— Если я задену почтальона, то поеду в Швейцарию раньше тебя, — заявляет Александр с заговорщицким видом.

Его помидор разбивается о переднее колесо почтальонского велосипеда. Брызги и семечки разлетаются по униформе от фуражки до носков. Застигнутый врасплох почтальон теряет равновесие и плюхается животом на утоптанную землю в пучках желтой травы. Мы наслаждаемся в течении трех секунд этим фантастическим зрелищем — и снова скрываемся за парапетом балкона. Снизу на всю округу разносится ругань почтальона. Нас распирает от смеха. Я хватаю новый снаряд. Тихонько поднимаю голову, чтобы осмотреть окрестности. И вдруг перед моими глазами возникает мадам Мерлеску, мать Сорина, которого я на дух не переношу.

— Если я попаду в мамашу Сорина, то уеду в Швейцарию завтра утром!

Мой снаряд улетает в нужном направлении. Увы, я не учел перемещение цели. Вопреки всем ожиданиям, на месте мадам Мерлеску оказывается большой бродячий пес. Бац! Прямо по ребрам! Уязвленная в собственном самолюбии, запачканная красным соком дворняга поднимает такой лай, что, кажется, вот-вот надорвет глотку. В окна высовываются жильцы — узнать, что происходит. Две тетки с картошкой, срываясь на крик, объясняют, что какой-то малолетний оболтус терроризирует двор, швыряясь едой.

— Нет, вы только подумайте! Какое свинство! — бушует первая.

— Я на прошлой неделе выстояла в очереди два часа за пачкой сахара и сеткой помидоров, — возмущается вторая.

За нашим укрытием мы с братом представляем себе десятки глаз, шарящих по балконам и окнам. Алекс решает кинуть свой очередной помидор наудачу, не вставая. Мы слышим глухой звук: он скорее всего приземлился в пыли. Я бросаю другой снаряд, по-прежнему легонько, но на авось. Он летит вдоль дома, затем раздается резкий металлический звук. Я задел крышу или капот какой-то тачки.

Мой братец быстро осознал важность моего последнего удара. По улицам Бухареста ездят тачки Двух типов: малолитражки и побольше — с вытянутым носом. Но дядя Проспер нам сказал, что вторые очень редко встречаются и стоят огромных Денег. Папа с мамой уехали в Швейцарию на малолитражке. Мой помидорный выстрел гораздо больше приблизил меня к ним, чем десять тысяч обещаний тети Эжени, дяди Проспера и бабушки Клариссы, вместе взятые…

Алекс чувствует, что обязан отреагировать. Честь старшего брата поставлена на карту. Он забирает все оставшиеся в корзине помидоры и выбрасывает их за перила. Настоящий томатный дождь обрушивается на двор. Там орут, злятся, угрожают, лают, изрыгают проклятия.

Мы хватаемся за бока и зажимаем себе рты, чтобы только не засмеяться. Потом на четвереньках возвращаемся в квартиру. Там резко выпрямляемся. От смеха у нас по щекам текут слезы. Как ни в чем не бывало Александр принимается за свои домашние задания, а я погружаюсь в одну из больших книжек с картинками, которыми уставлена наша библиотека. Два прилежных ангела в мире грубых скотов.

Часы проходят в тишине. Странно. Невероятно! В дверь не звонят. Видно, никто из соседей не засек нас. Время от времени мы с братцем переглядываемся, то и дело подавляя приступы дикого смеха. Когда приходит пора обеда, бабушка Кларисса выходит на балкон. Она возвращается, хмуря брови, и направляется на кухню, затем в раздражении обследует прихожую, внимательно осматривает каждую из четырех комнат и наконец приближается к нам.

— Ну-ка, скажите, я купила кило помидоров на рынке. Вы их не видели?

Мы смотрим друг на друга с изумлением, потом пялимся на бабушку, вскидывая брови до потолка. И чтобы показать, что нам ничего не известно о пропавших помидорах, рыщем глазами по гостиной. Алекс даже заглядывает под стол.

— Ну помилуйте, не могли же они вот так просто исчезнуть! — восклицает бабушка Кларисса.

Она делает шаг в нашу сторону, уперев руки в боки. Это очень плохой знак.

— Я жду, — говорит она, повышая голос.

Мы с Алексом таращимся друг на друга и на бабушку, которая по-прежнему хмурит брови. Я впериваюсь взглядом в пол и чувствую, как заливаюсь краской. Все пропало! Все! Папа с мамой, наша встреча, фантастическая страна Швейцария.

