А тридцать пять тысяч долларов? Пять для меня и тридцать для Ирэн Роджерс?

Я улыбнулся.

Я скажу Ирэн, что близко не подходил к её деньгам.

Ей будет нелегко пережить это известие, но думаю, что мы, в конце концов, поладим. Ирэн, я и, может быть, Кейбл.

На меня произвёл впечатление их трюк с подставками для панча.

Собирательный образ[18]

Сержант Уолтерс оглядел слушателей полицейской академии.

— Насколько известно, мы ни разу не видели его. Тем не менее, мы полагаем, что знаем, как выглядит этот взрывник и какой он человек. — Сержант улыбнулся. — Остаётся самая малость: разыскать его. — Он повернулся к доске и нацарапал мелом какую-то цифирь. — На сегодняшний день взорвано четыре бомбы, погибли три человека, шестеро получили тяжёлые увечья, двадцать три отделались царапинами. — Сержант снова окинул взором сидевших перед ним курсантов.

— Вам нередко доводится слышать присловья типа «внешность обманчива» или «не суди о книге по обложке», и всё же научная криминалистика доказала: преступники того или иного «профиля» зачастую поразительно схожи между собой. Они одинаково думают и даже почти одинаково выглядят. — Сержант Уолтерс сверился с настенными часами. Было три минуты девятого утра. — Мы знаем, например, что люди, подделывающие чеки на мелкие суммы, обычно жаждут попасться и вернуться на нары. В тюрьме они находят общество, более близкое им по духу, чем на воле.

Сержант был худощав, строен и выглядел просто сногсшибательно в своём безукоризненно сшитом и отутюженном мундире.

— Кое-что мы знаем и о взрывниках. — Он снова повернулся к доске и взял мелок. — В нашем городе, считая и предместья, проживает приблизительно четыре миллиона человек.

Он написал 4 000 000, потом зачеркнул, вывел чуть ниже: 2 000 000 и снова улыбнулся.

— Около половины можно исключить сразу: наш взрывник — мужчина.

Я осмотрел контакты. Они были чистые, ни пятнышка ржавчины. Часовой механизм работал безупречно. Я кивнул. Да, в моей последней неудаче повинна не механика. Я угадал: подвели севшие батарейки: взрывателю просто не хватило напряжения. Обычно на картонках с батарейками указан срок годности, но на сей раз я приобрёл дешёвые, выпущенные какой-то захудалой фирмой. Вполне возможно, что они, к тому же, долго валялись на прилавке, дожидаясь своего покупателя.

По ступеням подвальной лестницы дробным эхом прокатился истошный крик моей сестрицы Полы:

— Гарольд, завтрак стынет!

Я накрыл бомбу тряпицей, погасил лампу над верстаком и поднялся в кухню.

— Руки вымой! — велела мать. — Они у тебя чернее ночи.

Я сходил в ванную, вернулся и сел за кухонный стол.

— Что-то у меня сегодня нет аппетита, маменька.

— Съесть всё до последней крошки! — приказала она. — Без доброго завтрака весь день насмарку. Пей свой апельсиновый сок…

— Теперь мы можем исключить ещё полтора миллиона человек, — продолжал сержант Уолтерс. — Взрывник — зрелый мужчина в возрасте от сорока пяти до шестидесяти пяти лет.

Какой-то курсантик в первых рядах поднял руку.

— А как же тот мальчишка Джонсон? Ему и двадцати не было.

— Верно говорите, О'Брайен, — согласился сержант. — Но Джонсон бомбил только полицейские участки и ничего другого. Впервые он попался в двенадцатилетнем возрасте и с тех пор был убеждён, что все полицейские ненавидят и преследуют его, вот и давал сдачи в меру своего разумения. Действовал тупо и прямолинейно, как и подобает молокососу. — Уолтерс положил мелок на полочку под доской и вытер пальцы белоснежным платком. Но сейчас мы имеем дело со взрывником, который поднимает на воздух всё без разбора. Оставляет бомбы в подземке, в автобусах, в любых местах скопления людей.

О'Брайен, рыжеволосый парень с чуть раскосыми глазами, опять тянул вверх руку.

— Но почему ему непременно должно быть от сорока пяти до шестидесяти пяти лет?

