В этом контексте становится более прозрачной мотивация рождественского обычая совместного кувыркания по соломе («комякания») девушек и парней, что можно истолковать как символический эротический контакт («женитьбу») всех участников игрища с «предком», воплощенным в снопе.[620]
К развлечениям, относящимся к разряду «обчинивания», следует, видимо, отнести особую церемонию рассматривания парнями вышивок и тканых узоров на девичьих рубахах, известную под названием «смотр подольниц (поподольниц)». Эта церемония, устраивавшаяся как на посиделках, так и во время гуляния на Крещенье, по сути, являлась своеобразным публичным обсуждением готовности девушки к замужеству.
В Мольском приходе парни устраивали «смотр подольниц» так. С пучком зажженной лучины они обходили всех девушек, начиная с сидящей в красном углу, с просьбой показать подольницу (девочки-подростки их не имели). После долгих отказов и кокетства девушки показывали свои подольницы, а парни обсуждали вышивку и кружева на них, сравнивая мастерство и вкус их обладательниц.[621]
Очень распространен был смотр подольниц в Сямженском районе. В д. Арганово, Пирогово трое — пятеро парней, вооружившись лучиной, обходили девушек и осматривали их «поподольницы». Парень, держащий лучину, подойдя к девушке, спрашивал ее: «Как молода приготовилась? Есь ли поподольница?» Вместо ответа она загибала сарафан и выставляла поближе к свету край подольницы. Если та была красивой, кричали: «Ой, эта хороша! Хороша поподольница!» — а если нет, то: «Ой, эта, робята, худая! Не годицця взамуж!» — над этой смеялись. Поэтому иногда девущки прибегали к хитрости: «Которая с поподольницей, которая нет. Другая так фатку [платок] сунет, кажет кончик».[622]
Приведенных выше фактов, по-видимому, вполне достаточно для понимания тесной взаимосвязи большинства описанных сценок ряжения (с заголением, демонстрацией обнаженной натуры, ощупыванием или целованием половых органов, обливанием и обсыпанием снегом, битьем, куплей-продажей) с архаическим сюжетом ритуального брака с предком, воплощенным нередко в животном или в значимом ритуальном предмете (сноп, редька). В завершение приведем описания еще нескольких сценок, также построенных на упомянутых мотивах.
В некоторых деревнях устраивалось так называемое «доение коровушки». Скажем, в д. Холкин Конец в избу вводили на четвереньках голого мужика, измазанного сажей, — «корову» (иногда, например, в д. Зыков Конец, Коробицыно, на «корову» накидывали настоящую коровью шкуру), и поводырь водил его на ремешке, привязанном за шею, по избе. Затем кто-нибудь кричал: «Надо корову подоить!» — и один из ряженых пытался «доить» «корову» («подёргать за титьку»), а та лягала его «копытом», в чем, собственно, и состоял интерес сцены. В д. Росляково парни пытались заставить «доить корову» девушек, поэтому сценка завершалась шутливой потасовкой.
Яркий эротический оттенок носили сценки с «мельницей» (ср. легенду о мельнике, превращенном в медведя).[623] В д. Чеваксино «мельницу» изображал человек, сидевший на санках («чунках») и накрытый с головой рваной тряпкой («ряской»), который толок палкой камни и песок, насыпанные на сковороду. После того как «мельница» немного «поработает», кто-нибудь из ряженых кричал: «Мельницу смазать надо!» — и начинал поддевать палкой девушек, стараясь попасть им под юбку.
Иногда забава приобретала откровенный насмешливоэротический оттенок: при этом ряженые стремились прежде всего вогнать в краску девушек: «Наредят старика, который помене, шчобы легче нести на вечерованье, принесут, на скамейку серёди избы положат ево мужики — может и трое, и цетверо нёсло за руки да за ноги. Вот принёсут, положат этово старика, штаны снимут на подколенки, решать на жопу положат (который руководив — «мельник»). Вот он лежит и винтит жопой-то, дак решать-то и винтицци. Девок-то и подводят: «Вот, посмотри, как мельниця-та мелет!» — силой волокли девок-то, они прятаютцци, верешчат» (д. Основинская).[624]
В д. Зимницы устраивали даже две «мельницы» — водяную и ветряную. «На скамейке мужика посадят, штаны снимут, жопой поворотят к девкам: «Пошчупай, мелко ли мельниця мелет?» Это «водянка мельниця». Он и под подол залезет, как девка шчупать подойдет». Вторую «мельницу» — «витрянку» — располагали в той же позиции на полатях, и, чтобы оценить качество «помола», девушкам приходилось становиться на лавку.
