понедельник

Ужин в “Компер”, ресторане Оливье Кастеля (ул. Леопольда Робера, Париж, Четырнадцатый округ). Я спрашиваю, как поживает его брат Гийом.

— Ну… Он где-то между Индией и Пакистаном… Черт, забыл, как место называется… это курят…

— Афган? Иран?

— Нет! Он в Кашмире!

— Ты что, куришь свои свитера?

— Ну да, когда больше нечего…

вторник

Вечеринка Стефана Марэ[335] на улице Принцессы. Мы слишком много тусуемся, я даже начинаю волноваться. Но не могу же я упустить возможность поупражняться в своем любимом спорте: делать вид, что не узнаю людей, которых узнаю. Ну, само собой, это не касается Доминик Иссерман[336], которая знакомит меня с Линдой Евангелистой. Я спрашиваю, не обрыдло ли ей с шестнадцати лет получать вспышки в морду? Она не улыбнулась: может, не расслышала? Сегодня я в агрессии, потому что думаю о Жан-Франсуа Жонвеле, который сидел в этом кресле на предыдущей вечеринке Стефана Марэ. А теперь где он сидит? По правую руку от Сиеффа[337] ? Я бы пожелал ему лучше растянуться под сенью ангела-искусителя, задницей на мягком облаке, на черно-белом длиннофокусном снимке. Виктуар де Кастеллан расстегивает мою рубашку от Эрика Бержера, чтобы прилепить птифуры на мой безволосый торс, и я не протестую. Жеральд Мари[338] просит у меня мой номер телефона: может быть, меня ждет карьера манекена? Когда-нибудь я добьюсь своей цели — стану картинкой. Фредерик Санчес ставит “Rock it” Херби Хэнкока, и — держите меня трое, не то я засмерфую[339] в ведерке со льдом.

среда

Перлы этой ночи: “Мне нравится эта девица, только она ела последний раз в 1997 году”, “Не хочешь поскользить по волнам моей спермы?”, “You are so you!”[340], “Не знаю, в курсе ли ты, но из-за тебя я только что потеряла десять секунд своей жизни”, “Моя единственная религия — это я сам”.

четверг

Открытие “Стрингфеллоуз” на площади Ньель: всё как раньше, только голышом. Благодаря “Пинк платинум”, “Хастлер” и “Стринг-феллоуз”, Париж возвращает себе довоенную репутацию: это город голых баб с поднятой ногой. Мы все fellows[341] стринга! Я завожусь от блестящих тел, торчащих грудок, гладких писек, розовых ротиков и выгнутых спин с бороздкой поперек, по которой стекает пот и диоровский “J’adore”[342] ! Переезжаю в клип R&B! Изменять глазами — самый приятный способ хранить верность.

суббота

“Я художник, вовлеченный в коммерческую стратегию”. Самого классного парня на земле зовут Том Форд. Чтобы каждое мгновенье вашей жизни было прекрасно, спросите себя, что бы на вашем месте сделал Том Форд. Нет, он бы так не оделся. Нет, с этим чудовищем он бы не поздоровался. Нет, никому, кроме Карла Лагерфельда, он не улыбается. Нет, эту статью он бы не прочел, потому что находился бы в этот момент в пустыне Нью-Мексико и листал бы, позевывая, “Wallpaper”, весь в черном, прислонившись к белой стене своей виллы, где он устроил бы частную вечеринку, на которой гости, словно вышедшие из альбомов Брюса Вебера[343], доставили бы друг другу море удовольствия.

воскресенье

В чем проблема следующих сорока лет моей жизни? Попытаться прожить их счастливо, не будучи Томом Фордом.

понедельник

Отвратное пробуждение: Франсуаза не ночевала дома, и у меня не получается совсем на это наплевать. Обедаю с Жан-Полем Энтовеном, моим издателем и, несмотря на это, другом.

— Как дела? Ну и физиономия у вас!

— Ну как вам сказать… Я бы не прочь покончить с собой.

