Все одиннадцать лет с тех пор как Генри Форд покинул ферму и поселился в Детройте, в его мастерской не переводились коляски без лошадей. Все его лишние деньги уходили на покупку деталей и все свободное время на решение проблем. Он делал машины с двухцилиндровым двигателем, затем с четырехцилиндровым; он продавал их, и они двигались, и он присматривал за тем, чтобы они продолжали двигаться.

Он пытался завязать сношения с деловым миром и деловыми людьми, но его поиски единомышленников не увенчивались успехом. Деловые люди хотели наживать деньги на продаже колясок без лошади, и они считали, что прежде всего надо найти богача, который может позволить себе дорогую игрушку; затем надо точно выяснить, какого сорта игрушку ему хочется, сделать ее для него и получить с него денежки. На этом все расчеты с покупателем должны кончиться, и если бы он пришел жаловаться, что его дорогая игрушка не в порядке, его обвинили бы в назойливости.

Но Генри Форд упорно продолжал смотреть на это дело с совершенно иной точки зрения. Коляска без лошади не игрушка для богачей, а полезная вещь для всех. Глупо спрашивать у человека, чего он хочет; покажите ему вещь, тогда он будет знать, что ему хотеть. Начните производить множество колясок, которые можно продать по дешевой цене, и дело пойдет и будет приносить доход. Этот товар сам будет рекламировать себя по дорогам, и очень скоро вы наладите массовое производство и разбогатеете без всякого риска. "Кто хочет разбогатеть со мной?" — спрашивал мистер Форд, но не находил охотников.

Он вошел в соглашение с группой, которая называла себя Детройтская автомобильная компания. Он был главным инженером, но не мог контролировать ни продажу, ни тип производимых автомобилей; это его не" устраивало, и вскоре он вернулся в свою маленькую мастерскую — единственное место, где он мог делать то, что ему хотелось.

Это были дни велосипедного помешательства, когда все ездили по улицам Детройта на так называемых "безопасных". Все говорили о велосипедах, сравнивая "колумбийцев", "монархов" и "английских гумберов" с велосипедами местного производства. По тогдашним подсчетам, число велосипедов в Соединенных Штатах доходило до десяти миллионов. Вот оно, массовое производство, говорил мистер Форд, и когда-нибудь то же самое произойдет с колясками без лошади, или автомобилями, как их стали называть.

Различные марки велосипедов рекламировались во время гонок. Предприниматели нанимали профессиональных гонщиков и платили им большие премии за победу над соперниками. У мистера Форда не было денег для оплаты гонщиков, но он сам мог управлять своим автомобилем, и он вызвал на соревнование некоего мистера Уинтона, который делал автомобиль в Кливленде и широко его рекламировал.

Это было большое событие — первые автомобильные гонки. Они состоялись на ипподроме Гросс-Пойнта, невдалеке от Детройта, и газеты подогрели интерес к ним. Прибыло много зрителей, преимущественно на велосипедах; в их числе молодой рабочий по имени Эбнер Шатт, приехавший на модели, известной под названием "Желтое колесо Стирна", которую он ценой многих лишений приобрел из вторых или третьих рук. На нем был велосипедный картуз, но не было соответствующего костюма. Его лучшие воскресные брюки были схвачены у лодыжек зажимками.

Девять лет прошло с тех пор, как Эбнер видел мистера Форда латавшим свою первую детскую коляску. Эбнер никогда не забывал этих дней и всякий раз, встречая изобретателя, едущего в автомобиле, в знак приветствия махал ему рукой; когда он читал в газетах об успехах мистера Форда, он испытывал гордость, потому что с самого начала был причастен к этому делу. Эбнер Шатт, облокотившись о перила трибуны, — лицо у него было красное и рот широко открыт, — громкими криками подбодрял своего героя. Кричали и другие зрители, но герой не обращал на это внимания, он весь сосредоточился на стоявшей перед ним задаче — гонки могли принести славу и богатство, но могли и кончиться несчастным случаем, даже смертью.

