— Ну чего молчишь? — настаивала хозяйка хищника.

Аджакти сглотнул, смачивая пересохшее горло. Ягуар оценивающе разглядывал его немигающими зелеными глазами. За стеной стало подозрительно тихо. Кудрявая девочка нетерпеливо притоптывала носком сапожка палую листву. Н-да, как сказал бы старик Яра: «У нас ситуация».

Найд открыл глаза, но кромешная тьма словно вдавила их обратно внутрь черепа. Поначалу он не мог сообразить ни где он, ни почему оказался в этом холодном, пахнущем воском гробу. Но тут звук, который разбудил его, послышался снова: «Тум. Тум. Тум». Что-то легко коснулось щеки, посыпалось дальше, за шиворот. Анафаэль судорожно сел, щурясь в темноту. Локти уперлись в дощатые неструганые стенки. Ульи со спящими пчелами! Он был в зимовнике на опушке леса, и кто-то расхаживал прямо над его головой!

Стараясь ничего не свернуть, парень инстинктивно забился как можно дальше между пчелиными домиками. Без света невозможно было определить, как долго он здесь находился. Явился ли за ним Ноа с припасами? Или это ищейки СОВБЕЗа взяли след?

Наверху послышалась возня. Люк в потолке приподнялся, обрушив вниз каскад снежной пыли. Пахнуло холодом. Найд едва успел зажмуриться — потоки света залили тесное помещение, причиняя боль даже через сомкнутые веки. Значит, ночь еще не наступила. Или уже было утро? Скрипнув, крышка люка встала на место. Найд рискнул открыть глаза, но перед ними тут же поплыли оранжевые круги — посетитель зажег масляную лампу. По крайней мере человек, кажется, явился один.

— Анафаэль? Ты где?

Облегчение окатило Найда, как теплая волна. Он разжал дрожащие кулаки, потер отметины от ногтей на ладонях:

— Я здесь, Ноа.

Послушник приблизился, пригибаясь под низким сводом, поставил фонарь на крышку соседнего улья:

— Ты как?

Найд и сам не знал. Он чувствовал себя выжатым, как половая тряпка. В ожидании нападения тело выдало последние оставшиеся ресурсы. Появись сейчас у порога зимовника маги, он едва мог бы шевельнуть пальцем:

— Что теперь, вечер или утро?

— Вечер, — Ноа принялся сметать с войлочных сапог налипший снег.

— Вот почему я будто пчела в спячке.

— Прости, я не мог раньше прийти, — монашек присел на корточки рядом с товарищем. — В обители кишели люди в ко… — Паренек запнулся, облизнул пересохшие губы. — Маги. Расспрашивали всех. Трое даже остались на ночь, на случай, если ты вернешься. А одна, рыжая такая, с зимой в глазах, все таскалась за мной, как тень, пока я не вызвался помочь брату Филимону хлев чистить.

— Ты уверен, что за тобой не следили? — насторожился Найд.

— Уверен, — кривовато усмехнулся послушник. — Чего с юродивого-то взять? Те, что в обители остались, все больше братом Макарием да настоятелем интересовались. А рыжая на второй день убралась восвояси. Еще до обедни. Небось помчалась охотой руководить.

— Погоди-погоди, — нахмурился Найд, пытаясь разобраться в путаных речах. — Какой второй день? Какая охота?

— Ну, — смутился монашек, — ты же вчера дал ребенку древесную душу. Вот и выходит, второй. А охота, — Ноа отвел виноватые глаза, — на тебя же. Они везде шарят: и по деревням, и по трактам проезжим. Даже в лес сунулись, но там снегу навалило.

Мысли Найда метались, как растревоженные пчелы в улье. Вопросы теснились на губах, не желая чинно вставать в очередь.

— При чем тут древесная душа? Просто немного магии. Снег, говоришь? Раз ты по свежему выпадку пришел, следы приведут СОВБЕЗовцев прямо сюда!

Послушник вытаращил на товарища недоверчивые карие глаза:

— Немного магии?! Поэтому цветы в декабре из земли полезли?

Анафаэль только неопределенно хмыкнул и уставился себе под ноги.

— Родители девочки решили, что душа ясеня перешла в нее, — объяснил Ноа. — Язычники, что ж тут поделаешь. Даже имя ей дали другое. Сиринга. На местном говоре значит — «древесный дух». А следы я вокруг зимовника замел, не беспокойся.

