В Манчестере, на бирже, Диккенс встретился с двумя коммерсантами, братьями Дэниелем и Вильямом Грант. Оба выбились в люди из «простого народа», и оба они поразили воображение Диккенса. Когда на помощь Николаса надо было выслать надежных защитников, Диккенс вспомнил о братьях Грант. В романе появились братья Чирибл.

Доброта их неописуема. Ей не страшны никакие козни злых сил. Никакая злая воля Ральфов Никльби не одержит верх над братьями Чирибл. Мистер Броунлоу из «Твиста» привлек расположение читателя, — братьям Чирибл он должен будет отдать свое сердце.

Надо внушить веру каждому, кто не верит в конечное торжество добродетели над пороком. Злые силы погибнут — писатель должен об этом позаботиться, — возмездие настигнет всех по очереди.

Роман шел к концу. Николас из гордости отказался от руки любимой им Медилайн, так как узнал, что она богатая невеста. Но братья Чирибл и тут пришли на помощь, предложив ему вступить участником в их фирму. Кэт вышла замуж за любимого юношу. Понес возмездие и владелец йоркширской школы Сквирс, который замучил бедного Смайка, но попал в тенета закона. И погиб сам Ральф Никльби, вдруг обнаруживший, что затравленный с его помощью Смайк — его собственный сын, а созданное темными путями благосостояние его рушится…

Диккенс был в прекрасном расположении духа. Роман нравился читателям, очень нравился, — тираж ежемесячных выпусков не заставлял в этом сомневаться. И основная идея проведена ясно. Читатель извлечет из романа большую пользу, это несомненно, а портретная галлерея комических персонажей действительно ему удалась — театральный антрепренер Кромльс, и актриса мисс Снивелличи, и чета Мантолини, и миссис Никльби, и Кенуигс — квартирохозяин Ноггса, и Лилливик — сборщик платы за водопровод, — право же, они не уступают комическим персонажам из «Пиквика».

В конце сентября он закончил «Никльби» у окна, за которым вдали шумело море. Надо было возвращаться в Лондон.

Дом двухэтажный, с полуподвалом и мансардой, стоял на Девоншир Террас, за высокой кирпичной стеной. К северу от Девоншир Террас за грудами домов простирался гигантский Парк Регента — Риджент Парк. Сюда, в этот дом, Диккенс перевез незадолго до нового года Кэт и детей; их было трое, — два месяца назад родилась маленькая Кэт. За кирпичной стеной — сад, из кабинета дверь вела прямо в сад, надо только спуститься на несколько ступеней; это очень удобно — с этой стороны в кабинет не проникал шум. А дверь в коридор надо обить в несколько слоев байкой. Писать можно только в полной тишине.

Диккенс отдохнул после окончания «Никльби». Друзья поздравляли его, — роман удался. Чепмен и Холл готовы были подписать любой договор на самых выгодных условиях. Читатель уж привык к ежемесячным выпускам. Какой роман может фирма анонсировать? Форстер сообщал о нетерпении издателей и улыбался, вспоминая, как выжидательно взирали на него Чепмен и Холл, когда посещали его по делам Диккенса. Но он, Форстер, разумеется, молчит, он не дает никакого ответа. Хотя, нужно сказать правду, Диккенс давно поделился с ним своими планами. Теперь эти планы приняли реальные очертания.

— Видите, Форстер, — говорил Диккенс, когда Кэт и дети ушли после обеда из столовой и мужчины остались одни за бутылкой портвейна, — еще летом я писал вам из Питерсхема о том, что после окончания «Никльби» я подумываю затеять некое издание. С той поры мы не раз обсуждали этот вопрос, не так ли?

— Ваши соображения, по которым вы хотите перейти от ежемесячных выпусков романа к другому типу издания, имеют некоторые основания. Может быть, вы правы, и публика действительно устала от романов, которые вы издаете ежемесячными выпусками. И вам, конечно, будет легче. Не всегда можно заставить себя к сроку закончить очередную порцию романа.

— Вот именно! Я бы хотел издавать еженедельно выпуск, ценой пенса в три, чтобы определенное количество этих выпусков составляло томик, который может выходить регулярно.

