«Игрек внушил мне эту мысль. Что я должен дождаться, пока он замочит Судакова, а потом его ликвидировать. Он самоубийца… как и все мы…»

Двое упорно искали друг друга, но никак не могли встретиться. Игрек кружил по кладбищу, чувствуя, что Судаков только что побывал на этом месте. Полковник тоже выслеживал Игрека, искусно лавируя между могилами, у каждого встречного справляясь о долговязом белобрысом парне.

Беспристрастный Созерцатель с заоблачных высот мог бы заключить, что эти двое бегают друг от друга.

Псих и контрразведчик столкнулись нос к носу у памятника новорожденному младенцу. Малыш не прожил на земле и одного дня, а удостоился мраморной плиты с позолоченными буквами.

— Жаль ребеночка! — сокрушенно вздохнул Сергей Павлович. — А в том ряду есть памятник эмбриону.

— Наверно, его замучил Президент?

Судаков отметил, что Игрек впервые позволил себе иронию по отношению к нему.

— Этого эмбриона замучил не Президент! — из‑за мягкого укора в голосе полковника получалось, что бессовестный мальчишка клевещет на уважаемого человека. Подождав, пока Игрек осознает свою низость, контрразведчик продолжил: — По своим каналам я выяснил, что у Президента психическое расстройство…

— Он ляжет к нам в Воробьевку?

Наивное удивление мальчика позабавило Судакова. Чекист позволил себе добрую улыбку.

— Президент к нам не ляжет. Хотя это был бы хороший выход из тупика. То, что я рассказывал тебе о сексуальной необузданности Президента, признак психической болезни. Он ведь не только девочек собирал, разъезжая по Москве в машине, но и мальчиков.

Ужас на лице простака воодушевил Сергея Павловича.

— Надеюсь, в моих источниках информации ты не сомневаешься. Президент не только самолично растлевает детей, ему нравится наблюдать, как другие занимаются сексом. Мальчиков он заставляет насиловать маленьких девочек… Малютки даже не понимают, чего от них хотят… Потом опытные проститутки насилуют этих пацанов. Когда вакханалия близится к концу, люди Президента втыкают шлюхам между ног жестянки из‑под пива и принимаются за девчушек.

— Все насилуют всех? — иезуитский замысел Президента ошеломил глюка.

— Это концепция Президента. Его кредо.

— Но ведь он сумасшедший…

Судаков удовлетворенно кивнул.

— Иннокентий Иванович подтвердит, что твой диагноз правильный. Человек, который желает устроить в стране такой же бардак, как в своей спальне, — параноик.

— Почему же его не лечат?

— Президенту не скажешь, как у нас в Воробьевке: «Снимай штаны, псих, пора на уколы,!»

Сергей Павлович дал мальчугану спокойно попереживать, не перегружал его эмоционально насыщенной информацией.

— Я не знаю, что делать… — наконец промолвил Долговязый.

— Никто не знает, что делать. Кроме тебя. В сумасшедшем доме главврач должен быть нормальным.

— А у нас в Воробьевке…

— Я говорю про нашу страну!

Так высоко Игрека еще не заносило. Взрослый человек смотрел на него с надеждой и восхищением, как на спасителя Отечества. Как на Минина и Пожарского.

— Кремль должен сгореть, как наша Служба безопасности?

— Ни в коем случае!

Во взгляде полковника Судакова не осталось и тени преклонения перед Игреком Первым.

— Кремль — это наша национальная святыня. Он не должен пострадать! Самодура, который хочет изнасиловать нашу страну…

— Надо изнасиловать?

— …необходимо лишить власти. Потом народ сам решит его судьбу. Танки должны взять Кремль в тройное кольцо! Из всех бронетанковых частей, расположенных под Москвой, танки должны двинуться к сердцу столицы! Приказ должен отдать министр обороны…

Траурная величественная музыка заглушила слова полковника Судакова. Играли настоящие музыканты, даже у сумасшедших вызывая ощущение: полет в ночном небе…

Безысходная тьма… Сгустившись до полной черноты, она разрядилась спасительным проблеском — лунным светом.

