В то же время на другой стороне села, дед Алёша, убегая от разрыва снарядов, спасал внука. Посадил его на плечи, Вадиму на тот момент было полтора годика, и решил переправиться через речку вплавь. На том берегу находился Харшиях, (место за рекой, типа выселок), где проживали родственники. В этот момент по мосту через речку Мокрые Ялы отступала немецкая пехота, и один из солдат заметив переплывающих, выпустил из автомата короткую очередь в их сторону, так, на всякий случай. Дед был уже на середине, когда услышал плач внука. Как выяснилось позже, уже на другом берегу, одна из пуль чиркнула Вадика по горлу, и поэтому он плакал. Ранка оказалась не серьёзной, пуля зацепила только кожу на горлышке ребёнка. Через несколько минут кровотечение прекратилось, и лёгкая повязка, вырванная дедом из своей рубахи, ещё несколько дней напоминала о случившемся, а шрам Вадим проносил всю жизнь, как ужасную память о войне. Ну как после этого не верить в счастливое провидение?       

      Когда немецкий гарнизон позорно удрал, и Красная армия вошла в село, и установилась Советская власть, то прямо на площади и улицах села встречали солдат с цветами и слезами, и  праздновали освобождение крестьяне – греки, украинцы, русские. Угощались самогоном, закусывали его чебуреками (национальным блюдом греков), ели бешбармак, украинское сало, словом, несли всё, кто что мог. Подгадав момент, к командиру танковой бригады подошли с просьбой  записать их в армию добровольцами, человек тридцать молодых греков, а вместе с ними Федя, Гриша, и летчик которого выходили комсомольцы. Их естественно записали, люди на войне нужны. Теперь не нужно носить, постоянно с собой, «аусвайс», наконец-то у нас будут настоящие, солдатские книжки и военные билеты.       

        Танковая бригада погнала фашистов дальше на запад, а новобранцев, комендатура направила во вновь формирующуюся часть. Таким образом, Федя и Гриша, снова попали на фронт, в качестве артиллеристов – зенитчиков резерва Главного командования. И после окончания ускоренных курсов и изучения материальной части зенитной установки, были направлены непосредственно на фронт.            

       Зенитная пушка, на которой воевали братья, представляла собой шасси на четырёх автомобильных колёсах, платформы, типа карусель, на которой и крепилась тридцати семи миллиметровая пушка. Её обслуживали пять человек: командир, боец, который сопровождает цель по скорости, третий по высоте, четвёртый по удалению и пятый заряжающий.     

       (Дальше из слов отца). В освобождении Донбасса я и Федя не участвовали, мы  находились в учебном подразделении, а после его окончания в рядах регулярных войск двинулись на Крым. Был такой случай. Когда форсировали Сиваш в направлении Джанкоя, наши артиллеристы, на плотах переправляли пушки и боеприпасы. Приходилось идти по пояс, в воде толкая перед собой плот, иногда глубина доходила до груди. Хоть  плавать не пришлось, но промокли основательно. Где-то впереди шёл бой, и один шальной снаряд упал не далеко от нашего плота. Взрывом выбросило столб воды с илом, каково же было наше удивление, когда все утихло, а на волнах  покачиваясь, плавал красноармеец, одетый в шинель с винтовкой в руке. Ничего необычного, на войне кругом и всюду преследует солдата гибель, и воины свыклись с этим обстоятельством, если бы не одно НО! На голове красноармейца красовалась не пилотка, не каска, а «будёновка». Руки и лицо были серого цвета, ил и морская вода забальзамировали его, все детали одежды, оружия и кожный покров тела время не тронуло. Все подумали, это – ирония судьбы. Он воевал и погиб в гражданскую войну, и тоже форсировал Сиваш, и мы идём этим же путём, история повторяется. Это обстоятельство вселило в нас надежду, ведь в прошлый раз Красная армия выиграла сражение и освободила Крым, значит и сейчас мы - победим. Все солдаты сняли пилотки, почтили память соратника из прошлого, и, оставив его качаться на волнах, отправились дальше, побеждать. Взяли Джанкой, освободили Симферополь и Севастополь, подошли к Черному морю. Немцы драпали на всём, что плавало, лодки, катера, самоходные баржи, корабли и теплоходы.    

