Часовая башня. Проект восстановления «часовой избы» С. Л. Агафонова. РСНРПМ, 1954 г.

Упоминание о часах Часовой башни имеется в описи 1622 года — первой после длительного периода войн и разрухи начала века, когда об установке башенных часов нельзя было и думать. Следовательно, часы на башне были еще в XVI веке и, весьма вероятно, что место их на Часовой башне предусматривалось уже в период постройки кремля.

В те времена часовые механизмы были большой редкостью, и башенные часы обслуживали практически едва ли не все население города, были важным элементом городской жизни. Насколько серьезное значение им придавали, можно видеть хотя бы из того, что, несмотря на особые условия и чрезвычайную спешность постройки Свияжска, на башне его главных ворот были установлены часы. В соответствии с древнерусским исчислением времени циферблат был разделен на 17 частей, по числу часов наиболее продолжительного летнего дня, и так как жизнь людей старой Руси во многом зависела от светового дня, то они вели отдельный счет дневным и ночным часам. Забота о регулярной перестановке часов и правильности их хода была сложным делом и возлагалась на специального «часовника». В Нижегородском кремле изба его стояла тут же возле Часовой башни.

Для определения продолжительности дня и ночи существовали особые таблицы, их вырезали на деревянной дощечке и носили на поясе. Примерно каждые две недели в зависимости от времени года часы нужно было переставлять. Каменный циферблат, разделенный на 17 частей, можно видеть и сейчас на колокольне Рождественской Строгановской церкви в г. Горьком, там, где когда-то были часы, которые ремонтировал И. П. Кулибин. Очевидно, в Нижнем Новгороде вплоть до конца XVIII века считали часы так же, как, например, в Соликамске, где еще в 1780 году разделяли «часы дня и нощи: через час по разсвете был час дня; а когда совершенно смеркнется, то начинается час нощи».

Восстановить часовой механизм на Часовой башне необходимо для музея Нижегородского кремля. При этом может быть поставлен древний циферблат, подобный тому, какой был в XVII веке на Спасской башне Московского кремля.

Палеографы, изучающие древние книги и рукописи, могут по мельчайшим признакам начертания букв определить, когда и где написан тот или другой документ. По существу, тем же приемом пользуется архитектор-историк и реставратор, который по особенностям стиля, характеру кривых линий в архитектурных профилях узнает, и при этом с большой точностью, время постройки какого-либо сооружения.

Однако памятники русского оборонного зодчества начала XVI века, почти не имеющие декоративных деталей и архитектурной профилировки, с трудом поддаются такому стилистическому анализу.

В этом их большое отличие от оборонительных сооружений последующих столетий или памятников другого назначения. Укрепления, в том числе и каменные, возводились тогда с крайней поспешностью, чтобы как можно скорее обеспечить жизнь и безопасность городского населения: в крепостях применялись простейшие архитектурные формы, что к тому же полностью отвечало характеру русского искусства того времени. Поэтому при реставрации Нижегородского кремля и других памятников оборонного зодчества больше, чем при восстановлении остальных видов архитектурных сооружений, важно было знать сами принципы формирования их структуры, особенности, связанные с функциональным назначением сооружений, эстетические и технические задачи, которые стояли перед мастерами-зодчими. Необходимо было хорошо представлять экономические и технические возможности разрешения этих задач строителями, уровень военно-инженерного дела, местные традиции, строительные материалы, пути освоения опыта соседних или, может быть, и более отдаленных, но более развитых стран, — все, что могло влиять на творчество зодчих, строивших русские крепости и кремли в конце XV — начале XVI века.

До конца XV столетия Северо-Восточная Русь почти не имела каменных крепостей, а от предыдущего века остались только кремль в Москве да недостроенный в Нижнем Новгороде. Вряд ли этого было достаточно для сложения своих собственных традиций строительства каменных оборонительных сооружений. Но на северо-западе Руси — в Новгородской и Псковской землях — каменное зодчество, получившее начало еще в XI веке, и после не прерывалось. Каменные укрепления возводились, достраивались и улучшались и в XIV, и в первой половине XV века, и в период самостоятельности, и далее в годы растущей политической зависимости от Москвы. Большой опыт строительства оборонительных сооружений позволил не только поддерживать качество его на высоком уровне, не уступавшем соседним странам Западной Европы, но и развивать его дальше в соответствии с передовыми тенденциями тогдашнего военного дела. Уже в XIV веке все основные стратегические пункты северо-запада имели каменные укрепления.

Вторая половина XV века поставила перед объединившейся Русью большие жизненно важные задачи, в которых значительное место заняло строительство каменных крепостей. Во второй половине XV — начале XVI века новгородцы и псковичи, теперь уже вместе с мастерами Москвы, Твери и Ростова Великого, строят и обновляют ряд крепостей, продолжая совершенствовать оборонное зодчество по новым методам военного дела и в значительной мере основываясь на опыте строительства Московского кремля.

Само существо военного дела не допускает длительного отставания одной страны от другой в применении технических средств нападения и обороны. В ряде европейских стран новые приемы постройки крепостей в течение XV–XVI веков вводились почти в одно и то же время. Можно было бы ожидать сходства между русским оборонным зодчеством и оборонительными сооружениями ближайших соседей, прежде всего в Прибалтике, Литве, Польше. В XIV–XV веках большинство польских и литовских городов имели дерево-земляные укрепления, но и каменных крепостей было много. Все же для Польши, Литвы и земель Ливонского ордена основным характерным типом укреплений были сравнительно небольшие замки с замкнутой планировкой стен и строений, окружавших прямоугольный двор.

Могло быть много общего в архитектуре русских и польских крепостей и по той причине, что итальянские мастера работали тогда и в Польше, и в Западной Украине, и на Руси. Однако различия социального и национального развития привели к тому, что сходные черты заметны лишь в применении принципов фланкирования, который распространился в то время повсеместно, а также некоторых последующих усовершенствований в оборонном деле. Но как в общей планировке, так и в архитектурных деталях сказываются иные связи. Например, пластически богатая декорация кирпичных башен замка в Мире Гродненской области (1507) близка готическим постройкам Пруссии, Польши и Литвы, но не имеет никаких аналогий с формами русского зодчества, со строгостью архитектуры строившегося в те же годы Нижегородского кремля.

Ближайшими соседями Московской Руси на востоке и юго-востоке были Казанское и Астраханское ханства. Их агрессивность представляла постоянную опасность, и в первую очередь для Нижегородского Поволжья. Однако о существовании там каменных крепостей ничего неизвестно. Стены Казани, а по-видимому, и других городов по Волге и Каме, представляли собой систему бревенчатых срубов — городней или тарас, засыпанных землей и щебнем. Этот тип широко применялся и в русских укреплениях. Очевидно, что такая практика не могла много дать для совершенствования русских каменных крепостей.

На южной границе, за «ничейной землей» «дикого поля» лежало Крымское ханство, завоеванное турками в 1475 году. Крепости генуэзских колоний Крыма — Феодосии и Судака — были хорошо известны русским благодаря давним торговым связям с этими городами. Но их стены и башни, построенные в конце XIV — начале XV века, в основном были рассчитаны на доогнестрельную технику и к рубежу XVI столетия в значительной степени устарели.