Да в России была черта осёдлости, но ведь и русские крестьяне в некотором смысле имели свою черту осёдлости, проходившую по… околицам их деревень. Это я о крепостном праве, только-только к тому времени отменённом. Так же медленно, неуклюже Россия решала (это признавали) и решила бы вопрос с «еврейским крепостным правом».

Россия первая в мире начала давать евреям землю в лучших местах юга страны (миссия князя Александра Голицына), откуда и вышли «помещики Бронштейны», родители Троцкого. Эта тема хорошо рассмотрена в работах современного историка Дмитрия Фельдмана. Начало XIX века: лучшие земли, добровольный бесплатный переезд, «подъёмные». Но даже и к тем благословенным щедрым землям еврейские крестьяне не прикреплялись, у них ничего не было, кроме необходимости возврата подъёмных. Понятно, что русские крепостные тогда о таких сказочных условиях и мечтать не могли. В общем, то был не антисемитизм, а скорее – бюрократизм со всеми его плюсами и минусами…

И (проверьте!) Шафировы таки стали в России баронами, на 130 лет раньше Ротшильдов…

Но в итоге все объективные русские плюсы в «еврейском деле» Соловьёв забывает, увлекаясь общей всехристианской 2000-летней виной, своим… «быстрорастворимым» покаянием. А русские минусы: черту осёдлости, погромные статьи, ровно наоборот – выпячивает своей «Декларацией». Такая, получается, может, и невольно, двухходовка.

И что американские банкиры-евреи посчитали именно Россию главным врагом еврейства (и вследствие этого предприняли некоторые известные меры), это:

1) большая их ошибка (см. Германия, Гитлер, и вся история ХХ века);

2) личная заслуга В. Соловьёва, одно из наиболее значительных, реальных следствий его лекций, писем, деклараций.

Умственный кризис Серебряного века виден не только в этих соловьиных трелях, истеричной готовности нести «философа» с кафедры на руках вдогон за Засулич и её адвокатом. Хотя и это, конечно, симптом. Да вы только попробуйте, подставьте мысленно на то место, на поднятые потные ладони толпы-сороконожки каких-либо ещё «коллег-философов», допустим, Паскаля, Гегеля, отшельника Диогена, Ницше… Или представьте носимого на руках Шопенгауэра… – разрыв мозга! Сейчас уж, кажется, и Жанну Фриске, и Бориса Моисеева после концертов не уносят со сцены на руках…

А уж как колоритен был бы в этой роли Иммануил Кант, особенно если «поклонники философии» были бы настолько любезны, что понесли бы его лицом вверх, и он мог, устремив взор, продолжать наблюдать… «звёзды на небе и нравственный закон внутри».

Общественный кризис проявлялся в симметричной пошлости «философа» и аудитории. И если кто думает, что Соловьёв на трибуне-сцене был серьёзен, как Гегель – просто это публика почему-то вдруг повела себя как на концерте «Ласкового мая», – то вот свидетельство очевидца (и зачёркивание ещё одного «вдруг» в русской истории):

«Он (Соловьёв) явился с своей диссертацией и своими публичными чтениями как талантливый, впечатлительный человек, конечно, научно подготовленный. Защищая в Петербурге свою диссертацию, он весь был проникнут спиритизмом, он бредил или верил в видения и рассказывал с воспалёнными очами о “чудесах” спиритов, которых он видел в Лондоне. По самой натуре своей он был противник “грубого материализма” и “узкого позитивизма”. В его чтениях виден был не столько философ и учёный, сколько лирик, действовавший преимущественно на впечатлительность женщин. В его аргументации постоянно видна именно лирика, не особенно глубокая, но всегда напряжённая. Он был хорош только там, где являлся самим собой, со своей впечатлительностью и наивностью, например, в своих юмористических стихотворениях. Маска учёного только вредила ему. Под этой маской он чувствовал себя не совсем удобно, она тяготила его и связывала его талантливость». (Статья «Два пророка», Новое время, 1888.)