       Выйдя на берег, мы увидели над горизонтом только дым от кораблей.  Наши самолёты, летая над вражеским транспортом, корректировали огонь  дальнобойной артиллерии. Трёхсот пяти миллиметровые, пушки, могли стрелять на сорок километров, (от авт. стволы, говорил отец, как телеграфные столбы). А когда они производили выстрел, он был похож на раскаты грома. При выстреле, что бы ни оглохнуть, артиллеристы открывали рот, для уменьшения давления на ушные, барабанные перепонки. Спустя некоторое время, дыма за горизонтом стало меньше. Благодаря слаженной работе авиации и артиллерии, многие посудины пошли ко дну,  но некоторым удалось уйти, не уйти, удрать. Повезло. В мае 44 года, освободили Крым.

       Армия подошла к Днепру, с боями  заняла левый берег и начала подготовку к форсированию. Значит, будет  небольшая передышка, и мы с братом можем немного развлечь однополчан, устроить импровизированный концерт. Бесхозный баян, который я всегда возил с собой, нашёлся в одном из крымских сёл, лежал на обочине дороги. Мы  по очереди с Федором, чтобы не потерять форму, навыков игры, развлекали на привалах бойцов, скрашивая нелёгкую, боевую жизнь. Ведь после войны, я собирался продолжить учёбу в музыкальном училище. Позже, на Днепре, когда собралось больше музыкантов, мы организовали оркестр, и тогда концерты стали проходить более солидно, что ли. У нас в составе были: скрипач, кларнетист, трубач, тромбонист, барабанщик, баянист и вокалисты.       

       Окопали пушку. (Но иногда приходилось это проделывать по два, а, то и три раза за день, меняя позицию). Солдаты строили землянки, блиндажи, плоты для переправы пушек через Днепр, рыли окопы, траншеи. Немного попривыкнув к берегу и окружающему ландшафту, наша жизнь немного устоялась. Ни тебе обстрелов, ни тебе атак, ни налёта вражеской авиации, так иногда фашистский снайпер беспокоил. Берега у Днепра в этом месте были, в общем - то, равными по высоте. В меру крутые и не очень высокие, метров пятнадцать. Как - то я, провинился перед начальством, не помню за что, и меня посадили на «губу», а охранять поставили Фёдора. Гауптвахта находилась в прибрежной зоне, в землянке. Я внутри её, а Федя, снаружи, охраняет. Он присел возле окошка, курим, разговариваем, вспоминаем  детство, школьные годы. Федя старше на два года, и учились мы в разные смены, я – с утра в первую, он – во вторую с обеда. Я прихожу со школы, снимаю брюки и отдаю их Федьке. И так по кругу. А пацаны, приметили этот факт, и давай дразнить нас, приговаривая:

          - У Федьки и Гришки - на двоих одни штанишки! - Мы злились, но ничего поделать с этим положением не могли. Время было такое - тяжёлое. Затем начался дождь, и брат, закутавшись в плащ-палатку, захныкал:                                                                                               

       - Ага, тебе хорошо, у тебя сухо и тепло, а тут слякоть, сырость и холодно.

         Тогда Федя, забирался ко мне в землянку, и мы, покуривая махорку, продолжали предаваться воспоминаниям. Когда наступало время обеда, брат приносил с походной кухни кашу, мы сидели и вместе ели. Потом приходила смена караула, и целых два часа мы скучали один без другого, одним словом - братья. Когда Федя снова заступал на пост, ситуация повторялось. Припомнили, как мы с пацанами играли в футбол, настоящего мяча не было, так мы наматывали тряпки в виде шара, и таким вот подобием мяча, играли. Правда, он был не очень круглой формы, и прыгучесть почти отсутствовала, зато играли им с огромным удовольствием, с утра до вечера, пока видели «мяч». Порой, мать не могла загнать домой, поесть. Зато к вечеру такой аппетит нагуливали, что могли слона съесть.