В образе птицы Семаргл парит в небесах и видит всё, что творится на земле.

Когда Семаргл охранял ночами посевы от набегов лесных зверей, он сдружился с берегинями. Берегини тоже заботились о растениях, поили их корни подземной водой.

И вот, однажды Семаргл загляделся на танцы берегинь[19] и заслушался их песни, потому что красиво берегини танцевали над лугами и полями. И вот, загляделся на них Семаргл, что и не заметил, как из лесу вышло стадо оленей и забрело в посевы ячменя. Когда же Семаргл, наконец, это заметил и бросился прогонять оленей, было уже поздно, потому что край поля вытоптали они так, как если бы там ничего и не сеяли.

Увидел это Семаргл, опечалился и заплакал. Потому что люди посеяли отборное зерно, а боги готовили тогда землю к хорошему урожаю. Но недосмотрел Семаргл за посевами и потому пребывал в глубокой печали.

Услышали плач Семаргла берегини, подбежали к нему и стали утешать. И сказали ему берегини, чтобы он больше не плакал, потому что они тоже ухаживали за этой пашней, и поэтому не бросят они Семаргла в беде.

И послали тогда берегини тёплый туман, и стали они кружить над полем с приговорами. И тогда те ростки, которые помяли олени, начали распрямляться и вверх вновь вытягиваться. И выглядело вскоре поле уже так, как если бы олени посевы и не топтали на нём.

…Ладомира шла по лесной тропинке. Стараясь отвлечься от мыслей о Лесьяре, она опять затянула песню. Но красавец охотник не намеревался покидать её мыслей. Неожиданно девушка вспомнила, как Лесьяр спас всем известную в округе ведьму Сияну. Как-то раз по ранней весне Сияна отправилась в лес за кореньями, забрела вглубь леса и нежданно-негаданно провалилась в прошлогоднюю медвежью ловушку. Чудом она не упала на острые деревянные колья. Однако сама без посторонней помощи выбраться из ямы не могла, лишь ободрала в кровь все руки. Два дня провела Сияна в западне, покуда не вызволил её оттуда Лесьяр. Принёс охотник измученную женщину к себе в хижину, обогрел, накормил, перевязал раны на руках. В благодарность за помощь и заботу Сияна вызвалась погадать охотнику на рунах, которые всегда носила с собой.

Однако Ладомира не знала, что бросила Сияна камешки с высеченными на них знаками и задумалась…

– Что ты видишь, Сияна? – сгорал от нетерпения охотник.

– Судьба твоя непроста… – загадочно ответила женщина. – Слыхала я, Вила тебя привечает… Правда ли?

Лесьяр рассмеялся, мотнул косматой русой головой.

– Было дело пару раз…Она хороша, когда облик девки примет… – признался охотник. – Не томи, говори, что руны предвещают…

Сияна закрыла глаза.

– Лучше бы я тебе не гадала…

Лесьяр напрягся.

– Ты видишь мою смерть?

Сияна кивнула.

– Но не сейчас, позже… Руны говорят, что ты обретёшь то, чего тайно желаешь. Но это и погубит тебя… Будь осторожен.

Наконец лес перед Ладомирой расступился, её взору открылась обширная поляна с возведённой на ней заставой. Заправлял здесь старший сын князя Радомира Калегаст.

Девушка приблизилась к распахнутым воротам, из которых выезжал конный разъезд. Один из конников узнал её:

– Здрава будь, Ладомира! – пожелал он. – Видал я, как брат твой Коршень мечом машет… Чай гостинцев ему принесла?!

Девушка кивнула в ответ. Всадники, пришпорив коней пятками, устремились по уезженной телегами дороге в направлении Альбы.

Тем временем Ладомира вошла на территорию заставы. На дозорных башнях блюли службу часовые. Всё у княжича было продумано до мелочей. Помимо того, что башни дозорные стояли круглые сутки, так ещё и схроны он приказал устроить в лесу вдоль тракта, ведущего к Велегошу. К тому же привлёк Калегаст на службу местных охотников. Те вроде и ремеслом своим занимались, да не забывали по сторонам оглядываться и сообщать княжичу о всех новостях и всех подозрительных случаях. За верную службу Калегаст награждал щедро. Любили за это княжича местные бодричи. Порой, когда неурожай случался, подкармливал Калегаст местных хуторян и те молили за него богиню Живу, бога Триглава и Ладу. Словом, вёл княжич политику дальновидную, соплеменников своих охранял, верой и правдой служил земле родной, отцу, семейству своему и Велегошу. Почитал Калегаст трёхликого Триглава, как бога войны, не забывал и его сыновей Руевита (семиликого) и Радегаста. Как заступил на заставу со своими дружинниками, тотчас приказал соорудить храм, где возносились хвалу богу отцу Триглаву и его сыновьям.

