет, и она гостит у бабушки в Алабаме. Как-то вечером она забрела далеко от ветхого домишки у пруда, где весь день надрывно жужжали мухи, и оказалась у самого кладбища.

Тьма сгустилась внезапно, но за кладбищенской оградой она видела людей — те танцевали и веселились, а она, прислонившись к ограде, следила за ними. Подражая им, девочка тоже стала танцевать, не сходя с места и думая про себя: как жаль, что она еще маленькая и не может присоединиться к взрослым. Но вдруг этот танец средь могил резко оборвался, из темноты выступил мужчина, обнаженный до пояса, но в цилиндре — как Авраам Линкольн, — и все танцующие пали ниц и принялись монотонно повторять одно и то же слово.

Руби никак не удавалось понять, что же такое они говорят — ведь она никогда раньше не слышала этого слова. Она затаила дыхание и вся обратилась в слух. И тут вдруг она расслышала его.

— Самди! Самди, Самди! — повторяли люди.

Почему-то Руби не хотелось больше танцевать. Холод пробежал по ее телу, неизъяснимый страх охватил ее; девочка вдруг вспомнила, что ей всего пять лет, и находится она на кладбище, далеко от дома, и уже наступила ночь. Она стрелой помчалась домой, к бабушке.

Старая женщина успокоила девочку, прижав ее к своему большому теплому телу.

— Что случилось, малышка? — спрашивала она. — Что тебя так испугало?

— Бабушка, кто такой Самди?

Она почувствовала, как напряглась старая женщина.

— Ты ходила на кладбище? — спросила она.

Руби кивнула.

— Некоторые вещи маленьким детям совсем не нужно знать. Все, что им нужно, — это держаться подальше от кладбища по ночам.

Она крепко прижала к себе Руби, как бы подчеркивая важность своих слов, и Руби тоже прильнула к ней, чувствуя тепло и любовь, идущие от бабушки, и испытывая сладостное чувство защищенности. Позже, когда бабушка укладывала ее спать, она снова спросила:

— Ба, ну скажи, кто этот Самди?

— Ладно, малышка, так и быть. А то, знаю, не будет мне покоя, пока не скажу. Самди — вождь тех людей, что танцевали на кладбище.

— А почему мне стало так страшно?

— Потому что эти люди не такие, как мы. Не такие, как ты и я.

— А почему, ба? — спрашивала Руби.

Бабушка вздохнула, она уже начинала сердиться.

— Да потому, что они мертвые. А теперь хватит болтать и спи спокойно.

На следующий день бабушка даже не заговаривала на эту тему — будто ничего и не было.

Руби очнулась от воспоминаний, услышав, что старец Самди обращается к ней с вопросом:

— Почему Корасон хочет убить меня?

— Не знаю, — искренне ответила Руби. — Сейчас в городе находится два американца. Наверное, он думает, что они сделают вас правителем страны.

— Эти американцы — они работают с тобой?

— Нет. Мы приехали в Бакью каждый сам по себе. Сейчас они в плену, и я чувствую ответственность за них. Чтобы у них не было возможности посадить вас на трон, Корасону нужно покончить с вами.

Старец поднял на Руби иссиня-черные глаза, блестевшие даже в полумраке пещеры.

— Не думаю, что ты права, — сказал он. — Корасон возглавляет правительство. А религия — это уж мое дело. Так повелось издавна. Эти горы — они далеко от Сьюдад Нативидадо.

— И однако вы все же укрылись со мной в пещере, не желая встречаться с Корасоном, — напомнила Руби. — Значит, не доверяете ему, как брату.

— Конечно, не доверяю. Корасону нельзя верить. Чтобы стать президентом, он убил родного отца. Если бы он стал религиозным вождем, то воцарился бы на острове пожизненно. Никто не смог бы противостоять ему.

— За ним армия. Почему же он не схватит вас раньше?

— Не допустили бы жители острова. Они почитают меня как святого.

— Они могли бы ничего и не знать. В один прекрасный день вы исчезаете, а Корасон провозглашает себя духовным вождем. И становится неуязвим. Ясно, как божий день, что он вверг бы Бакью в страшные беды и, может, даже в войну.

— Ты преувеличиваешь, — заметил Самди. — Его не назовешь хорошим человеком. И доверять ему нельзя. Но он не дьявол.

— В том-то и дело, что дьявол, — возразила Руби. — Поэтому я и прошу вас помочь мне скинуть его.

Самди думал всего несколько секунд, а потом отрицательно покачал головой. Монотонную барабанную дробь вдруг заглушили донесшиеся сверху истошные женские вопли.

Самди вскинул голову и со значением глянул на Руби.

— Корасон требует, чтобы меня выдали. Но ему ничего не скажут. Здесь, в горах, говорят только барабаны, они передают людям все, что нужно. Пока Корасон не нападет на меня, я буду выжидать.

Воцарилась тишина. Затем раздался сухой треск, повлекший новую серию женских воплей, и опять все смолкло, только непрерывно и глухо стучали барабаны, вызывая слабую пульсацию в мозгу.

Руби и старец сидели в полном молчании, пока не услышали женский крик:

— Хозяин! Хозяин! Скорее сюда!

Самди поспешил из пещеры, Руби — за ним. Старик быстро карабкался вверх по склону к хижинам, где его поджидала одна из женщин. Слезы катились по ее черному лицу — точь-в-точь капли глицерина на шоколадном пудинге.