— Умрем вместе сейчас!..

— О мой драгоценный Фирак! Да, умрем! Вот мой кинжал!

Юноша приставил конец кинжала к груди и бросился на него.

— Я люблю тебя, милая!.. — прошептали немеющие уста.

Рокшанек наклонилась над юношей и прислушалась.

— Что мне делать? Как спастись? Как страшно умирать! Зачем он это сделал?

Голоса в саду обошли дом и потом донеслись снизу, из внутренних комнат.

Рокшанек ждала, обессилев, не зная, что делать… Заскрипела лесенка из ее комнаты, и в квадратном отверстии крыши показалось освещенное фонарем лицо князя Оксиарта, его длинный сухой нос, курчавая борода и войлочный колпак, из-под которого выбивались длинные волосы. Оксиарт весело улыбался. За ним влез на крышу угрюмый старый евнух Фанфал.

— Ты здесь, Рокшанек? Ты ходишь, не боясь дивов или опасного болезнями ночного ветра? Значит, ты уже не больна? Сама ты виновата — зачем принимала этих степных разбойников саков. Я разрубил бы их на мелкие куски и бросил гиенам. Подумай, этот князь Будакен держал меня, как простого пленника. Только его зять, князь Гелон, дал мне лошадей и проводника и отпустил на свободу. За это я ему обещал прислать старого вина, золота и невольниц… Но что с тобой?.. Твое лицо бледно… Откуда кровь на твоих руках и одежде?..

Опустив глаза, Рокшанек отвечала с трудом:

— Сюда на крышу влез неизвестный разбойник и набросился на меня. Я — дочь воина и ударила его кинжалом. Он упал…

Рокшанек зашаталась и бессильно опустилась на ковер. Оксиарт растерянно посмотрел на дочь, затем на евнуха. Тот невозмутимо поднял кверху указательный палец:

— Тише!

— Фанфал, негодный баран! Я тебе отрублю голову!

— Не за что!

— Почему ты недосмотрел? Что ты делал?

— Я исполнял приказание княжны Рокшанек и наблюдал, чтобы все женщины в доме не ходили, не пели и не говорили — у нее болела ее мудрая голова.

— Но ты забыл мое приказание — охранять дом!

— Нет, я был также в саду и там слушал пение кузнечика.

— И видел что-нибудь?

— Видел, как кузнечик влез на крышу.

— И ты ничего не сделал, чтобы схватить его?

— Я услышал топот лошадиных копыт, побежал тебе навстречу и привел тебя сюда, на крышу. Вот лежит этот разбойник… Да ведь это наш беззаботный певец Фирак! Тише, господин!

— Как ты можешь говорить «тише»? Надо позвать слуг, отнести презренное тело на площадь и там рассечь на части, чтобы устрашить других!

— Нет, господин! Не так надо сделать. Злые языки любят чернить самое достойное. Поэтому надо взять верного слугу и отнести тело этого кузнечика в Башню молчания. Туда надо войти втроем, а назад выйти одному.

— Ты мне предан, Фанфал. Я этого не забуду! Когда все заснут, ты сделаешь это. А сейчас позови только основу добродетели, княгиню-мать! Надо помочь бедной княжне. Она нездорова. Мы должны охранять ее.

Подъехав к воротам постоялого двора, Будакен придержал коня и подозвал Хоша.

— Прикажешь зажарить тебе барана? Или сварить в молоке ягненка? — подобострастно заглядывая в глаза, спрашивал Будакена старый слуга.

— А как ты думаешь, что будет лучше? — обратился князь к Спитамену.

— Самое лучшее — сейчас же вьючить коней и уезжать! — отвечал шепотом охотник. — Стены надвигаются на нас, и за этими стенами шуршит измена.

— Да будет так! — ответил Будакен.

— Но теперь поздно, — вмешался Хош, — подняты шлюзы и по канавам вода пущена на поля. Мы не найдем брода, кони увязнут в намокшей земле.

— Мы сейчас едем, поторопи молодцов! — проворчал Будакен.

— Твоя воля — тетива для стрелы! — Хош поклонился и коснулся ноги Будакена. Он глазами подмигнул в сторону Спитамена и шепнул: — Не верь ему.

— Делай свое дело! — рявкнул Будакен.

— Делаю, делаю! — забормотал Хош и проехал в ворота.

