Меня посещает одна мысль. А если послать мои сочинения в «Апострофы»? Я написал одно клевое в прошлом году. Там была машина времени, древние римляне и штурм крепостей. Мне поставили пятерку за это сочинение, но я его потерял. Зато папа с мамой сохранили мою старую тетрадку сочинений за третий класс. Я сажусь в кровати. У меня возникает еще более гениальная идея: а если отправить в «Апострофы» мои ранние тексты?

Незаметно я отодвигаю одеяло, встаю с постели и иду по коридору до гостиной. Играя в машинки во всех углах, я выучил наизусть расположение мебели. Поэтому я не обо что не ударяюсь, бесшумно добираясь до гостиной и закрывая за собой дверь. Включив маленькую настольную лампу, копаюсь в шкафу. Через несколько минут мне попадается та самая тетрадка. Она по-прежнему в обложке с красными кружками и черными ромбиками, в которую папа обернул ее в начале учебного года. Я усаживаюсь рядом с лампой и открываю тетрадку, рассматривая ее придирчивым взглядом эксперта. Воображаю Бернара Пиво, который представляет меня всей Франции: «Эти удивительные по стилю тексты были написаны три года назад. Первые композиции, скажем, так себе, но последние — очень длинные и полны приключений. Вы познакомитесь с настоящим гением французской литературы. Чтобы с ним встретиться, мы приехали в Швейцарию, на берег Женевского озера. Этот паренек живет по соседству с другим писателем, у которого мы брали интервью шесть месяцев назад. Я имею в виду Жоржа Сименона».

Решено: я выбираю пару текстов, чтобы скопировать их и отправить в «Апострофы». Не знаю, что делал Сименон 9 сентября 1978 года, а я писал следующее:

Я не знаю, чем занимался Сименон 28 апреля 1979 года, а я придумал вот что:

Я зеваю во весь рот. Настенные часы показывают два часа ночи. Все равно Пиво не поймет намеков. Он не знает Долину Юности из первой истории. Это прямо рядом с домом Сименона, но я уверен, что он не потрудился посетить ее.

И ему не понравится моя последняя история, потому что там нет описаний. Взрослые всегда хотят описаний! В противном случае, они переживают и кричат, как дети, у которых отняли булку с вареньем. Сейчас мы в школе проходим «Розовый остров» Шарля Вильдрака. Там полно супернудных описаний, а я люблю комиксы, потому что в них нужно читать только диалоги персонажей. Во второй истории я все написал в диалогах, как в комиксе без картинок. Но Пиво, я знаю, ни во что не врубится. Кроме того, ему наверняка приходят тысячи писем в день, и мое письмо потеряется у него на столе.

Ладно. Хватит бреда. Я кладу на место тетрадку с сочинениями и иду спать.

Я смотрю телек вместе с Алексом и родителями. Журналист болтает о типе, которого я видел на больших плакатах в центре Бухареста, когда был маленьким. Его зовут Чаушеску, и мои родители его ненавидят. Журналист рассказывает, что он сделал румынам. В настоящий момент он стирает с лица земли две тысячи деревень.

— Этто п-п…плохо, что он делает? — спрашиваю я у мамы.

— Это ужасно. Где будут жить эти бедные крестьяне?

Журналист объясняет, что Чаушеску уничтожил треть старого города в Бухаресте, чтобы построить новый президентский дворец. Я-то знаю, что такое треть. В школе в прошлом семестре мы изучали части от целого. Треть — это значит, что если у тебя есть круглый пирог, то ты можешь от него съесть 33 %. Чаушеску поглощает 33 % Бухареста.

— Это плохо т-так делать? — спрашиваю я у мамы.

— Представь себе: в один прекрасный день полицейский звонит в твою дверь и говорит, что ты должен уехать, потому что на следующей неделе бульдозер уничтожит твой дом. И ты ничего не можешь ему на это сказать.

Журналист утверждает, что будущий дворец Чаушеску будет «преогромным». Похоже, он станет одним из самых гигантских в мире. Самое большое здание на земле — это Пентагон. Я знаю, что такое Пентагон. Мой солдатик из Долины Юности — из Пентагона. Второе самое большое здание — музей Лувр. Он мне тоже известен: мы там были на каникулах, прошлым летом с родителями, Алексом, Проспером, тетей Эжени и бабушкой.

— Так это значит, что Румыния ок-к…кажется в Книге рекордов Гиннеса! Это круто!

— Не донимай меня своей Книгой рекордов, — хмурится мама. — Я не слышу, что говорит журналист. В конце концов, по телевизору не каждый день говорят об этой свинье Чаушеску.

А я слышу только знакомый крик с улицы и бегу на балкон. Аромат свежего воздуха всегда ошарашивает меня. В нашей прокуренной гостиной забываешь, что существует свежий воздух. Это Борис орет со своего балкона. Он живет на пятом этаже соседней многоэтажки. Алекс тоже присоединяется ко мне. Борис — это скорее приятель Алекса, потому что они — ровесники. Но вместе с тем клевые ребята, потому что позволяют мне с ними играть.

— Вы что делаете? — орет Борис.

— Смотрим телек! — кричит мой брат.

— Хотите сыграть в РИСК? — ревет Борис.

— Ну да, — орет Алекс. — Только не у нас. Мои родители смотрят телевизор.

— Тогда приходите с игрой ко мне. И захватите Виктора и Олега, — кричит Борис перед тем, как закрыть окно.

Мы возвращаемся в гостиную, чтобы сказать папе с мамой, что идем к…

— Спасибо, я не глухой, — говорит папа. — Я вас уже просил не кричать с балкона. Мы не цыгане. Швейцария — цивилизованная страна.

— Мы вернемся к шести, — обещает Алекс, заранее зная два главных вопроса: куда вы идете и когда вернетесь?

Алекс достает из своего шкафа коробку РИСКа, потом мы обуваем кроссовки. «Адидас» у Алекса и черт знает что у меня, потому что «у нас нет денег на две пары „Адидасов“» — вот слова сердитой мамы. Мы поднимаемся на одиннадцатый этаж за Виктором. Виктор — китаец. Он — мой первый друг в Швейцарии и, на самом деле, просто мой первый друг. Виктор согласен идти с нами играть в РИСК.