А что, вполне изящное и толковое решение. Строить избушку на земле при такой влажной почве глупо. Вмиг сруб сгниет. Но и фундамент надлежащий вырыть запаришься, при почти метровой глубине промерзания в здешних климатических условиях. А в этом случае только и трудов, что по весне пень от молодых побегов очистить. Если не возникнет желание устроить себе еще и беседку…

Стало быть, не ошибся я, заранее записывая отшельника в мудрецы. И мы пришли по нужному адресу.

В этот момент на пороге хижины показалась человеческая фигура. Размашисто осенила крестным знамением заходящее солнце, низко поклонилась, еще раз перекрестилась и скрылась внутри, потянув за собою дверную створку.

Черт! (прости, Господи…) Неужели опоздали? Опять на дворе ночевать придется, утра дожидаясь. Впрочем, в этот скворечник я бы все равно не поместился. Проверено. У ведуньи Мары хатка куда больше была, и то бабуся меня внутрь не пригласила. А вот то, что важный разговор еще на восемь часов отложится, не радует. Да, скорости в средние века не космические, но все же…

— Э-ге-ге! — неожиданно заорал мне над ухом Митрофан. — Брат Феофан! Погоди запираться!

Минуту или две ничего не происходило, и я уж было решил, что все, звыняйте, куме, поезд ушел, как дверь опять распахнулась.

— Кто тут? Если крещеный люд — покажись!

Голосом отшельника Господь не обидел. Не такой басистый, как был у отца диакона из Западной Гати, но вполне густой и грозный.

— А если бесовское отродье — даже близко не подходи. Вмиг свяченой водой окачу.

— Крещеные мы, брат Феофан! Крещеные! — опять заорал в ответ Митрофан. И мне, чтоб не оглохнуть, пришлось поставить его на землю.

— Что-то, отрок, голос твой мне знаком? Или кажется? Ну-ка, назовись!

— Да я это, брат Феофан! Митрофан. Послушник из монастыря.

— Послушник, говоришь. А кто у вас игумен?

— Отец Дионисий.

— Верно. А какие молитвы знаешь?

— Так все, какие есть…

Митрофан повернулся ко мне и приложил палец к губам.

— Ваша милость, вы пока тут спрячьтесь. Боюсь, брат Феофан может не признать в вас доброго мирянина. Днем еще куда ни шло, а сейчас…

Разумно. Я даже спорить не стал. Как стоял, так и уселся.

— Все, говоришь… — неожиданно рассмеялся отшельник. — Ох, молодо-зелено. А не гордыня ли это, отрок? Разве не ведомо тебе, что все только Господь знать может! На то он и Всеведущ. А нам лишь прикоснуться к великой мудрости позволено…

Тут он умолк и сделал манящий жест.

— Хватит в кустах прятаться да глотку драть. Покажись уже. Пока еще хоть что-то без огня разглядеть можно.

Позволив Митрофану подойти к избушке шагов на пять, старец снова потребовал, чтобы тот остановился, перекрестился и громко произнес «Отче наш».

Воистину, простое время и такие же нравы. Очень сильно сомневаюсь, что в третьем тысячелетии или парой столетий раньше шпиона-разведчика, а уж тем более диверсанта могло бы остановить требование перекреститься слева направо или наоборот. Да хоть на коленях намаз совершить, или амиду прочесть стоя.

Всегда любил книги о приключениях запорожских казаков и всегда удивлялся их невероятной доверчивости, порою граничащей с наивностью. Скажи, что веруешь в святую апостольскую церковь, перекрестись по православному уложению, и ты уже свой.

Неужели никому даже в голову не приходило, что лазутчик, вышпионив все, вернется к своим, а там ему с легкостью отпустят любые грехи? Ибо Ad maiorem Dei gloriam или то же самое, только во имя Аллаха. Или это происходило от того, что казаки, в большинстве своем сами искренне исповедующие православие, даже мысли не могли допустить, что святой вере можно изменить?.. Пусть даже понарошку и с благой целью.

— Припоминаю я тебя, отрок… — признал Митрофана брат Феофан. — Видел в обители. Что-то случилось?

Митрофан только головой отрицательно помотал. Врать не умел, а выкладывать всю правду пока еще было не с руки.

— Ах да, — опомнился отшельник. — Ты же не один. А я уже с расспросами. Ей, добрый человек. Выходи и ты к нам.

