Полковник спешился и вместе с комиссаром вошел вправление как был — в папахе, в бурке, надетой поверх черкески.

В большой комнате правления народ разбился на группы. Сидели, стояли, громко говорили о Советах, о комиссарах, об офицерах, о поборах всяческих властей. Комиссар действовал официально — вышел на Председательское место и громко объявил:

— Товарищи казаки! Сядьте по местам. К нам прибыл и хочет говорить с вами делегат от полковника Шкуро!

Наступила тишина.

— Полковник не стал пробираться к столу, а остановился на свободном месте, сбросил с плеча бурку. В одной руке револьвер стволом вниз, другая рука — на кинжале. Начал громко, почти кричал:

— Я — полковник Шкуро! Здравствуйте, братья бургустанцы!

Дружно по-привычному ответили старики, как на плацу:

— Здравия желаем ваше высокоблагородие!

— Вас собрали здесь, чтобы вы по приказу большевистских комиссаров поймали меня и отдали им на казнь. А я пришел со своими войсками освободить вас от ненавистных комиссаров, ограбивших вас, продавших Россию немцам. Тысячи невинных русских людей пали жертвами произвола. Море крови казачьей пролили большевики! Отдали власть на Кубани инородцам!.. Поднимайтесь, казаки! К нам на помощь идут славные добровольцы. Вместо нашего погибшего героя Корнилова их ведут славные генералы Алексеев и Деникин. Приготовляйтесь к восстанию!..

В правление с улицы вошел молодой казак. Хмельной, папаха на затылке. Закричал грубо:

— Это что за, мать твою, белогвардейщина? Опять офицерье командует? Чего смотрите, комиссары и красноармейцы? Под арест его!

Полковник ответил резко и смело:

— Как смеешь ты, пьяная рожа, являться сюда, где твои деды и отцы решают судьбу Кубани? Если вы, старики, не обуздаете своих щенков, и они будут мутить народ, как мутили на фронте, то вся ваша станица погибнет и от нее не останется камня на камне!

Однако дверь на улицу не закрывалась, входили красноармейцы с винтовками, приклады угрожающе стучали по полу. В такие мгновения Шкуро не медлил.

— Дорогу! — крикнул он и, подняв револьвер, бросился к двери. Никто его не задержал. Он вышел на улицу, одним прыжком вскочил на коня и вместе со своими казаками помчался карьером по станице. Погони не было. Пережитая опасность колола в груди, не забывшей персидскую рану. Он приказал вернуться в станицу, но с другой стороны. Ввели коней во двор крайней хаты, постучались.

— Вы кто такие будете? — послышался женский голос за дверью.

— Мы с базара. Позвольте отдохнуть.

— Нынче базара не было.

— Да мы бекешевские, загуляли у кумы.

— Ну, заходите.

С Перваковым и Безродным он зашел в хату. Старуха-хозяйка, вглядевшись в незваных гостей, приказала молодухе накрыть на стол, подать сметаны, молока, пирогов.

— А где хозяин?

— Пошел до правления. Там такое делается. Приехал полковник Шкуро. С ним казаков видимо-невидимо. До самой речки все полки стояли. Красноармейцы хотели его арестовать, да он как начал их бить. И стреляли в него, а он ускакал.

Боль в сердце не проходила — хоть на пол падай. Хозяйка и казаки довели Шкуро до кровати, и как был в бурке, повалился лицом к стене, рванув ворот черкески. При этом из газырей на пол посыпались патроны.

— Господи! — перекрестилась хозяйка. — Все пули, что в него попали, он высыпал из себя!

Казаки промолчали. Пошла по Кубани легенда: пули Шкуро не берут — он их из тела высыпает.

Возвращаясь из Бургустанской после вылазки, Шкуро понимал, что настал самый ударный момент его выхода для открытого боя с красными. По дороге встречали казаков, охранявших станицы и хутора, не скрывая своих имен, расспрашивали о некоем Шкуре или Шкуро — уже тогда Андрею Григорьевичу хотелось бы представляться этой фамилией, но он как-то все не решался. Казаки отвечали, что этот человек — орел Кубани, знает слово, чтобы пули из него без вреда высыпались, что взял станицу отрядом, а в пригорье якобы у него дивизия стоит.