Автомобиль мистера Уинтона назывался "Пулей", автомобиль же мистера Форда просто "Фордом". Раздался сигнальный выстрел; моторы взревели, автомобили помчались; почти сразу мистер Форд вышел вперед; и он продолжал держать первенство, и толпа кричала, а Эбнер Шатт приплясывал от возбуждения и восторга. Он был одним из сотни зрителей, с криками "ура" окруживших победителя. Мистер Форд не узнал Эбнера и даже не видел его, но Эбнер с гордостью рассказывал стоящим поблизости: "Я знал этого парня, еще когда он делал свою первую машину. Точно вам говорю. На Бэгли-стрит, в маленьком сарайчике". Он повторял это до самой своей смерти.

Весь Детройт убедился теперь, что автомобиль может выиграть гонки; но в том, что автомобиль представляет какую-то реальную пользу, еще никто не был убежден. Генри Форд выехал зимой на лед и проехал на своем автомобиле отмеренную милю со скоростью больше тридцати миль в час; он побил рекорд Вандербильта и отпраздновал свою победу, устроив обед на льду. Но даже это не заставило людей отнестись к нему серьезно. Кому, кроме сумасшедшего, вздумается ехать со скоростью тридцать миль в час? Но гонки пользовались успехом, и мистер Форд решил показать, что такое настоящая гонка. Он сделал с приятелем специальный гоночный автомобиль с четырехцилиндровым двигателем в восемьдесят лошадиных сил. Когда они завели мотор, он заревел, как Ниагарский водопад. Мистер Форд сам не захотел ехать, и они пригласили велосипедного гонщика Бэрни Олдфилда, сумасшедшего черта, который зарабатывал на гонках. Шоссе не было приподнято на поворотах, и тут можно было свернуть себе шею, тем более что руль был тяжелый и толкать его приходилось обеими руками.

Эта настоящая "чертова карета" была названа "999" и участвовала в гросс-пойнтских гонках в 1903 году. Эбнер Шатт опять был тут как тут с двумя товарищами из погрузочного отделения инструментального завода. Гонки были трехмильные, и сорвиголова Бэрни пришел на полмили впереди других. Эбнер приплясывал, и кричал, и опять говорил всем, кто хотел слушать: "Я знал этого мистера Форда. Точно вам говорю!"

Когда вое кончилось, Эбнер поехал на своем "Желтом колесе Стирна" обратно в Детройт, и, работая педалями, обменивался с приятелями впечатлениями дня, и обсуждал автомобильные модели, о которых они читали в газетах. Эбнер и его приятели родились в век скорости и гордились этим. Каждый велосипедист защищал марку своего велосипеда с такой одержимостью, словно завод принадлежал ему; каждый из них был "гонщиком" и почитал делом чести не дать другому объехать себя. И вот теперь появились на сцене эти автомобили, гораздо более быстрые, опасные и увлекательные. Молодые рабочие, имеющие дело с машинами, заговорили о зажигании, передачах и системах охлаждения.

Все были уверены, что новое дело пойдет, и по дороге домой Эбнеру пришла на ум мысль: "А почему бы мистеру Форду не дать мне работу!"

Как раз в это время Эбнер переживал что-то вроде кризиса. Ему было двадцать четыре года, крепким здоровьем он не отличался; он три года проработал в Инструментальной компании и пришел к выводу, что там у него нет будущности. Начальник отдела был из таких, которые продвигают своих приятелей и тех, кто им льстит и преподносит подарки. Эбнер не владел искусством устраиваться, и воскресная школа и газеты учили его, что путь к благополучию — это путь упорного и честного труда.

Пять лет назад романтическое приключение нарушило однообразие безрадостной жизни Эбнера Шатта. Ее звали Милли Крок; родители ее были рабочие и принадлежали к баптистской секте. Милли была блондинкой с блестящими голубыми глазами; она была хрупкого сложения, но Эбнер не замечал этого; ему она казалась существом необыкновенным, и уж во всяком случае такой противный урод, как он, был недостоин ее. Он едва мог поверить тому, что нравится ей, но мало-помалу это стало очевидным; они стали встречаться на всех религиозных беседах, а потом Эбнер набрался смелости и пришел к ней домой. Оба они были простодушны и очень робки, и Эбнеру потребовалось много времени, прежде чем он догадался просить ее руки. Когда все было решено, он пережил счастливейшие минуты своей жизни.