— Брат Феофан… — парень замялся. — Тут такое дело… Ты шибко не удивляйся… Только спутник мой не совсем обычен с виду…

— Болен, что ли? Проказой? — посерьезнел тот. Потом перекрестился и прибавил: — Ну, на все воля Божья. Подходи, странник. Не прогоню. Негоже христианской душе аки зверю в лесу скитаться. Будем вместе молиться. Авось Господь и окажет милость. Ибо благой и человеколюбец.

— Да нет же, здоровый он…

— Даже чересчур здоровый… — отозвался я, решив, что пора самому за себя словечко замолвить. А то мой спутник еще долго кругами ходить будет. После чего показался из кустов. Для начала частично. Той частью, что над кустами возвышалась.

— Вот это да! Хорош… — отшельник отнесся к моему появлению неожиданно благосклонно и даже с некоторым восторгом. — Слава тебе, Господи. Не перевелись еще богатыри на земле русской. Ну, подходи, молодец, подходи. То-то я все, дурень старый, никак не мог уразуметь, о ком Ух мне рассказывает.

— Ух? — теперь пришла моя очередь удивляться. — Брат Феофан, вы сказали Ух? Филин ведуньи Мары?

— Ну да, — кивнул отшельник. Кстати, никакой не старец. О возрасте судить не возьмусь, но длинные волосы, взятые под бечевку, и борода только-только серебриться начали. — Как Марьюшка погибла, он ко мне жить перебрался. И все о великане, который к ней приходил, рассказывал. Ага, вот теперь и сам вижу личину, что ведунья на тебя наложила. Стало быть, сила понадобилась, коль ты ее до срока скинул. Верно соображаю?

— Личину? Она что, до сих пор на мне?.. — потом до меня дошла другая часть информации. — Мара погибла?

— А ты разве не знал?

М-да, конструктивный разговор получается. А еще говорят, что только в Одессе на вопрос отвечают вопросом. Так мы друг дружку до утра пытать сможем, ничего не узнав и не объяснив толком.

— Брат Феофан, если ты, вопреки опасениям Митрия, признаешь во мне человека, а не «исчадие», то давай разложим костер, присядем и побеседуем.

— Да… — спохватился тот. — Конечно. В келью не зову. Там мне самому развернуться негде. Зато, чем угостить путников, найдется. Давеча мне и хлеба, и сыру миряне принесли.

Оставив Митрофана помогать отшельнику, я пошел за дровами. Если доведется огонь до утра поддерживать, охапкой хвороста не обойтись.

Вообще-то я уже жалел, что поддался вспышке и ушел из замка. Подумаешь, девчонка не так меня поняла и не оценила. Ну и что? Из-за этого все бросать? Столько дел начато, столько идей было по благоустройству и семимильному прогрессу. А теперь? Ношусь по лесам как угорелый. И все без толку. По большому счету… Нет чтобы вовремя вспомнить совет Фомы и представить себе легион капризно надутых губок и вздернутых носиков. Глядишь, полегчало бы, как обычно. И не пришлось бы великаном становиться. Пожил бы еще, как человек.

Увы, у действительности нет сослагательного наклонения. Или, как говорят в народе, если б да кабы во рту росли грибы, тогда был бы не рот, а целый огород.

В сердцах на себя и собственную глупость, схватил какой-то покосившийся сухостой обхватом в три пяди и грохнул им о соседнее дерево. Да так, что верхушка отломилась, а в руках остался толстый двухметровый отземок. Как раз то, что надо… Сунул обломок под мышку, подумал и прихватил верхушку. Презент, типа. Мне не в тягость, а отшельнику лишний раз за дровами ходить не придется.

Пока предавался самобичеванию, монахи уже и огонь разожгли, и котелок над костром повесили. Стало быть, будет и горячее на ужин.

— Водицы испить? — протянул мне флягу брат Феофан, уважительно глядя на притащенные дрова в виде располовиненного дерева.

— Спасибо.

Горло промочить и в самом деле не помешает. Я принял из рук отшельника посудину, сделанную из выдолбленной тыквы, вынул затычку и с наслаждением приложился к горлышку. Вода оказалась студеной, слегка отдавала мятой и еще какой-то флорой, напоминая неподслащенный березовый сок. Ну, кому как нравится. Знавал я одну девчонку, которая пила только из-под крана, считая, что хлорка придает воде особый привкус. Так почему лесному отшельнику не настаивать свое питье на травах?