Осколки разбитого вдребезги

Однажды в летний теплый вечер мы, трое советских практикантов, Струсельба, Антонов и я, возвращались с завода. Нам очень хотелось пить, и мы зашли в буфет-автомат. Бросили монетки и, наполнив по стакану пива, продолжали прерванный разговор. В это время в буфет вошла группа из пяти человек – четверо мужчин и одна жепщина. Мужчины были уже под хмельком.

Услышав русскую речь, они направились к нам и, приподнимая шляпы, произнесли по-русски:

– Здравствуйте.

Мы поздоровались.

– Вы русские? – спросил один из них.

– Да. А вы?

– Тоже русские. Вы что здесь делаете?

– Работаем на заводе Круппа, а вы?

– А мы вашего брата десять лет тому назад вешали, – это произнес брюнет с лимонно-желтым лицом и тонким носом с горбинкой, лет сорока пяти – пятидесяти. Мне показалось, что он пьянее других. – Мы – бывшие офицеры русской армии, – продолжал оп. – Вот он служил у Колчака, этот у Шкуро, а мы у Врангеля.

– А что же сейчас вы делаете? – спросил Струсельба.

– Поем.

– Где поете:

– Поем везде, где нас слушают и платят деньги, – в кино, в театрах, ресторанах, церквах. У нас есть еще голоса. Мы порастеряли все, но голоса остались при нас, и мы поем.

– Ну, а если голоса потеряете, что же вы будете делать? Какие же у вас цели, какие вы строите для себя перспективы? – вновь спросил Струсельба.

Брюнет с лимонно-желтым лицом продвинулся ближе к нам. Его тонкие губы были искривлены, то ли от боли, то ли от раздражения.

– Слушайте, вы. – Он на минутку остановился. В его глазах пылал огонь ненависти. А затем он стал говорить с большим жаром, задыхаясь от переполнявших его чувств, не выбирая слов и выражений: – В молодости я учился в одпом из привилегированных военных учебных заведений. Мой отец был небогат, но все же считался состоятельным человеком. Одним словом, я никогда не имел недостатка в деньгах – и если я хотел получить удовольствие, я приглашал женщину и платил ей за это удовольствие.

Он свысока посмотрел на стоявшую рядом полную немку с красным лицом.

– А теперь мне вот эта шлюха платит за то удовольствие, которое я доставляю ей. А вы еще задаете мне вопрос, какая у меня перспектива. – И он зло и длинно выругался, что так не соответствовало его аристократическому носу с горбинкой.

«Вот они – осколки разбитого вдребезги», – подумал я.

В субботу работа на заводе заканчивалась раньше, мы приходили домой, и все члены большой семьи нашей квартирной хозяйки собирались на кухне, которая была своего рода клубом. Здесь обсуждались все городские новости и все, что волновало нас.

В одну из таких суббот зять хозяйки, Хуберт, работавший шофером грузовой машины, сильный коренастый мужчина, всегда жизнерадостный и веселый, вошел на кухню и, хмуро поздоровавшись с нами, угрюмо буркнул: «Вчера заявил своим боссам о выходе из партии».

Он был социал-демократом и состоял в партии около двадцати лет.

Тевосян, выждав минуту, задал ему вопрос:

– Что же вы теперь делать будете? Вне организации вам трудно будет. Ведь вы двадцать лет живете активной политической жизнью. Куда же вы теперь направитесь?

Шофер задумался.

– Еще не знаю. Может быть, в национал-социалистическую партию вступлю. Для меня одно ясно: социал-демократы не защищают интересы рабочих – у них нет целей. Я не знаю, чего они хотят, кроме того, чтобы тушить своими речами возникающие кругом пожары. Речи льются, как вода из пожарного шланга, а конкретных дел нет.

– Но почему же вы хотите вступить в национал-социалистическую партию? – задал вопрос Тевосян. – Вы же рабочий!

Шофер обвел нас испытующим взглядом. В нем было сомнение.