И главный апологет, Бердяев, в статье «Основная идея Вл. Соловьёва» вторит:

«Все более или менее признают, что Вл. Соловьёв был величайшим русским мыслителем. Но в современном поколении нет благодарности к его духовному подвигу, нет понимания и почитания его духовного образа. Да и нужно признать, что образ Вл. Соловьёва остаётся загадочным. Он не столько раскрывал себя в своей философии, богословии и публицистике, сколько прикрывал противоречия своего духа. Есть Вл. Соловьёв дневной и ночной. И противоречия Соловьёва ночного лишь по внешности примирялись в сознании Соловьёва дневного. Про Вл. Соловьёва с одинаковым правом можно сказать, что он был мистик и рационалист, православный и католик, церковный человек и свободный гностик, консерватор и либерал. Пророчество – интимная тема всей духовной жизни Вл. Соловьёва. Он сознавал себя призванным к свободному пророчествованию. Он одинок и не понят, потому что несёт пророческое служение…»

Вглядитесь в эту кляксу декаданса, расползавшуюся на русской истории! Безумные требования к власти, покровительство террористов, заливистый пересказ с кафедры содержания своих спиритических сеансов, поток бессвязной лирики, и всё это выносится за скобки возможной критики: «Свободное пророчество», «Интимная тема». Понятно, здесь «интимный» значит: глубоко личный, лирический момент, в ущерб аналитическому, объективному. Но в сотый раз столкнувшись в соловьевиане с этим термином, невольно вспомнишь объявление: «Интим не предлагать!»

Потрясающая безответственность оборачивается даже забвением основ Священной истории, которую Соловьёв, Бердяев наверняка знали лучше всех нас. Богословы всех направлений христианства давно зафиксировали: были в свои времена Патриархи, потом Судьи (Шофетим), потом Пророки, были Апостолы. И всё… Библия закончена, закрыта, – это не альманах, не ежемесячный «Вестник Европы»! И после формирования Канона даже Отцы Церкви, уж не говоря о последующих философах… больше не «подпирали» свои книги, системы, учения ярлыком: «Осторожно. Свободные Пророчества. Обращаться с почтением».

Нет, Бердяев не требует прямо приравнять Соловьёва к пророку Илие, Исайе, Иеремии… но он требует той же меры безответственности (Пророки ответственны только пред Богом) для интимного свободного пророчествования.

А почему бы тогда этого бездетного, бессемейного, вечного бобыля, приживальщика у Трубецких и в семействе поэта Алексея Константиновича Толстого не вписать ещё и в Патриархи? («Типа Авраама, Иакова с потомством – «как песок морской»).

Нет! Куда более точен свидетель – корреспондент «Нового времени»:

«Не особенно глубокая лирика, действующая преимущественно на впечатлительность женщин». В общем… истерия, как и было сказано.

Кстати, и основной площадкой выступлений Соловьёва, как известно, были Петербургские Высшие женские курсы. Главные толпы «любителей философии» собирали лекции (со свободным доступом) Соловьёва именно с кафедры Высших женских курсов. То есть немалая его доля вины и в появлении этого известного социального явления второй половины XIX века: «Курсистка». Взвинченная, радикальная, под самую шляпку набитая примитивными цитатами, потенциальная «ходительница в народ» и террористка.

Если кому-то покажется, что личная неприязнь автора к Соловьёву лишает общую картину объективности, например в этой оценке его учениц, «курсисток», я могу предложить ещё пару оценок сего явления. Правда, чуть под другим именем. Дело в том, что Женских курсов в России было открыто 5–7. Но главными, безусловно, являлись: Петербургские Высшие женские курсы, чаще называемые Бестужевские по имени первого руководителя, профессора К. Н. Бестужева-Рюмина. Именно на них и подвизался Соловьёв. В итоге «бесстужевка» в словесном обороте потеснила «курсистку» и вошло даже в толковый словарь начала XX века, где указано два значения. «Бестужевка»: 1) слушательница курсов, открытых Бестужевым; 2) идеалистка.