— И вы по-прежнему хотите воспользоваться идеей Аддисона и Стиля и создать новый клуб по образцу «Болтуна» и «Зрителя»?

— Да, но темы моих выпусков должны быть еще более общедоступны, и написаны они будут более популярно, чем эссе в «Болтуне», «Зрителе» и даже в гольдсмитовской «Пчеле». Мне бы хотелось начать, как в «Зрителе», с какого-нибудь рассказа, имеющего отношение к возникновению моего издания, основать нечто вроде клуба или постоянной организации и через все сочинение провести историю жизни каждого участника…

— Значит, вы предполагаете все же дать приключения этих участников — так, что ли? — спросил Форстер.

— Да нет же! Мы с вами уже говорили, что в издание я включу занимательные эссе на злобу дня, я буду разнообразить записи — это будут скетчи, эссе, рассказы, приключения, письма вымышленных корреспондентов и так далее… Быть может, я снова введу мистера Пиквика и Сэма Уэллера, а последний может не без успеха снабдить меня разными сообщениями. Отдельные главы я могу, например, посвятить размышлениям о парламенте, я представляю себе также главы с описанием событий, некогда случившихся в Лондоне, с описанием современного Лондона и будущего Лондона. Их можно озаглавить, скажем, «Развлечения Гога и Магога». Как вам это покажется?

— Ну, что ж. Лондонцы знают их, во всяком случае тех, которые стоят в Гильдхолле.

— Вот-вот. Предположим, Гог и Магог в Гильдхолле развлекают друг друга рассказами в течение ночи и на рассвете замолкают. Можно будет разбить их рассказы на части, наподобие «Арабских ночей».

— Вы не отказались от намерения привлечь сотрудников?

— Кроме меня, никто не может воплотить эти идеи, но, конечно, у меня должны быть помощники… А теперь, Форстер, я могу вам рассказать о том, как я начну всю эту затею. Перейдем в кабинет.

Они перешли в кабинет. В камине жарко пылал уголь, — февраль стоял холодный. Диккенс подошел к задернутой портьерой двери, выходящей в сад, отогнул портьеру, — за окном была тьма. Он позвонил в колокольчик и приказал вошедшей горничной передать садовнику, что уже пора зажечь фонарь над входом в сад.

— У нас на Террасе только три дома, при каждом сад, а сады примыкают к кладбищу при церкви Сен Марилебон, — сказал он, задернул портьеру и, отойдя, опустился в кресло у камина. Форстер сидел в другом, вытянув ноги.

— Итак, Форстер, я начну первый выпуск с описания старика, он живет в странном доме и питает особое расположение к старинным, причудливым стоячим часам. Они коротают длинные вечера — мой старик и часы — наедине друг с другом, он привык к их голосу и ему кажется, что это голос друга. А по ночам их бой напоминает ему, что у двери его спальни бодрствует верный страж. Когда же он сидит у камелька, ему кажется, что в пыльных чертах их лица он может прочесть радушие, а мрачный их вид развлекает его… Затем я расскажу, как из глубокого, безмолвного, древнего футляра, в который они заключены, он достает старые рукописи, — достает, чтобы их прочесть. И я расскажу, как он назовет клуб, когда он организуется, в честь своего бессловесного слуги, а также из уважения к его пунктуальности…

— Вы придумали заглавие? — спросил Форстер. Он слушал, как всегда, внимательно.

— Еще не окончательно… То ли «Часы старого Хамфри», то ли «Повесть мастера Хамфри», а может быть «Часы мастера Хамфри»… Скоро я начну писать, Форстер… Вы можете уже оповестить Чепмена и Холла о моей затее. Если она их увлечет, обдумаем с вами условия договора.

— Я не сомневаюсь, что они готовы подписать с вами любой договор на любую затею, как вы говорите.

— Прекрасно. Иллюстратором я решил пригласить Физа и Каттермоля. Я остановился на Джордже Каттермоле отнюдь не потому, что он женился на моей родственнице, весьма, кстати сказать, дальней. Он талантливый малый… Вы помните, конечно, его акварели на последней выставке Общества акварелистов?

Его «Вальтер Ралей» и «Старое английское гостеприимство» нельзя забыть. И рисовальщик он хороший.