Неожиданно я слышу сбивчивый голос братца:

— Мы проголодались. Мы хотели есть, бабушка, и съели помидоры…

У бабушки Клариссы вырывается глубокий вздох. Лицо ее искажается ужасной гримасой, словно ей в живот вонзили нож. Она протягивает Руки в нашу сторону.

— Ах вы бедные мои крошки! Вам так хотелось кушать?!

Мы жмемся к бабушке, утопая в ее объятиях. Она сокрушается, что оставила нас голодными.

Когда дядя Проспер и тетя Эжени возвращаются с работы, бабушка Кларисса рассказывает им, что мы слопали от голода килограмм помидоров! Они потрясены: лишь бы папа с мамой никогда не узнали об этой трагедии. Наши родители доверили нас их заботе, а детей оставляют помирать с голоду…

В тот же вечер мы с Алексом ели за десятерых: белое куриное мясо, плов, гора котлеток с пряностями, море лимонада, варенье в вазочке и, словно всего этого недостаточно, — молочная рисовая каша, посыпанная корицей. Никогда в жизни я не был так щедро вознагражден за ложь.

В пять с половиной лет я обнаруживаю, как доставить себе суперощущения, трогая себя за «это место». Да, именно за «это место». Как будто маленький гномик щекочет меня изнутри своим волшебным перышком. Здоровско! Я трогаю себя за «это место» вечером в кровати. Я трогаю себя «там» во время тихого часа. Единственная вещь, в которую я не врубаюсь: почему до сих пор никто мне сказал, что это так классно. Таклассно. Та-классно. Мне давали пробовать шоколад, ванильное мороженое и вишню, разрешали качаться на качелях и лошадке-качалке, показывали мультики по телевизору. Однажды я даже пил черный лимонад из Америки с колючими пузырьками и карамельным вкусом. Но никто не рассказал мне о маленьком гномике, который умеет щекотать изнутри своим маленьким перышком.

Я пытаюсь представить себе жизнь моего маленького гномика. Он гуляет по мне. Иногда он спит в животе, иногда посещает голову, смотрит на то же самое, на что гляжу я, а потом скатывается в ногу. Он шатается во мне где хочет и как хочет. Но как только я себя трогаю «там», он сразу же принимается щекотать меня изнутри своим волшебным перышком.

К сожалению, бабушка Кларисса застает нас в самый разгар сеанса щекотки во время тихого часа. Она приподнимает одеяло и обнаруживает меня совсем голого, скорчившегося и обливающегося потом, трущего себя «в этом месте» подушкой, на которой вышиты мои инициалы. Выражение ужаса на ее лице пугает меня. Можно подумать, что она подняла ком земли, под которым шевелится большой червяк. Испугавшийся гномик прячется вглубь меня. Я успеваю произнести: «Моя пижама. Сползла. Ппп… пока я спал». Бедная бабушка пятится к порогу. Она стремительно разворачивается, чтобы скрыться в кухне, покачивая головой.

Проходит несколько дней. Осмелевший, я опять зову своего гномика. Но теперь я понял фишку. Осторожность и стратегия! Я приказываю ему явиться ночью, когда вся квартира спит.

Я испытываю новый способ, без подушки: теперь тру себя пальцами, ладошкой и наконец обеими руками. Мой гномик доволен, что его разбудили, и вылезает из своего тайника. Его перышко взбудоражено до предела. Как здоровско! Как здоровско! Усталый и изможденный, я засыпаю под утро в летней духоте.

Когда просыпаюсь, вижу свою двоюродную сестру Марьяну. Ее ледяной взгляд устремлен на низ моего живота. Какого черта она притащилась сюда?! Она не живет у нас! К тому же она никогда не присутствовала при моем пробуждении. Бабушка Кларисса стоит рядом с ней. Решительным жестом Марьяна сдергивает с меня покрывало и стаскивает мои пижамные штаны. У нее есть на это право, потому что она специально училась для того, чтобы осуществлять подобные действия. Она ходит в Большую школу, где ее учат, какие есть болезни и как работает тело у взрослых и у пятилетних малышей.

Марьяна нагибается, чтобы обследовать меня, словно я — сломавшийся тостер. Эй! Я тебя не приглашал под мою пижаму. Это все — мое. Это тебя не касается! Но чувствую, что не должен делать замечаний. Мои возражения застревают в горле, и я тоже смотрю на себя. Сеансы щекотки оставили следы! Все красное: попа, писька, межножье.