— Рассыльного нужно отпустить до отъезда, — как бы вскользь заметил Андрес. — Ваш преемник, вероятно, наймет нового.

Тореро пришел к полуночи. Увидел третью кровать и нового жильца на ней, покачал головой.

— Как в ночлежке, — брякнул Габриэль. — Знако­миться будем или так?

Андрес фыркнул:

— Лучше так. Впрочем, это дело соседа. Я его уви­дел сегодня впервые.

Третий жилец сел на кровати и посмотрел на вошедшего. Габриэль не  сдержал возгласа:

— Роб! Это ты или приведение? Да разве тебя не уложила насмерть Черная Кошка?

— Роб думает так, — спокойно сказал  негр. — У Габриэля  сдали нервы.

Больше всех, конечно, был поражен Андрес.

Тропический ливень — гроза горожан. Даже в замощенном Гватемала-Сити дождем пугают малышей, а при первых же потоках воды, низвергнувшихся с неба, прохожие забиваются в подъезды и магазины, продавцы фруктов и цветов разлетаются со своими тележками в поисках укрытия, и даже водители загоняют машины под раскидистые кроны деревьев.

Могучий водопад обрушивается на столицу, зажа­тую в горах; по улицам несутся стремительные реки, глянцуя тротуары и мостовые; зеркально-пенистая вода, уносящая с собой весь мусор города, мутнеет и к окраине приходит коричневой. Так может продолжаться час и два, день и другой.

Счастливец, кто оказался под тенью могучей сейбы. Чудовищная колонна светло-серого ствола, которую не обхватят, взявшись за руки, и полтора десятка людей несет такой развесистый купол темной листвы, что тень его, даже когда солнце стоит в зените, покрывает пло­щадь в три тысячи квадратных метров. За раскиди­стую тень, за гордые контуры, за благородное сочетание цветов, листвы и ствола гватемальские индейцы издавна полюбили это могучее дерево. Оно стало для них национальной святыней.

Группа студентов, среди которых был Андрес, за­бившись от ливня под свод сейбы наблюдала, как приехавшие на базар индейцы с достоинством подошли к дереву и, прежде чем вступить под крону, отвесили ему низкий поклон.

Громко расхохотался высокий щеголеватый офицер, посчитавший, видимо, забавным, что крестьяне не то­ропятся укрыться от дождя.

Погляди на этого франта, Андрес, — сказала курчавая девушка в темно-синем платье. — Я думаю, он притащился с армасовцами и забыл наши обычаи. Иначе он не ржал бы как мул.

— Сеньорита, — вспыхнул офицер. — Будь вы мужчиной, я отвесил бы вам звонкую оплеуху.

— Тогда отвесьте мне, — вмешался Андрес — Я тоже думаю, что вы мул.

Офицер ответил набором ругательств; в группе раз­дался громкий смех. Студенты, оставив взбешенного офицера под сейбой, перебежали плошадь и скрылись за углом. В районе двенадцатой авениды им полюбилось кафе, вывеской которому служил огромный куст кофе, выросший прямо в витрине. Это была не бутафория, а настоящий куст, высаженный в мягком замаскирован­ном грунте, своеобразное карликовое деревцо с темнозелеными заостренными листьями и похожими на жас­мин цветами. Деревцо плодоносило, но его вишнеобразные плоды еше не налились кармином.

За отсутствием другой вывески, разные люди называли кафе по-своему. Жители ближних кварталов, мелкие чиновники, ремесленники, лавочники пригла­шали друзей запросто: «Посидим у кафето» (у кофей­ного дерева). Соседи-художники, часто спорившие в кафе до поздней ночи об искусстве, шутливо назы­вали его кафе-чачарой — кафе-болтовней. Армасовские офицеры, приходившие сюда слушать маримбу и банджо — хозяин держал всего двух, но отличных музыкантов. — прозвали этот уютный уголок «Мемориа», как бы отдавая дань воспоминаниям молодости, со времени которой они были оторваны от страны. Но в студенческой среде прочно привилось название «Гва­темала», а с приходом армасовиев иначе кафе и не называли.