— Такой вывод — итог нашего опыта расследования преступлений этого типа. — Уолтерс передёрнул плечами. — Мы не можем сказать, почему взрывники принадлежат к этой возрастной группе. Возможно, потому, что до сорока пяти лет они ещё надеются, что их трудности разрешатся сами собой, а после шестидесяти пяти им уже на всё наплевать.

Моя сестрица имеет привычку читать за завтраком газеты.

— На передовице про взрывы уже не пишут, — заметила она.

Я допил сок и поставил стакан.

— А на кой про них писать? Уже восемь дней, как ничего не взрывается.

— Гарольд, — спросила мать, — какой подарок ты хотел бы получить ко дню рождения?

— Маменька, мне стукнет сорок шесть. По-моему, самое время забыть о днях рождения.

— Я убеждена: людей всегда надо спрашивать, — не унималась мать. — А то ещё купишь что-нибудь ненужное. Думаю, тебе не помешает обзавестись парой новых белых сорочек.

Пола развернула газету.

— Ага, вот, кое-что есть. Впрочем, это всё перепевы старого.

— Не сыпь так много сахару, Гарольд, — сказала мать.

Поле следовало бы заделаться суфражисткой, тогда она была бы совершенно счастлива.

— Почему все убеждены, что бомбы подкладывает мужчина? — спросила она.

— Потому, — ответил я, потягивая кофе, — что у женщины тонкая и нежная душа. Таково всеобщее мнение.

Пола злобно зыркнула на меня.

— Неужели ты и впрямь пытаешься насмехаться надо мной?

— Дети, дети, — вмешалась мать. — Я не потерплю перепалок за столом. Пола, сейчас же отложи газету.

О'Брайен снова поднял руку.

— А почему это не может быть женщина?

Сержант улыбнулся.

— Женщина способна представлять опасность для общества в качестве, скажем, разносчицы бацилл тифа. Но только не как бомбометательница. — Сержант Уолтерс стряхнул с обшлагов меловую пыль. — Мы можем и дальше продолжать наши логические выкладки, не рискуя ошибиться. Взрывник не женат. Вероятно, живёт вместе с матерью. Или со старшими сёстрами. Или с тётушками. Человек он неприметный, и, если на него обращают внимание, то лишь благодаря его вежливости и предупредительности. Он охотно оказывает мелкие услуги. Чёрт возьми, да он может оказаться соседом любого из нас! Вероятно, он не курит и почти не потребляет спиртного.

О'Брайен усмехнулся.

— А по-моему, пропускает стопочку для храбрости, прежде чем подложить очередную бомбу.

Сержант покачал головой.

— Нет. Выпив, люди такого склада либо засыпают, либо начинают блевать. Этот человек — изнеженный толстяк.

— Но зачем он убивает невинных людей?

— О людях он и не думает. Его цель — не они. Он считает, что, устраивая взрывы, мстит фирме, из которой его уволили. Или банкиру, который, как ему кажется, когда-то ограбил его. Или начальству, не давшему ему повышения по службе, которого, опять же, по его собственному мнению, он вполне заслуживал.

— Вечером пойдём к дядюшке Мартину, — объявила мать. — Мы не видели его уже неделю, а между тем нам следовало бы более исправно навещать родственника.

— Дядюшка Мартин — старый зануда, — презрительно бросила Пола.

Мать налила себе ещё кофе.

— Ты права, дочь, но не забывай, что у него только две радости в жизни — общение с нами и турецкая баня.

— Сегодня я могу задержаться на службе, маменька, — сказал я. — Надо обработать счёт Эванса. Не знаю, управлюсь ли к пяти часам.

Пола гаденько улыбнулась.

— Я слышала, неделю назад Корриган получил повышение. А тебя, надо полагать, опять обошли.

— Надо полагать, — сухо ответил я.

— Кадровая политика, — вставила мать.

— Тебе почти сорок шесть, — сказала Пола. — Неужели ты так никогда и не выбьешься в люди?

— Каждый человек на что-то надеется.

— Знаешь, ты просто бесхребетный слюнтяй! — взорвалась моя сестра. — Вот и застрял на этой должностишке!

— О тебя ноги вытирают, а ты и рад, — поддержала её мать. — Пользуются твоей добротой. Ведь Корриган получил должность, которую, по справедливости, надо было предложить тебе.