(Странник)
Это стихотворение мне очень нравится, мне нравится его глубина, сила. Мне нравится оно потому, что оно — поучение, утверждающее и подымающее силы читающего. Это самое верное, истинное воззрение на молитвенный подвиг. Этот взгляд я усвоил себе, помог бы только Господь осуществлять его по мере сил на деле.
Мне это стихотворение дал прочитать в первый раз брат Кирилл. Я взял листочек, думая, что это стихотворение простое, обыкновенное, хотя, судя по заглавию, и духовное, и не мог предполагать этой глубины. Я начал читать, и, когда прочел, мое сердце откликнулось, как чему-нибудь родному, дорогому, хотя я тогда еще и не знал, что его написал Батюшка. Я сразу увидел, что здесь не одни пустые только красивые слова, а что это — «дух животворящ» (см. 1 Кор. 15, 45). Впоследствии я, читая его, стал замечать глубокий смысл в самих выражениях. Да, действительно, «здесь нет ничего сочиненного, все это вылилось из сердца», ибо «от избытка сердца глаголют уста» (Мф. 2, 34).
31 декабря
Батюшка говорил мне о евреях, о их хитрости, пронырливости, о некоторых их тайнах, например о их ожидании в скором времени их мнимого мессии-избавителя. Я об этом ничего не знал, даже не предполагал ничего подобного. Это мне открыло глаза на дело, а дело это не пустяк. В заключение всего разговора Батюшка сказал мне:
— Я это вам для того говорю, чтобы вы знали, что такое монастырь, и что такое мир. Там ничего не знают.
И вот представляется мне иногда следующее: я спокоен, я знаю, что теперь вьюга, мороз, но в келии все равно тепло. Стены не пропускают холода, только слышно, как в трубе воет ветер. И появляется какое-то невольное чувство радости, что я не на морозе, а в теплой келии. Подобное чувство я ощущал в миру. С этого внешнего чувства я перехожу на духовное, внутреннее и думаю, что весь Скит с его плохонькой деревянной оградой есть теплая уютная общая келия, где все мы греемся и радуемся, что мы не в миру, ибо там мороз, там веют вихри ложных, пагубных учений, унося из души бедного неопытного юноши все хорошее, святое. Там всякому грозит опасность замерзнуть духовно, там редко кто согреет. Там метель, которая совершенно засыпает глаза, так что они ничего не видят, там слепнет человек. Там буря зла.
И слава Богу, что я здесь. Я постоянно должен благодарить Бога, помня, где я, и откуда вывел меня Господь.
1909 год
1 января 1909 г.
Однажды, когда я беседовал с Батюшкой, он, между прочим, объяснил один текст из Евангелия от Луки: «И проходит сквозь безводные места, ища покоя, и не обретает» (Лк. 11, 24).
— Что разумеется здесь под «безводными местами»? Души людей слабых, порочных, не имеющих никаких добродетелей. Диаволу неинтересно соблазнить и навести на грех такого человека, для которого согрешить не только мыслию и словом, но и делом, есть дело обыкновенное. Такого человека он вводит в грех без всякой борьбы, как, обыкновенно, действует он в миру. Наконец он опять решается возвратиться к тому человеку, из которого он исшел, и приходит… Когда он исшел из этого человека, человек ощутил умаление борьбы со страстями, они его как бы перестали тревожить. И он предался рассеянности, перестал внимательно следить за собой, впал в беспечность. Вот в таком-то состоянии его и находит, возвратившись к нему, диавол. Видя его не готовым к борьбе с собой, пользуясь его беспечностью, диавол идет и берет с собой еще семь духов злейших себя, и «вшедше, живут ту, и бывает человеку тому последняя горша первых…»(Лк. 11, 26). Поэтому всегда надо внимать себе.
Не помню хорошо, кажется, Батюшка говорил, что такой человек, по утишении страстей, дал место в себе гордости, что и способствовало тому, что он пришел, наконец, в такое бедственное положение.