В свой лагерь вернулись к ужину, и за чихирем и мясом начинался разговор. Слащов тоже понимал, что надо немедленно начинать восстание, но он и его начальник понимали дело по-разному. За ужином не спорили, атак, беседовали.

Затем Шкуро назначил военный совет: он, начальник штаба и все офицеры. В общем почти пол-армии. Самых верных поставили в охрану, которые заняли позицию шагах в двадцати. Шкуро поручил доклад о сложившейся обстановке начальнику штаба. Была у полковника тайная мысль: поставить на место этого генштабиста, который за ужином слишком самоуверенно, со ссылками на стратегические авторитеты, давал понять, что все планы в его руках.

— Господа офицеры и казаки, — начал Слащов. — Успешная разведка, проведенная Андреем Григорьевичем, показала, что казачество готово к выступлению. Я предлагаю начать движение наших частей в направлении Бекешевская — Суворовская…

— Это каких же частей, — спросил Саша Мельников по подсказке Шкуро, — У нас здесь ежели наберется человек тридцать — и то слава богу.

— Яков Александрович считает тех казаков, что соберутся по нашей команде, Саша, — мягко остановил Мельникова Шкуро, главные слова которого были впереди.

— Да, конечно, разумеется, — заторопился Слащов. — Эти части соберутся и начнут боевые действия. Расположение красных нам известно.

— Но они соберутся же не здесь, — не унимался Мельников.

— Подожди, Саша. С этим разберемся. Это мы решим. Главный вопрос в сроках. Когда начнем?

— Учитывая расстояния до станиц, время на вооружение и сбора, самый удобный срок — в ночь на двадцать пятое июня.

— Почему на двадцать пятое? — слишком серьезно возмутился Шкуро. — Я вас не понимаю, Яков Александрович. Если это замысел, то мне он не понятен.

— Я вас не понимаю, Андрей Григорьевич, — растерялся Слащов.

— В ночь на двадцать третье июня начинается наступление Добровольческой армии. Разве вы не получили шифровку? Что у нас за разведка? Совсем нет связи с армией Деникина. Именно в ночь на двадцать третье добровольцы начинают наступление на Тихорецкую, мы ударим с юга.

— Но, Андрей Григорьевич, ведь связь с армией Деникина у вас через Ессентуки.

— У начальника штаба должна быть своя линия связи и своя разведка. Но не будем препираться, а займемся делом. Предлагаю в ночь на двадцать третье июня произвести налет на станицу Суворовскую с целью создать на базе этой станицы большой отряд, способный к выполнению серьезных боевых задач. Значительная часть казаков станицы готова присоединиться к нам. Наши люди, это поручается тебе, Саша, должны сегодня же направиться в Суворовскую и договориться с верными казаками, чтобы они в ночь на двадцать третье зажгли свет в окнах и ожидали нас, имея наготове полное вооружение и оседланных коней. Все согласны? Пока мы не собрали боевую часть, наверное, не стоит нам, Яков Александрович, приказ отдавать. Вы согласны?

— Согласен, — буркнул Слащов.

После совета Мельников и Лукин отошли в темень кустов обменяться впечатлениями.

— Чего это наш на штабного навалился? — спросил Лукин. — Он же дельный мужик.

— Чтоб свое место знал. Он чужой. Ему здесь не командовать.

С вечера отрыли тайник с оружием, нагрузили ими телеги, на отдельную повозку поставили умело сделанный из деревяшки макет пулемета.

— Наше главное оружие, Яков Александрович, — сказал Шкуро своему начальнику штаба. — Пусть думают, что у нас и «Максим» есть. Пока у большевиков настоящих не отберем. И с походом будем хитрить не по стратегии, не по академическим наукам. Вы уж не обижайтесь на меня, если я другой раз не так что сказал.

Андрей Григорьевич улыбнулся так дружески, как никто, кроме него, не может улыбнуться, — постоянно напряженное заботой крупное лицо вдруг размягчается, морщинки разбегаются от уголков глаз, а старая рана возле правого подглазья становится заметней, напоминает, что перед тобой герой, такой веселый и простодушный человек.