Ведьма Алевтина часто предавалась подобным фантазиям.

Под «Реквием» Моцарта Ирина, вообразив себя Ведьмой, носилась по ночному небу. Разлука с возлюбленной стала нестерпимой. Единственным препятствием для встречи родных душ оставалось постылое тело. Но выскочить из этого мешка костей оказалось не так-то просто. Душа девушки, надежно упрятанная в него, жаждала выбраться на свободу, но вместилище духа без борьбы не выпускало своего пленника.

Примериваясь к различным способам самоубийства, Ирина ни на одном не остановилась.

Балерина не могла не думать о том, как будет выглядеть ее тело после смерти. Неэстетичность падения с двенадцатого этажа или гибели под колесами электрички отвращала девушку.

Самым соблазнительным уходом из жизни Ирине виделась смерть в ванне. Вскрыть себе вены в горячей воде и грезить о несбыточном, постепенно впадая в небытие…

— Чего ты из себя целочку строишь? Сделаешь минет за пузырь портвешка?

Следовало торопиться. Жизнь сама грубо подталкивала Ирину к смерти.

«Алевтина, я иду к тебе!»

Могила, в которой душа Алевтины прощалась с измученной плотью балерины, была неподалеку. Но Ирина по неведению устремилась в другую сторону.

Игрек в полном одиночестве прогуливался по больничному саду, избегая случайных встреч с душевнобольными — для чего ему случалось схорониться от какого-нибудь сумасшедшего в кустах или за деревом.

Это с протокольной точностью отметил майор Коробочкин, сам стремившийся не попасться на глаза наблюдаемому.

Востроглазый сыщик однако не углядел самого главного: Игрек был не один. Правда, подтвердить это мог бы лишь пограничник Мухин. Впрочем, кто принял бы всерьез свидетельские показания психически больного человека!

Игреку, в свою очередь, не требовалось сообщения Мухи о том, что к нему пожаловали незримые гости. Присутствие Ведьминой души он сразу ощутил теплым, ласкающим ветерком. Но не снаружи, а изнутри.

Общение влюбленных произошло без слов: Тина и так все знала про Ангела, повсюду неотступно следуя за ним. А Игрек довольствовался солнечной аурой, которую подарила ему Алевтина. Если бы возникла необходимость в спешном сообщении с того света, Ведьма воспользовалась бы услугами переводчика. Муха никогда не отказывался от этой роли.

Майор Коробочкин отметил, что Игрек в поисках одиночества, никем не замеченный, скрылся в чащобе парка. Там он устроился на траве и с бессмысленным видом вперил взор в пространство.

Сыщик знал, что убийство, произведенное в столь людном месте, как больничный парк, раскрыть подчас труднее, чем то, что случилось в пустыне Сахара.

Коробочкин достал из кобуры под мышкой пистолет и сунул его за пояс. Чтоб не отличаться от прочих воробьевцев, майор был в застиранном фланелевом халате мышиного цвета и спортивной шапочке. А для красоты он приклеил себе бороду и усы.

Едва благородный убийца приблизился к убежищу Игрека, как в парке возник пограничник Муха. С очумелым видом безумец принялся истошно вопить:

— Майор Коробочкин! А, майор Коробочкин? Брось оружие, убивец! Руки вверх! Не стрелять! Лечь на землю мордой вниз!

Особого успеха у душевнобольных выступление Мухи не имело. Они привыкли к театрализованным эффектам, но майор Коробочкин, будучи психически здоровым субъектом, занервничал. И вновь не выполнил свою историческую миссию.

Впоследствии Игрек узнал от Мухи, что к нему обратилась перепуганная душа Алевтины со слезной просьбой спасти Игрека от неминуемой гибели.

Еще не ведая о грозившей ему смертельной опасности, после дурацкой выходки безумного Мухи Игрек вновь разнежился вместе с душой Алевтины на солнышке, еще не понимая, отчего ему так хорошо. Потустороннее очарование возлюбленной опьянило Долговязого лучше всякой водки. Бессмысленная, слюнявая улыбочка, возможно, не украшала его детскую физиономию, но несомненно свидетельствовала о неземном блаженстве психа.