Найд покачал головой, собираясь с мыслями:

— Выходит, я почти сутки тут продрых?

— Ты что, спал все время? — удивился Ноа. — А я-то боялся, что не дождешься меня.

— Да, утомительно души перемещать, знаешь ли, — отшутился Анафаэль. Пустой желудок испустил требовательный рык, явно соглашаясь с хозяином.

— Вот, — засуетился монашек, — я тут принес тебе…

Он подтолкнул к товарищу туго набитый заплечный мешок, распуская горловину. Чуть порывшись, Найд выудил из него горбуху свежего хлеба, в которую тут же вцепился зубами. Ноа протянул ему флягу, в которой упоительно булькало:

— Отвар мелиссы с брусникой, бодрость дает.

Анафаэль только кивнул, активно работая челюстями: бодрость ему была просто необходима.

— Я должен еще кое-что тебе отдать, — замялся послушник. Он запустил руку за пазуху и извлек на свет небольшой, замотанный в тряпицу предмет. — В общем, это твое, но я не мог вернуть раньше.

Найд с трудом проглотил огромный кусок горбушки и потянулся за свертком. Даже сквозь тряпку пальцы кольнул знакомый холодок. Не может быть! Дрожащими руками он развернул путающиеся матерчатые складки. Колода Найрэ выскользнула из плохо затянутого мешочка, карты веером легли на земляном полу. Многие упали рубашками вверх, только три картинки сияли яркими красками в свете масляной лампы — казалось, пребывание в воде совсем не повредило их.

Ноа тихо ахнул и отодвинулся, словно прикосновение гладких квадратиков могло быть ядовитым. Два волка, стерегущих дорогу, упирающуюся в водную гладь, над которой ярко сияет луна. Женщина в короне, держащая весы в одной руке и сияющий меч — в другой. А прямо у коленей послушника — скелет в доспехах, верхом и с черным стягом в руке, мертвые тела у реки, одно из них — в монашеских одеждах. Под ложечкой противно затянуло, когда Найд разобрал нулларборские руны. Луна. Справедливость. Смерть.

— Значит, они не утонули! Ты нашел их, — потрясенно пробормотал он, ломая голову над значением выпавших карт. Говорят ли они, что полный опасностей путь приведет его к большой воде? Что справедливость в конце концов восторжествует, но сначала кому-то придется умереть? Или все гораздо прозаичнее, и вскоре его прикончат то ли волки, то ли жуткий преследователь в зеркальных доспехах, то ли… королева? Бред! Анафаэль гнал от себя мысль о том, что Смерть на коне может забрать с собой кого-то другого, кого-то, ставшего ему близким. Может, брата Макария, а может…

— Я спрятал карты, — виноватым голосом сообщил Ноа. — Послушникам нельзя иметь личные вещи. Особенно такие вещи, — паренек сделал ударение на «такие». — Но я подумал — вдруг эта колода важна для тебя? Поэтому и сберег ее вместе с письмом.

— Письмо! — На мгновение Найд забыл о мрачном предсказании аркана. — Значит, и оно уцелело?

Монашек смущенно кивнул:

— Строчки совсем расплылись, но я боялся, что можно будет разобрать что-то… Ну что-то плохое для тебя, — Ноа шмыгнул носом. — Я ведь грамоте не обучен, только имя свое могу написать.

— Ты принес письмо? — У Анафаэля стеснило грудь при одной мысли о последних словах херра Харриса, которые он, возможно, скоро сможет перечесть.

— Оно в мешочке с картами.

Найд запустил похолодевшие пальцы в замшевые недра. Пергамент, изрядно потрепанный по краям, почти не пострадал, зато убористый почерк херра Харриса превратился в синеватые разводы. Кое-где просматривались отдельные иероглифы, но это было все. Вздохнув, Анафаэль приложил испорченное послание к губам и спрятал обратно в расшитый кошель.

— Спасибо, Ноа. Эти вещи мне действительно дороги, — он принялся собирать рассыпавшиеся карты.

Монашек вспыхнул и поспешил замаскировать смущение скороговоркой:

— Да я что? Я ничего. Вот тут брат Макарий собрал для тебя…

В руки Найда неловко сунулся еще один сверток — теплое шерстяное одеяло.

— Макарий? — насторожился он. — Разве инок знает, что мы с тобой собрались бежать вместе?