Ладомира беспрепятственно прошла мимо длинных домов, боле похожих на амбары, где жили воины, к ристалищу.

Подростки, начиная с тринадцати лет, призывались князем Радомиром к несению воинской повинности. Была она обязательной и почётной в течение трёх лет. Затем юноша определялся: вернуться в родной дом, жениться, обзавестись хозяйством, детишек народить, или посвятить жизнь свою сполна воинской службе.

Многие юные бодричи изъявляли остаться в дружине княжича Калегаста или воеводы Колота. Потому отбор был суров.

На ристалище новобранцы-подростки ворочили деревянными мечами, чтобы по-первости и неопытности не изувечить сотоварища. Спрятав левую руку под щит, безбородые юнцы, махали тренировочными клинками – удар, отбив… Ещё удар и снова отбив.

Чуть поодаль от юнцов сражались на настоящих мечах дружинники княжича. Дрались, как правило, до первой крови. Частенько за бранью наблюдали их сотоварищи и спорили на жбан медовухи или сурьи[20] на победителя. Хотя Калегаст пьянства не одобрял, порой разрешал своим воинам и новобранцам приложиться к жбану с терпким напитком.

Ладомира постояла подле ристалища: стучат щиты, лязгает железо… Чуть поодаль юнцы бегали по ристалищу с заплечными мешками, набитыми песком, развивая выносливость. Один, задохнувшись, не выдержал и упал на колени. К нему подошёл старший сотоварищ:

– Вставай, тютёха! Подымайся! Коли саксонец придёт из-за Альбы отдыхать некогда будет!

Юнец, собрав последние силы, поднялся с земли и снова побежал круг ристалища.

Ладомира тяжело вздохнула. Она была младше своего брата Коршеня на два года, который недавно стал дружинником, и догадывалась, что служба его в первый год была отнюдь нелёгкой. Девушка ещё раз окинула взором ристалище… У высокого частокола, что окружал заставу, группа дружинников метала копья в тряпичные куклы в человеческий рост, эмитировавшие саксонцев. Каждый бодрич должен попасть в цель.

Кто-то из воинов кидал арканы, ловили петлей друг дружку, не шутки ради – развивали ловкость. После чего упражнялись с длинными копьями, снабжёнными специальным крюком на конце, дабы в бою можно было стащить закованного в железо рыцаря с лошади.

Юнцы призывались на заставу в разгар весны. Но зато в конце лета, сев на лошадь, новобранец дивился своей силе. Табун княжича Калегаста числом ни мал – насчитывал почти сотню отменных лошадей, не считая жеребят.

За табуном требовался тщательный уход и потому княжич содержал цельную ораву конюхов, коих гонял нещадно, ибо лошадей любил, словно своих детей. Конюхи же дело своё знали, на Калегаста не обижались, когда тот взгревал их время от времени, дабы не ленились и не жирели на казённых харчах. Конюхи молились Авсеню, считавшемуся покровителем лошадей у бодричей, не забывали и о Велесе, потому, как с издревле повелось считать, что он не только поэт и сказитель, но и «скотий бог». А лошадь – скотина домашняя, дюжа умная и полезная.

Бодричи не забывали возносить молитвы богу Велесу:

«Велес, велемудрый, батюшка наш. Услышь славеса наши, обрати свой взор на дела наши, виждь нас, детей своих, мы пред твоим оком предстоим. Раденье тебе кладём, с чистотой сердец наших. На всяк день, аще и на всяк час, встань с духом нашим духом своим. Прими во ум твой деянья наши, и будь в них порукою. Ты волшбит и чародейство ведущий, за скотами и зверями радеющий, трясовиц прогоняющий, боли и хворобы изгоняющий, живота людине дающий, прими от нас – детей своих хваление сиё. Мы чтящие тебя и любящие, и любы от сердце дарящие, идеже и любиши ты тоюже любовию нас – детей своих. Прими в руцы свои дела наши! Соедени в единое, чтоб со душой спокойною и безметежною мы робили на благо наших сродников, детей наших и нас самих и проведи их к исполнению. Дай познать сладость жизни от тебя даденой – богатой. И отгони своим бичом страхи и козни, даруй ми силу от толики силы твоей. Отец мой, Велес великой, податель, в согласии со всеми сродниками, в мире духовном в семье пребывающий, даруй и ми спокойствия и благоденствия, до упокоения моего под твоим оком, под твоей дланью».