Впрочем, это нельзя было назвать удачей, потому что Фанни заслуженно награждена была судьбой. Она не зарыла в землю своих музыкальных способностей. Она никогда не ленилась, занимаясь игрой на фортепиано. И судьба воздала ей по заслугам. Фортепианный мастер, ремонтировавший эти инструменты в музыкальных школах, прослышал о ее способностях от ее дешевых учителей. И мастер сообщил о ней педагогам, которые привлечены были к организации Королевской музыкальной академии. Вступительный экзамен в академию прошел удачно. Фанни была принята. Отныне она должна была жить в академии и там учиться.

Чарльз любил сестру. И ни на один момент зависть не заслонила в нем доброго чувства и радости, когда Фанни сообщила родителям о своем успехе. Но ему было очень горько, когда счастливая Фанни покидала Байхем-стрит, чтобы отправиться в академию, где ей предстояло жить в дортуаре совместно с другими счастливицами. Подумать только: учиться в Королевской музыкальной академии! А он по-прежнему не мог учиться в простой школе.

Но и переезд Фанни в академический дортуар не облегчил положения семьи. Тогда было решено, что миссис Диккенс откроет школу для девочек. Эта идея принадлежала мистеру Диккенсу. Частная школа — прибыльное дело, это несомненно. Надо только удивляться, почему такая идея не пришла ему раньше в голову.

Когда Диккенсы поделились этой великолепной идеей с более практическими знакомыми, последние единодушно решили, что район Байхем-стрит отнюдь не открывает никаких перспектив для применения педагогических талантов миссис Диккенс. Если бы даже и удалось соблазнить жителей Кемден Тауна блестящей будущностью, ожидавшей их дочерей, которых они вверили бы попечению миссис Диккенс, кемденцы могли бы платить только гроши. Поэтому решено было переехать в другой район, населенный людьми более состоятельными.

И в начале 1823 года Диккенсы переехали на Гоуэр-стрит, откуда недалеко было до Британского музея. На двери дома появилась табличка: «Пансион миссис Диккенс для девиц».

Джон Диккенс тщательно очинил дюжину гусиных перьев и, вооружившись справочником с адресами жильцов нового района, изо дня в день строчил письма, в которых восхвалялась постановка дела просвещения в новооткрытом пансионе. Почтовые расходы увеличивались с каждым днем, все новые десятки отцов и матерей оповещались о безусловных достоинствах нового заведения, и трудно было понять, почему никто из них не откликался на неоспоримые доводы мистера Диккенса. Увы! Никто в этом районе не знал раньше о существовании миссис Элизабет Диккенс, и никто из окрестных жителей не соблазнился отдать любимую дочь в образцовое педагогическое заведение на Гоуэр-стрит. Новая квартира стоила много дороже, чем старая, Джемс Лемерт отказался переехать на Гоуэр-стрит, и к концу 1823 года положение стало совсем плачевным.

Была середина февраля. Джон Диккенс вернулся со службы рано. На этот раз он не заходил в таверну. Обед был очень скудный. После обеда он посидел в столовой, рассказал детям смешную историю об одном из сослуживцев, очень рассеянном джентльмене, потом осведомился, что за книга появилась в руках Чарльза.

— Ах, вот что! «Шотландские вожди»? — бросил он взгляд на переплет. — Хорошая книга. Очень хороший исторический роман. Читай, дружок. Исторические романы миссис Портер приносят пользу. Знакомишься с нравами, так сказать, переносишься в прошлое… Вот, вот… Словом, знакомишься с историей, а это, так сказать, очень расширяет умственный кругозор…

Он не продолжал. Его занимала другая мысль. В кармане он нащупал несколько мелких монет, бросил искоса взгляд на жену, которая сидела неподалеку и штопала детские вещи. Сегодня она была неразговорчива. Только часа два назад зеленщица сказала, что решительно отказывается давать в долг, пока не заплатят за последние три месяца.

Джон Диккенс стал напевать какой-то мотив. Наконец он решился:

— Почисти-ка мне, дружок, ботинки. Я пойду пройдусь.

Просьба относилась к Чарльзу. «Пройтись» значило зайти в таверну. Чарльз послушно встал. Он всегда чистил ботинки и отцу и матери, чистил с вечера, а если родители выходили из дому не только утром, но и днем, то приходилось чистить и второй раз.

И в этот момент в наружную дверь постучали.