В д. Пеструха сценка разыгрывалась иначе. «С „мельницей“ ходили — у скамейки провернули дыру, и «мельник» сев на эту скамейку (как вроде мельниця — раньше ведь была мельниця «восьмёрка», а и мужик-от тут навроди «восьмёрки», уж закрыт, дак не видно ницёво). Сев, лукошко залезное взяв, взяв палку — а дыра-то вот тут, перед йим. А внизу-то — у нас коров убавлели [забивали], а с запахом уж были кишки, набивали раньше в Новой-ить год — вот они взели, да в кишку засунули солому, да туда, в эту дыру-то просунули; там низко, а он сидит над этой-то дырой, [лукошком] закрыто, там ить не видко, внизу-то цево. Он сидит, да в лукошко: «Гр-р-р!» — вроде как мельниця верешчыт, дак он как мелет муку… А мужики-те — эти, «мельники»-те — стоят один по боку, другой по другому, все в худоё наряжены, в муке шапки (они и сами-то мажуцци — который сажой, который мукой); один мужик стоит с мешком — соломы набито и два кирпича положоно, а другой — полотенцё-то прежно нашо-то! эко вытканы были! — <д>ак узов на низу-то, а этот край-от кругом руки обвит…
Вот девку-ту схватят, да: «Пощупай, какая сыпь?» — раньше ить на мельницах в лодоцике мука бежит, ак от мелкая ли мука, ли хрушкая. Вот девку-ту схватят, да тут эту сыпь-ту и велят шчупать. А она как схватит, а эка студена! «Уй!» — взвизжит, да и побежала. Понюхает и тоже стонает всяко: «Уй! Ой!» Вот как если которая упираецци, да не идет, один [ «мельник»] йийи мешком-то — раз! — по горбу, [а другой] дак етим полотеньцем по спине-то — раз! Тут все уш идут девки-те. Всех-всех переберут, ёдной ни оставят. Ой, визгу-то, смеху-то, забавы-то!»[625]
Порой «мельница» почти не отличалась от «медведя»: «Что-нибудь страшное наденут, девок ловят, на полу побьют» (д. Новая Верхов.).
Довольно широко были распространены разновидности «мельницы» с обливанием водой и обсыпанием снегом.
В д. Аверинская ряженые, «приехавшие с мельницей», разыгрывали такую сценку: «Жорнова принесли, поставили середи полу. Один мужик сидит, жорнова крутит. От он молов, молов — а тамока набьют кудели в жорнова и подсвитят да закричат шо: «Пожар! Пожар! Мельниця горит! Воды надо! Воды!» А тамока вода уж приготовлена, на мосту стоит ушат воды. Как оттоль двери-те отворились, да как оттоль шорнули ушат-от на пол прямо — заливают пожар это. Вот девки и забегали — в валенках эть, брызги летят. А девок-то не выпускают, оне и бегают по воде-то».[626]
Очень похожая по смыслу сценка, но с другим сюжетом («кузнецы») была описана в конце прошлого века С. Дилакторским. О связи «кузнецов» и «кузницы», а также «подковывания» со свадьбой (женитьбой) и браком уже неоднократно писали.[627]
«Парень или мужик, раздевшись донага, дает себя привязать к какой-нибудь скамейке, на которой его и вносят в избу. Поместивши скамейку поближе к воронцу, тот, который изображает из себя кузнеца, находясь в таком же обнаженном состоянии, привязывает к ноге лежащего парня или мужика кончик принесенной с собой веревки, другой конец которой перекидывает через воронец и, взявшись руками за свободный конец веревки, начинает ее раскачивать. Это изображает раздувание кузнечных мехов в кузнице.
