Дивильковский заметил у матерей на Русском Севере обыкновение, любуясь на спящего малыша, ловить его улыбку: считалось, что в это время ангел-хранитель «гулит» младенца или же «андельская душенька с ним беседует, на все доброе наставляет». Поэтому нельзя в такие моменты тревожить и будить младенца — «андел уйдет, а нечистый-то андельские речи и начнет разбивать».[829] Улыбка во сне кодировалась — как знак будущих лучших качеств, «андельской» части формирующейся души.

И по сей день моя старшая родственница всякий раз, видя спящих детей, шепчет: «Детки спят — ангелы летают…» (СПб., 1991). Она около тридцати лет проработала в детском саду воспитательницей, а эту фразу услышала лет пятнадцать назад от пожилой (уже тогда) коллеги.

Женская традиция фиксирует внимание на улыбке младенца — но это один из самых волнующих моментов общения матери с ребенком, источник, как говаривали прежде, неизъяснимого блаженства. Как эротичны материнские описания (а впрочем, и отцовские)!

Наташа А. — о своем первенце Николеньке: «…нежный болтунишка. Иногда так ласково «разговаривает». Когда улыбается, то не могу выдержать такой доверчивой, ослепительной улыбки» (Москва, Люберцы, апрель 1992 г. Ребенку около 4 месяцев от роду).

С. Иванов: «Я взял сына на руки, и вдруг у него глаза распахнулись, и он поглядел на меня пронзительно и тревожно. А я на него уставился. Так изучали друг друга несколько минут. Потом Саня улыбнулся, а я обомлел от этой его улыбки. У самого физиономия расплылась в ответ».[830]

«Не могу выдержать», «обомлел» — внезапно охватывают непонятные, ошеломляющие ощущения. Это как озарение. Традиция, фиксируя их вербально, вносит в свой миф.

Еще один чрезвычайно значимый момент телесной близости в материнстве — кормление грудью. Это то, о чем больше всего говорят молодые матери в первые месяцы после рождения ребенка. Как сделать, чтобы «пришло» молоко? Чтобы малыш активно сосал? Переводить ли на искусственное вскармливание? Сцеживать ли молоко после кормления? И всеобщее убеждение: ребенок, выросший на материнском молоке, будет здоров, вынослив, не подвержен аллергическим реакциям, инфекциям и даже к сглазу более устойчив. «Мамино» молочко — лучшая пища» (СПб., 1990 г.). Короче, кормление — то, на чем женская среда постоянно фиксирует внимание.

Но это и наиболее заметный эротический момент материнства. По З. Фрейду, «сосание ребенком груди матери стало прообразом всяких любовных отношений».[831]

С другой стороны, это вызывает похожие ощущения и у матери. Б. Спок заметил: «Матери, кормящие грудью своих малышей, рассказывают, что они испытывают огромное удовлетворение от чувства близости ребенка, от сознания, что они дают своему ребенку то, что никто другой в мире не может ему дать. В книгах редко упоминают о том, что спустя недели две акт кормления грудью становится для матери физически приятным».[832]

Кормление грудью вносится в знаковый мир материнской культуры. Это один из емких символов, с которым связываются, в частности, воспитательные установки родителей. Характерный пример такого кодирования мы нашли в книге Б. П. Никитина — как он сам себя называет, «Родителя-профессионала» (у него семеро детишек и профессия педагога). Он пишет: «Кормление грудью — это не только питание малыша, которое обеспечивает ему начало жизни без болезней, хорошее развитие его сил и ума, но и воспитание любовного, доверительного отношения к родной матери, к другим людям… Каждой маме надо запомнить: чем раньше она отучит ребенка от груди, переведет малыша на смешанное, а тем более искусственное вскармливание, тем больше она предрасположит его к неконтактности, бесчувственности, одиночеству».[833] Это представление весьма распространено среди женщин. Но в данном случае важно обратить внимание на сам принцип кодирования: одна из манипуляций с ребенком — кормление грудью — кодируется, используется как знак-напоминание о таких качествах, как доброжелательность, общительность, доверительные отношения, а также хорошее развитие ума. Желанные качества (т. е., по существу, воспитательные установки матери) символически привязаны к «кормлению грудью». Это и есть момент его кодирования, превращения в знак.

Итак, тельце младенца включается в телесный код материнской культуры. Неудивительно, что культура стимулирует внимание, а точнее — влечение к нему.

До сих пор широко распространены пестушки — жанр, объединяющий словесный приговор и ласковые поигрывания с тельцем младенца: его щекочут, поглаживают, целуют, качают на коленях.

Едем с малышом (ему полгода от роду) в троллейбусе. Напротив сидит женщина лет сорока — улыбается, заговаривает с мальчиком:

— Щечки толстенькие! Ой, какие пальчики сладкие-сладкие!

Потом выставляет вперед два пальца, будто рога:

(вариант: бодать дитя пузатое; идет коза бодатая — также широко бытуют. — Т. Щ.),

Щекочет малыша «рогами»-пальцами, а он смеется-заливается! (СПб., 1991 г.).

Можно заметить, как в этих пестушках находит выход безотчетное влечение, желание потрогать, погладить, приласкать малыша. Есть что-то неизъяснимо влекущее в его крохотных пальчиках, нежных волосках, а сияющая улыбка — как награда. Кажется, ее-то и добиваются; пестушки — одно из средств.

Часто приходится слышать пестушку про сороку:

Сорока-ворона кашу варила, воду носила:

Здесь у ней холодная вода (легонько щекочут запястье),

Здесь — теплая (щекочут локоток),

А здесь — горячая-горячая-горячая (щекочут под мышкой)!

Конечно, дитя смеется, повизгивает, и у взрослого самая блаженная улыбка (СПб., 1991 г.). С малышом постоянно заговаривают, заигрывают незнакомые люди — пестушки типа «сороки» или «козы» придают этим заигрываниям культурно-санкционируемую форму.[834]

Телесная символика играет роль медиатора в самоорганизации, консолидации невидимого сообщества матерей.

Стою в очереди у молочного магазина. Живот уже округлился, и я чувствую постоянное внимание окружающих женщин. Одна из них все посматривает на мой живот и наконец спрашивает: «Как, шевелится уже?» «Сейчас, — говорю, — затих». — «Ну, спит, пускай спит…» (СПб., 1990 г.).

Или эпизод, описанный в самом начале: незнакомая женщина подошла прямо на улице и говорит, чтоб я собак не перешагивала — а то ребенок может быть волосатый.

Поначалу такие вещи ошеломляли: трудно представить в обычной городской отчужденности, что кто-то вдруг трогает ваш живот, рассматривает его и спрашивает, что там у вас происходит внутри. Это просто немыслимо — существуют межличностные барьеры, и они действуют достаточно эффективно. Что же сняло барьеры в описанных эпизодах? Что послужило сигналом к общению? Живот, мой округлившийся беременный живот. Оказалось, что он действует между рожавшими женщинами как сигнал к общению, символ-медиатор.