После трапезы Батюшка обратился к нам с кратким словом. Передал благословение от архипастыря и высказал пожелание, чтобы мы проводили жизнь по возможности монашескую, шли к единой необходимой цели — спасению души, в горний Иерусалим, ибо других целей, надежд и упований у нас и не должно быть.
4 января 1909 г. Воскресенье.
Как-то Батюшка сказал следующее: Недавно к Батюшке пришел исповедоваться и побеседовать монастырский иеродиакон о. В. После исповеди он Батюшке и говорит:
— Благословите, Батюшка, я буду к вам ходить.
— Да ты ведь и так ходишь!
— Нет, Батюшка, ходить на откровение помыслов. Я их никому никогда не открывал. А теперь иногда спрошу что-либо у старших — они смеются. Вот я и решил просить у вас благословения ходить к вам на откровение помыслов…
Рассказывая это мне, Батюшка сказал:
— Он говорит мне про монастырь, а я думаю: про монастырь что и говорить, ведь и у нас в Скиту то же самое.
Вот и я лично слышал следующее. Когда мы жили еще в старом корпусе с братом Иваном, келейником о. Иосифа, мы шли однажды к Батюшке на благословение. По мирской привычке я громко разговаривал. И между прочим, я стал говорить об откровении помыслов. Тогда брат Иван, шедший до сих пор спокойно, одернул меня за руку, сказав:
— Тише… Здесь не любят откровения помыслов.
Это было уже почти год назад, я, может быть, слова не так передал, но смысл верен. Замечал я и другие недостатки в духовной жизни братии Скитской. И что это действительно недостатки, я заключаю из того, что Батюшка однажды мне сказал следующее:
— Наш Скит во внешнем устройстве вполне благоустроен, а в духовном строе есть пробелы.
Видя эти недостатки, я невольно по свойственной мне немощи, осуждаю братию, хотя и чуть-чуть борюсь с осуждением, но как-то не могу равнодушно смотреть на это, ибо иногда огорчаюсь при мысли, что это у нас, у нас в Скиту!
Также недавно Батюшка говорил:
— Теперь редко с кем из монахов можно поговорить о Боге, о вечной жизни… Так… только простой, обыкновенный разговор…
Все это я пишу для того, чтобы видно было, как упало монашество, что оно мало теперь походит на монашество первых времен, что теперь и можно только спастись смирением, терпением и откровением помыслов, ибо никаких подвигов у нас нет. Это мне говорил Батюшка и объяснял ослабление монашества ослаблением и развратом жизни в миру, ибо естественно, что слабый мир и дает слабых монахов. Вот, например, я. Какой я монах, какой я послушник, я даже не похож на монаха! Не велика моя жизнь, но так как я жил с самого рождения все время в миру и притом еще в городе, то он, то есть мир, оставил на мне свою печать.
Иногда приходят минуты, когда я начинаю чуть-чуть сознавать то, что я сейчас написал…
7 января 1909 г. Среда.
Прошли, пролетели, промелькнули святые рождественские дни. Прошли, то есть отошли в вечность. Прошли как-то очень быстро. День летит за днем, и времени не заметно.
— Это оттого, что наши старцы, — говорил как-то Батюшка, — очень мудро распределяли время в течение каждого дня, дали каждому делу свое определенное время…
Вот уже второе Рождество, второй Новый Год встретил я здесь и провел. Только Бог и знает, доживу ли я вообще до этого времени на будущий год или уже окончу свое земное странствие. А если и доживу, то буду ли в Скиту?.. На все воля Божия, ей надо покоряться…
Недавно скончался в Москве известный своим старчествованием отец протоиерей Валентин Николаевич Амфитеатров. Когда мы сказали маме о нашем желании, мама, хотя и предполагала, но все-таки была поражена и решила съездить посоветоваться к о. Валентину. Я с ней поехал. Когда мама объяснила о. Валентину цель нашего приезда, он ответил, что теперь никому советов не дает, а в особенности о таком деле, о котором он и не может советовать. «Я никогда не был монахом, — сказал он, — как я буду советовать».
11 января 1909 г. Воскресенье.
Сравнительно недавно Батюшка рассказал мне следующее:
