Остается ответить, пожалуй, лишь на два вопроса. Когда-то в Москве я публично назвал погромщиков культуры «черной десяткой». Прошло время, справедливо привилось иное слово: красносотенцы!

Чем объяснить легкость, с которой красносотенцы проникли во все поры литературной жизни? Стали главными редакторами, секретарями, «идеологами», штатными ораторами на съездах — словом, «России верными сынами», во всеоружии философской терминологии, государственных традиций и пр. Едва только им свистнут, идеологам «новой культуры», они являются готовыми, как из пучины морокой. Черноморы XX века, с портфелями под мышкой.

Какова политическая, философская, национальная, психологическая подоснова, на которую они встали и стоят многие годы и — прочно? Попробуем проследить исторические истоки «идеологической базы», на которой государству удалось узаконить существование во главе советской литературы пресловутых красносотенцев; удалось превратить их в таранную силу, топчущую таланты… Пойдем от новейшей истории к временам более отдаленным. По ступеням вниз, в исторические подвалы России.

1. Красносотенцы полностью взяли на вооружение идейное наследство черносотенцев из Союза русского народа и Союза Михаила Архангела. Скажем, поток открыто погромной литературы последнего десятилетия (книги и брошюры Иванова, Шевцова, Сахнина, Колесникова, Бегуна и прочих), этот бьющий, как из брандспойта, поток просто повторяет, расцвечивая современными примерами, основные положения черносотенной идеологии. Насколько далеко зашли современные шовинисты, показал Парижский процесс 1973 года, на котором мне удалось установить полную аутентичность погромного текста брошюры Россова, изданной в Санкт-Петербурге в 1906 г., и текста, напечатанного в бюллетенях советских посольств в Париже, Лондоне, Риме. Организаторы новейшей шовинистической истерии семидесятых годов попросту сняли фотоспособом пожелтелые странички расхожей брошюры Союза русского народа и выдали за самоновейшее достижение советской. исторической мысли…

Приговор Парижского трибунала (апрель 1973 г.) впервые в истории, что называется, схватил за руку советский расизм.

2. Другим идейным истоком красносотенцев можно считать антинигилистический русский роман 1860–1870 гг., печатавшийся главным образом в «Русском вестнике» Каткова. Причину всех волнений на Руси, включая пугачевский бунт, литературные каратели прошлого века искали в «коварной польской интриге». Это утверждали едва ль не все верноподданные писатели: Крестовский, граф Салиас, Болеслав Маркевич, названный Чеховым «полицейским писателем», и др. По графу Салиасу, к примеру, Емельяна Пугачева подбил на восстание, оказывается, некий «полукровка, внук нигилиста и польки Людвиги». Храбро-отважный патриот князь Данило Хвалынский из романа Салиаса «Пугачев», повстречав поляка Яна Бжезинского, грозит ему карой самой унизительной — унизительней не было: «как жида, выпороть нагайками на дому».

Полукровки, а также инородцы в писаниях салиасов всех веков — вообще главная опасность России.

3. Традиции красносотенцев надежно опираются также на этический уровень предшественников, развивавших шумную деятельность в защиту трона, полиции и цензуры. Прежде всего на традиции Фаддея Булгарина (1789–1859) и Николая Греча (1787–1867).

В истории их фонтанно-патриотической деятельности известен даже такой случай усердия: Греч написал донос на «Отечественные записки». Донос высшими сферами был отвергнут. Тогда на помощь Гречу кинулся Булгарин. Написал царю… угрожающее письмо: коли царь оставит его донос без ответа или царю не доложат, то он, Булгарин, обратится к королю Пруссии, чтобы тот довел до Николая I все, что Булгарин хочет довести сам, — во имя защиты монарха и его царства…

Точь-в-точь, как Булгарин, не ведая этого, разумеется, по причине своего редкого невежества, поступил в свое время верноподданный «прозаик» Михаил Бубеннов, написавший в ЦК партии, что коли они не примут меры против «еврейского засилия» в русской литературе, то он обратится к международной общественности. Правда, Бубеннов не уточнил, кого он имел в виду под международной общественностью.