– Многие из моих приятелей вступили в национал-социалистическую партию. Они говорят, что целью этой партии является строительство социализма в Германии. Национал-социалистическая партия не только ставит задачи, но и решает их. Конечно, сейчас она многого сделать не может, но посмотрите, сколько безработных уже в эти несколько месяцев получили помощь! Социал-демократы только говорили, а эти помогают. Хотя бы бесплатные обеды организовали.

Тевосян очень осторожно стал объяснять Хуберту его заблуждение. Я сразу вспомнил Баку, подпольную партийную организацию и секретаря подпольного райкома Ваню. Сколько лет ему тогда было? Ведь шел только 1919-й, а он родился в 1902 году… Семнадцатилетним юношей он разъяснял бакинским рабочим, вот таким же, как Хуберт, что такое коммунистическая партия, за какие идеалы она борется и почему меньшевиков называют социал-предателями.

– Нет, это не рабочая партия, и вам в ней не место, – закончил Тевосян.

Хуберт пожал плечами.

– Я все еще не решил, куда мне идти. Одно мне ясно, что с социал-демократами я больше быть не могу.

Но Хуберт все же вступил в национал-социалистическую партию. Я его встретил уже в 1933 году в форме штурмовика. Проходя по Отилиенштрассе, где мы когда-то жили вместе с Тевосяном, я нос к носу столкнулся с Хубертом. Он хотел было поднять руку в фашистском приветствии, но быстро опустил ее на полдвижении и тихо произнес:

– Guten Tag[15].

– Wie geht es Ihnen?[16]

– Viel zu tun[17].

Я чувствовал его неловкость. Вести разговор было трудно, да и не о чем.

Через год мне вновь пришлось проходить по улицам этого района. Около кирхи меня окликнули:

– Was machen Sie denn hier? Sind Sie in Essen noch?[18]

Это была дочь нашей квартирной хозяйки – Рози.

Нам было по пути, и она, ни на минуту не умолкая, стала высыпать все последние новости так же, как тогда, когда мы жили в этой семье и собирались по субботам на кухне.

– У нас все в порядке – только вот Пауле плохо приходится. Хуберта посадили, и не знаю, что теперь ему будет. Оп вместе с другими штурмовиками пытался экспроприировать магазин Блюма. Вы, конечно, знаете этот магазин?

Магазин текстильных товаров Блюма знали в городе все – он был крупнейшим. Штурмовики на мотоциклах окружили магазин и только хотели было начать вывозить товары (Хуберт для этого приехал на грузовике), как их окружили эсэсовцы и забрали.

– Что с ними будет, не знаю. Один из приятелей Хуберта – тоже штурмовик, недавно был у нас, он говорил Пауле, что Хуберта судить не за что, ведь он выполнял то, к чему призывал фюрер, – пытался ликвидировать крупное торговое предприятие. Вероятно, произошло какое-то недоразумение, – закончила Рози со вздохом свой рассказ.

С Хубертом я больше не виделся, и его судьба мне не известна. Но история этого сбитого с толку рабочего была для меня еще одним наглядным политическим уроком. Поднявшему голову фашизму не нужны были больше фиговые листочки, все демагогические обещания Гитлера насчет «социализма» были отброшены, и к ним больше не возвращались. На сцену выступили те, кто из-за кулис руководил этим движением, – германские милитаристы.

…Гитлера я впервые увидел и услышал еще в 1930 году, в Эссене на большом митинге. Постепенно возбуждаясь, Гитлер говорил о том, что национал-социалистическая партия предоставит каждому немцу работу, и с безработицей будет покончено. Она-де обуздает крупных промышленников, ликвидирует крупные торговые заведения и поддержит немецкого середняка.

Гитлера пока еще никто всерьез не принимал. О нем, о Геббельсе, о Геринге сочинялось и распространялось много злых шуток и анекдотов. Нам часто их рассказывали мастера и инженеры крупповского завода. Вот пример:

«В ресторан заходит штурмовик, занимает место за столиком и задает вопрос подошедшему официанту.

– А что у вас на закуску?

– Bismark Hering[19].

Штурмовик поднимает голову и произносит: