Если беременность — период погружения в мир особой «женской эротики» (назовем так эротику беременного женского тела), то одновременно это время избегания (во всяком случае, символического) «мужской» эротики соития. Ее символы настойчиво изгоняются из знакового мира материнской культуры.

Довольно распространен запрет на близость с мужем в течение всей беременности; Наташу А. из Люберец знакомые и родня наставляли: «Беременной нельзя спать с мужем — а то глаза у ребенка будут… какие-то не такие, сразу видно…» (Москва, Люберцы, 1991 г.). «А сестра говорит, — писала потом Наташа, — что вообще нельзя, как только узнаешь, что беременна, и она своего даже просит об этом, а он ей отказывает» (Москва, Люберцы, 1991 г.). Это избегание относится к разряду традиционных. В материалах начала XX в., приводимых Г. Поповым, отмечен запрет половых сношений во второй половине беременности (когда малыш уже дает о себе знать шевелениями в животе): говорили, что в это время «ангел приносит младенческую душку и вкладывает ее в зародившегося ребенка»,[817] нельзя мешать. Не отсюда ли и «какие-то не такие» глаза у ребенка, если родители нарушат запрет?

Характерно, что беременной запрещалось присутствовать при повязывании молодой женским чепцом, символизирующим брачное преображение женского тела — покрытие, соитие.[818]

Беременной женщине не советовали перешагивать через ряд предметов. Среди них:

— коромысло, оглобли (удлиненные, фаллические по форме) и

— топор, вожжи, седло, хомут, части плуга, колодка для плетения лаптей (атрибуты мужских занятий).[819]

Эти предметы часто использовались в обрядах как мужские символы — скажем, при обрезании пуповины: мальчику ее отрезали на топоре или колодке для плетения лаптей (в отличие от девочки, которой эту операцию проделывали на прялке, веретенце и т. п. символах женских занятий).[820]

Любопытно, что во время родов этот запрет переставал действовать. Чтобы облегчить муки, роженице нужно было переступить через: «метлу, коромысло, дугу, через супруга, лежащего вниз лицом на пороге, и через его штаны».[821] Примечательно, что коромысло и прочие предметы здесь в одном ряду с мужем и его штанами — т. е. прямо кодируются как мужские символы. Роды, судя по всему, завершают период избегания «мужской» эротики, обозначая начало ее постепенного возвращения; но еще 40 дней женщина будет «нечистой», и сношения с нею запрещены. В наши дни советуют избегать близости с мужем в течение двух месяцев после родов.

Итак, можно представить образ тела в материнской культуре — именно тот образ, который станет основой ее символического языка.

Это беременное тело, тяжелое от нарождающейся внутри его новой жизни. Оно непостижимым образом влечет к себе — материнская культура стимулирует такое влечение: тем самым достигается устойчивое внимание к символике (и тому, что выражено с ее помощью). В то же время изгоняются символы смерти, разделения, следы травмирующих переживаний — они никоим образом не должны ассоциироваться с беременным телом, уменьшая его эротическую привлекательность. Формируется «иная» эротика — эротика рождения, «живота». А общепринятая эротика «соития» табуируется: из знакового мира изгоняются символы соития и вообще мужские символы. Вероятно, подавляются конкурирующие влечения. Внимание должно быть сосредоточено на теле рождающем (позже мы увидим — и рождающемся, т. е. здесь вообще телесность рождения).

Таким образом женская культура обеспечивает эротическое подкрепление своей символике.

После родов влечение переносится на тельце малыша. «Солнышко мое», «сладкий мой» — традиционные обращения к младенцам. Обычные приговоры: «сладкие пальчики» или даже «попочка сладенькая» — нередко сопровождаются поцелуями. Вербализуя, культура закрепляет и стимулирует влечение:

Общепринятая европейская культура табуирует эротику материнства, но еще З. Фрейд преодолел это табу: «Мать… питает к ребенку чувства, исходящие из области ее сексуальной жизни, она ласкает, целует и укачивает его и относится к нему совершенно явно, как к полноценному сексуальному объекту».[823] З. Фрейд заметил, что отношению матери к ребенку, особенно только что родившемуся, присуще характерное «логическое ослепление» — феномен, проявляющийся по отношению к объекту сексуального влечения. «Психическая оценка, которую получает сексуальный объект, как желанная цель сексуального влечения… проявляется как логическое ослепление (слабость суждения) по отношению к душевным проявлениям и совершенствам сексуального объекта…» Фрейд сетует, что феномен этот лучше изучен у мужчин, как и вообще сексуальная жизнь, гораздо в большей степени табуированная у женщин. Впрочем, это не помешало сделать любопытное наблюдение: «Как правило, у женщин не замечается сексуальной переоценки мужчин, но она почти всегда присутствует по отношению к ребенку, которого она родила».[824]

Русская пословица подтверждает: «У всякого первенец родится: во лбу светлый месяц, за ушами ясны звезды».[825]

Малыш бесконечно привлекателен для матери — внимание постоянно сосредоточено на нем: «Галка, жена, — с удивлением записывает новоиспеченный отец в своем дневнике, — в постоянном восхищении сыном. Она обсуждает со своей мамой каждый крик и любой взгляд Саньки (так мы его назвали), а я удивляюсь, что любая мелочь, с ним связанная, может стать для женщин событием…».[826] И, добавим, знаком. Телесный код не исчерпывается кодированием только женского тела. В качестве знака используется и тело новорожденного — лишь только появившись на свет, оно привлекает пристальное внимание и кодируется.

Здесь мы переходим к анализу еще одного жанра материнского фольклора.

«И вот наступила самая торжественная минута праздника: феи вошли в детскую и одна за другой стали преподносить новорожденной дары, которые они для нее припасли.

Одна из фей пожелала, чтобы принцесса была прекраснее всех на свете. Другая наградила ее нежным и добрым сердцем. Третья сказала, что она будет расти и цвести всем на радость. Четвертая обещала, что она будет превосходно танцевать, пятая — что она будет играть одинаково искусно на всех музыкальных инструментах».[827] Это отрывок из сказки о Спящей красавице, запечатлевший как раз то, что мы называем «предсказания-пожелания».

Этот жанр бытует и по сей день, только не сконцентрированно в ритуале, а рассеянно, составляя постоянный фон первых месяцев жизни младенца.

В первые два месяца (традиционно — 40 дней) новорожденного избегают показывать чужим из боязни сглаза. Он еще так слаб, так зыбко его существование: еще как бы не совсем «здесь».

А по прошествии этого срока знакомые (женщины) начинают ходить в гости: «знакомятся» с новеньким человечком и — «заново» — с матерью. Присматриваются к малышу:

— На маму похож. Если мальчик похож на маму, то будет счастливый (СПб., 1990 г., Людмила Л., 1949 г. р.).