Верхушка сторожевой башни еще горела в последних красных лучах заходящего солнца, в переулках протянулись лиловые тени, когда скифы гуськом пробирались задворками, через проломы стен. Они выехали из города сквозь задние ворота, ведущие к Шур-Бельским горам. Асук был привязан к спине лошади, он был так пьян, что ничего не понимал и твердил одно:

— Асук — умный человек, он умнее самого Будакена!

Коня вел за повод сторож Кукей. Боясь быть узнанным слугами Фейзавла, он обернул себе лицо синей тряпкой и закутался в скифский плащ.

Два сторожа, сидевшие близ ворот, смотрели, разинув рты, на проезжавших скифов, на их необычные пестрые одежды и мохнатых коней. Сторожа долго спорили о том, нужно ли пойти к начальнику и донести об уехавших иноземцах. Наконец они решили, что попозже, когда ворота закроются, они пойдут на базар, в винную лавку, и там расспросят постоянных посетителей, что за странные гости проехали через город.

Скифы подымались по пустынной дороге в сторону гор. Когда скалистые хребты загородили багровое небо, Спитамен дал знак остановиться. Впереди расстилалось большое поле с зелеными кустами хлопчатника, залитое водой. Несколько черных от загара и грязи крестьян, едва прикрытых рваными тряпками, ходили около канав с длинными шестами и направляли по полям потоки воды. В тихом вечернем воздухе ясно доносились их крики.

Здесь скифы сняли вьюки и стреножили коней. Поляна, на которой они находились, заросла репейником и травой.

В стороне виднелась низкая и широкая башня без крыши. Возле нее прилепился глинобитный домик.

Скифы развели три костра и, воткнув в землю пики, улеглись звездой вокруг огней.

— Что это за башня? — расспрашивал Будакен.

Спитамен поморщился:

— Это Башня молчания, там собаки объедают покойников. Ты, князь, умирай где-нибудь подальше — здесь плохо умирать.

— Зачем же этих собак не передавят?

— Что ты! Это священные собаки. Кто их тронет, того убьют. А в этом домике около башни живут особые святые старики, сперва они помолятся над покойником, а потом отдают труп собакам.

— О великий Папай! — воскликнул Будакен и плюнул назад через левое плечо. — Я хочу умереть в поле, в битве, чтобы в последний раз увидеть Железный гвоздь[189] на небе, слышать свист ветра и чувствовать запах лошадиного косяка. А здесь лучше совсем не умирать, а скитаться, как последний нищий. А все-таки надо бы рассказать в степи, как согдские собаки объедают покойников. Князь Тамир, наверное, этого не видел. Нельзя ли сходить туда, в башню, посмотреть?

Взошла луна. Скифы дремали, пригретые огнем костров. Будакен и Хош направились к Башне молчания; впереди Спитамен отыскивал дорогу межами среди залитых квадратов полей. Они шли по краю канавки, где быстро струилась вода, перепрыгивали через запруды. Голубой лунный свет заливал тихую равнину, по голым пустырям скользили бесшумные тени волков и шакалов. Широкая башня одиноко чернела впереди. В пристройке мерцал огонек. Когда скифы приблизились, они услышали глухое ворчание, визг и вой, на который откликались в оврагах сотни голосов невидимых шакалов. С одной стороны к верхушке башни вела узкая каменная лестница. Спитамен стал бесшумно подыматься по громадным ступеням, высеченным из цельных камней. На верху башни раздался шорох, большие черные тени замахали широкими крыльями и, взлетев, закружились над головами скифов.

Будакен выхватил меч; Хош уселся на ступеньке и умолял не идти дальше.

— Это дивы и пэри слетаются сюда по ночам, чтобы попугать мертвецов. Они выпьют нашу кровь и разорвут нас на куски.

— Это голошеие орлы-стервятники! — сказал Спитамен. — Смотри, Хош, чтобы они не унесли тебя на вершину горы. Они любят таких откормленных, как ты.

С верхушки лестницы можно было смотреть внутрь башни. Лунные голубые лучи ярко освещали часть внутренней площадки. Белели груды человеческих костей. Большие черные длинношерстные собаки бродили и дрались, вырывая друг у друга кости. Почуя присутствие посторонних, собаки прекратили возню, сбежались в кучу и начали лаять.