Стук был энергический — так обычно стучат кредиторы, Чарльз хорошо знал этот стук. Летиция побежала открывать дверь.

В комнату вошли два незнакомца. Нет, это не кредиторы, их никто не знал. Один из незнакомцев, коренастый, с короткой шеей и с лицом злого мопса, сказал, глядя на Джона Диккенса:

— Вы Джон Диккенс?

— Вы не ошиблись, сэр, — ответил тот, и в глазах его мелькнула тревога.

— Вы взяли взаймы сто фунтов… Вам давали не сколько раз отсрочку, но, наконец, ваш кредитор подал вексель к взысканию. Вы арестованы, Джон Диккенс.

Неисправимый должник, по английским законам, мог быть арестован и заключался в специальную тюрьму, пока не уплатит долг. Мистер и миссис Диккенс хорошо знали этот закон. Но мистер Диккенс попытался улыбнуться, увидев, что жена вот-вот заплачет. Дети смотрели с ужасом на незнакомцев, которые были очень спокойны.

— Ну, что ж! Я подчиняюсь закону. Пойдемте! — бодро сказал мистер Диккенс.

Мать и дети заплакали. Он по очереди всех поцеловал и с застывшей улыбкой двинулся к полицейским чиновникам. Один из них сказал:

— Ваши вещи, Джон Диккенс, пусть доставят в в Маршельси.

Миссис Диккенс заплакала громче. Маршельси была долговой тюрьмой.

Для семьи настали еще более трудные времена. И зеленщица, и мясник, и бакалейщик, и пекарь узнали о судьбе Джона Диккенса через полчаса, а домовладелец еще раньше. И все они на следующий день явились с требованием денег, которые задолжали им Диккенсы. Отсрочить платеж? Об этом не может быть речи. Они и так дождались, что глава семьи угодил в долговую тюрьму.

Родственники миссис Диккенс, Барроу, поахали, повздыхали, но денег не предложили. Они давно предупреждали-де миссис Диккенс, что ее супруг очень легкомысленно относится к расходованию фунтов и шиллингов. Нет спора, куда легче тратить деньги, чем их наживать, но неужели Элизабет не могла внедрить в легкомысленную голову мужа, что он попирает священные обязанности, возложенные всевышним на главу многочисленной семьи? Короче говоря, миссис Диккенс должна сама изыскивать выход из положения. Тем более, что она сплошь да рядом забывала и сама об экономии и тратила на новые наряды те самые фунты, которые могли бы пойти на удовлетворение более насущных потребностей.

И почти ежедневно Чарльз шел к ростовщику, ссужавшему деньги под залог вещей. Нужно платить высокие проценты и оставлять вещи до той поры, когда можно будет выкупить их. Но иного выхода не было, кредиторы не ждали, да к тому же надо как-то питаться всей семьей. К ростовщику постепенно переходила одна вещь за другой из хозяйства Диккенсов.

Тюрьма Маршельси находилась за Темзой, в заречном Лондоне. Когда Чарльз впервые пришел повидаться с отцом и передать ему кое-какие вещи, бодрость Джона Диккенса почти совсем испарилась. Он плакал, как и Чарльз. В тюремной камере с зарешеченным окном мистер Диккенс жил не один, но второй жилец отсутствовал — был в гостях у соседей.

Камеру украшал камин. Тюремные власти вложили в камин по кирпичу с обеих сторон, чтобы заключенные не жгли много дров, — наблюдательный мальчик заметил сразу эту уловку.

Мистер Диккенс долго говорил, что надо жить экономно и опасаться Маршельси, и, выговорившись, послал Чарльза к капитану Портеру, этажом выше. Наступало время обеда, который можно было получить за наличные шиллинги в тюремном буфете, но для Чарльза у мистера Диккенса не было ни ножа, ни вилки, а капитан Портер, такой же узник, как и мистер Диккенс, проживал в тюрьме вместе с семьей, и домашнее хозяйство у него было налажено. Но, по-видимому, налажено плохо, потому что у капитана отсутствовала такая важная часть туалета, как костюм. Заметить это было нетрудно, когда нечесаный капитан в ветхом коричневом пальтишке вручал Чарльзу нож и вилку. Пальтишко было надето прямо на грязное белье, и ничуть не менее, чем белье капитана, грязны были платья двух его взрослых дочерей, пребывавших в той же камере, что и Портер.