— Это бы здорово повысило тиражи ваших книг. Вы бы тут же стали культовым автором, как Бротиган или Сильвия Плат.

— Спасибо…

— Проблема в том, что после самоубийства этим трудно воспользоваться.

Вот так он меня вылечил от подобных мыслей. Можно считать, что в тот день Жан-Поль Энтовен, сам того не подозревая, спас мне жизнь.

вторник

Валь Пачино угощает меня новым коктейлем, который он окрестил “Жидким коксом”. Треть водки, треть “Get 27”, треть “Перрье”. “Get 27” смягчает горечь водки, а пузырьки “Перрье” ускоряют проникновение алкоголя в кровь. Три стакана, опрокинутые в темпе, превращают вас в живой стробоскоп.

среда

Залив в себя несколько литров “Жидкого кокса” на вечеринке “ВСД”, я утратил способность вразумительно рассказывать о ней. Как обычно, этот журнал имел несчастье попросить меня заняться warm up, то есть ставить диски с 11 вечера до полуночи, чтобы помешать взойти на сцену “Вип-рум” великой Еве Гарднер[344]. Я тоскливо свожу “Сьюпримз” со “Студжиз” и выкрикиваю непристойности в микрофон. “Трахни в зад мою киску!” — самая моя любимая (сегодня вечером я сексуально озабочен — с той минуты, когда Марк Дорсель познакомил меня с Мелани Кост[345], а Патрик Бессон начал кадрить мою подругу). Плазменные экраны передают репортаж с фотосессии Эстель Дезанж[346] в бикини, в окружении лоботомизированных венгерок. То, что происходит на экране, мне нравится больше того, что я вижу в зале. Публика освистывает паузы между дисками, хотя это мой фирменный знак, собственный патент, типа торговая марка Дюфрена — как провалить сет, не разогнав при этом танцпол. Раскрыть вам секрет? Не вопрос: поставь я даже невесть что, никто все равно не уйдет, пока бар открыт. Один псих подарил мне новую настольную игру: “Либертин арт” (что-то вроде “Счастливого случая” для свингеров). Мне не терпится вернуться домой, чтобы сыграть партию. “Вы с вашим партнером завязываете друг другу глаза и пускаетесь на поиски ароматов, источаемых вашими телами”, — гласит карточка номер 46. Скрэббл явно устарел.

пятница

На вечеринке Жан-Но в “Пульпе” я спрашиваю его, как называется клевейшая панк-группа, исполняющая трэш-металлическую версию “Музыки” Николетты.

— Да плевать, — отвечает он.

Позвольте порекомендовать вам эту замечательную группу: “Да плевать”.

воскресенье

Самое странное за границей — это то, с каким серьезным видом журналисты задают мне вопросы о смысле жизни. Они что, спутали меня с Эриком-Эмманюэлем Шмиттом[347] ?

понедельник

Мне хорошо, когда я слушаю музыку, созерцая облака в иллюминаторе, когда меня, в стельку пьяного, раздевает незнакомая девушка, когда я плаваю в залитом солнцем бассейне, когда мы с Франсуазой лежим в позе 69 или когда я читаю дневник Барнабута в серии “Имажинер”[348], потягивая ром-ваниль от Мадуду.

вторник

Я сейчас вообще не выношу людей, которые слушают саундтрек “Амели”. Этот аккордеон напоминает мне вечеринки, на которых пьют дешевое красное вино, оставляющее пятна и засохшие дорожки вокруг губ. Там никто не моет голову и нет ни одной годной к употреблению телки. Какой-нибудь приставучий замшелый придурок, выдыхая на меня зловонные пары, обязательно подойдет поговорить о книжке, над которой я работаю. Я, видно, становлюсь невротиком — не переношу трехдневной небритости и всякого рода “а что, давай, в натуре, посидим поболтаем в кафешке, послушаем “Негресс верт” — меня блевать от этого тянет, другого слова не подберу. Это мне напоминает безвозвратно потерянные ночи, потраченные на переделывание мира, хотя на самом деле переделывали тогда меня.