Помню выборы в середине пятидесятых годов, когда обнаружили за портьерой фальшивую урну, заранее заполненную бюллетенями, из которых ни один из мракобесов не был вычеркнут. Скандал был таков, что урну эту не приняли во внимание при голосовании.

Затем, когда в 1957 году Союз писателей СССР разводнили огромным «этапом чиновников в литературу», от военно-издательских чиновников до газетных во главе с Юрием Жуковым, обходилось уже и без фальшивых урн.

Шестидесятые годы внесли свою новизну.

У меня хранится любопытный документ, в нем выражены результаты одного из тайных и прямых, вполне демократических, голосований в СП. Выбирали членов Правления Московской организации писателей. Не были выбраны в Правление все без исключения безликости, отчасти перечисленные выше. Поэт Сергей Васильев, номенклатурный критик Барабаш и литературовед Дымшиц получили голосов меньше, чем даже литератор, объявленный доносчиком… Против них голосовало и «болото», голосующее за что угодно.

После этого голосования все провалившиеся — до единого! — получили самые высокие — ключевые — должности… Барабаш из «Литгазеты» был переведен в ЦК партии. Дымшиц поставлен «оком государевым» в кино. Его должность называлась: главный редактор Комитета по кинематографии при Совете Министров СССР.

Эти молодчики непрерывно ссылаются на Маркса и Энгельса. А ведь это Энгельс однажды сказал так (в работе «Эмигрантская литература»):

«Множество странных явлений, происходивших в русском движении, объясняются тем, что долгое время всякое русское сочинение было для Запада книгою за семью печатями. Они (Бакунин и иже с ним) усердно распространяют утверждение, что даже грязные стороны русского движения следует — в интересах самого движения — утаить от Запада: кто сообщает Европе о русских делах, тот предатель. Теперь этому наступил конец… Русские должны будут подчиниться той неизбежной международной судьбе, что отныне их движение будет происходить на глазах и под контролем остальной Европы. Никому не пришлось так тяжко поплатиться за прежнюю замкнутость. Если бы не замкнутость, их нельзя было бы годами так позорно дурачить…»

Эту цитату вы не найдете в арсенале наших «марксистов».

Конец шестидесятых годов, увы, был не завершением, а лишь началом нового разгрома литературы, окрещенного на Руси «юбилиадой».

1967 год, год IV съезда писателей СССР, казался годом полного торжества красносотенцев. Дышать стало невозможно.

Всему вокруг исполнилось 50 лет.

67-й год завершился долгим фейерверком в честь полувекового юбилея Октябрьской социалистической революции. Издавалась лишь литература, признанная издателями лучезарной…

68-й год начался новым юбилеем, юбилеем Советской Армии, совершившей вскоре свой марш на Прагу.

Писатель от сплошного праздника начал слегка цепенеть.

69-й год принес юбилей еще более громкий: пятидесятилетие ВЧК — ОГПУ — НКВД — МГБ — КГБ. Атмосфера в Союзе писателей изменилась настолько, что все чекисты, пришедшие в литературу, нацепили синие юбилейные «ромбики» — 40 лет ВЧК и 50 лет ВЧК. Десять лет назад, когда возвращались из лагерей зэки, о такой демонстрации и речи быть не могло. Я, помнится, все жалел какого-то старика, который приходил в Клуб писателей и просиживал весь день за стаканом чая. Пытался подкормить.

И вдруг мой «несчастный» явился в Клуб с двумя синими ромбиками ВЧК. Оказывается, он и на пенсии продолжал свою дозорную службу…

70-й год пришел венцом юбилеев. Коронным юбилеем, к которому готовились, как готовятся матросы к адмиральской поверке.

Столетие со дня рождения Ленина. Величальные штампы, механически перенесенные со Сталина на Ленина, неумолчный радиокрик, вызвали оскомину даже у верных ленинцев. Появились анекдоты про Ленина. Они налетели, как мошкара. Их рассказывали в вузах и на заводах. Авторитет основателя советского государства заколебался.