Сюда и прибежали спасаться от дождя промокшие, смеющиеся Андрес, девушка в синем платье, которую все звали Риной, их друзья. Сдвинув два столика вместе, студенты расселись и попросили совсем моло­денькую официантку принести им маисовые блинчики.

— Под каким соусом желаете? — вежливо спросила девочка.

— Новенькая! — закричала Рина. — Откуда ты? Как тебя зовут, сеньорита?

— Меня назвали Росита, — чинно присела офици­антка — Я из провинции.

— Ну, так знай, Росита, — сказала Рина, — нам подойлет любой соус кроме подливки а ла Армас.

— Ты очень кричишь, — с досадой сказал Андрес.

Сосед Рины, юноша с правильными чертами лица, хорошо одетый, насмешливо заметил:

— А по-моему, пора перестать обо всем говорить шепотом.

— Мы обсудим это в другой обстановке, Адальберто, — уклонился Андрес от спора.

— Я поняла, — серьезно заметила Росита, а глаза ее смеялись. — Значит, подать любой соус, кроме кро­ваво-красного.

Студенты зааплодировали. Рина обхватила Роситу за талию и закружилась с нею.

— Новенькая! Ты нам подойдешь! — засмеялась она, а за нею и остальные.

Росита вырвалась из крепких рук Рины и выскольз­нула в кухню. Рина взглянула на рассерженного Андреса и мягко положила ему на плечо руку:

— Не надо дуться, Андрес, — сказала она своим глубоким, гортанным голосом. — Ничего трагического не произошло.

Она была очень хороша в эту минуту — стройная, смуглая испанка, которой недоставало только розы к иссиня-черным волосам. Но Андрес взглянул на нее нарочито равнодушно, хотя они были большими друзьями.

— Мне пришлось за тебя вступиться перед фран­том, — наставительно сказал Андрес, — и будь он фисгоном,[38] не избежать бы стычки с полицией. А вчера ты прилепила свой рисунок к дверце такси, и, не сдерни я его тотчас, бедняга-шофер сел бы в тюрьму. Как ты думаешь, Рина, мы завоевали бы его симпатии?

— Ты очень строг к Рине, — усмехнулся Адальберто.

— Нет, Андрес, как всегда, прав, — призналась Рина. — Но ужасно не терплю ждать. Все время чего-то ждешь. Лучше бы мне поручили застрелить кого-нибудь из этих негодяев.

— Ты   стреляешь   своими    рисунками, — отрезал Андрес. — Товарищи  просили тебя не запугивать, но уж так и быть — по секрету скажу: начальник полиции назначил награду за поимку автора рисунков. Ты оце­нена в двести кецалей.

Рина побледнела, но тотчас вызывающе посмотрела на товарищей. Никто не отозвался.

— Пусть так! — сказала Рина. — Двести значит двести. Я их разрисую... сполна на эту сумму.

Официантка принесла маисовые блины, и студенты в молчании принялись за свой легкий завтрак. Одна Рина не притрагивалась к еде.

— Сеньорита извинит меня, — раздался звонкий го­лос Роситы, — но лепешки лучше есть горячими. Сень­орита, есть поговорка в наших местах: красивый цветок в росе не нуждается...

— Спасибо, девочка, — шепнула Рина и неуловимо быстрым движением провела платком по щеке... уж не в поисках ли росинки?

Росита осмотрелась и, тоже шепотом, сказала:

— Я научу сеньориту одной песне, если она отве­дает лепешек... Только пусть кто-нибудь подпевает.

Она подбежала к маленькой эстраде, на которой лежала маримба — полированная доска с подвешен­ными тыквами — и хлопнула ладошкой по тонкой луко­вичной кожуре, затянувшей отверстие опустошенного плода. Раздалось легкое щелкание, затем из инстру­мента вырвался рыдающий звук. Росита приложила платочек к лицу и тихонько начала:

Росита выглянула из-за платка, словно в кого-то всматриваясь, и снова извлекла из маримбы рыданье: