– Я придумал тебе новую работу! – заявил граф Мельбурн на следующий день, когда девушку привели в его покои, которые почему-то находились в северной башне, а не в жилом крыле. Несмотря на адскую боль, которую она испытывала при каждом шаге, Элизабет успела заметить, что обстановка в покоях графа грубая и скудная, стены покрыты деревянными панелями неприятного серого цвета, камин без резьбы и обычных украшений, мебель массивная, тяжелая и некрасивая. Исключение не оставляла и кровать на резных столбах с лестницей и черным балдахином, застеленная кровавого цвета бельем. Настоящее обиталище злых духов. Мельбурн восседал на огромном стуле из красного дерева, больше похожем на трон, руки, унизанные перстнями, лежали на подлокотниках. Одет почти парадно. Черный, украшенный вышивкой и драгоценными камнями камзол, белоснежная рубашка, и черные узкие штаны, волосы цвета воронова крыла зачесаны назад и схвачены черной шелковой лентой.

Воины графа, державшие Элизабет под руки, внезапно отпустили ее, и девушка чуть не упала. После окончания пытки, ей позволили помыться, поесть, одна из служанок, самая сердобольная, смазала спину вонючей мазью, перебинтовала и принесла чистое платье и рубашку. Больше всего на свете, измученной еле живой от усталости и боли, Элизабет хотелось упасть на свою кровать и уснуть, но этого ей не позволили.

Превозмогая отчаянную боль, девушка попыталась выпрямиться, и почувствовала, как кровь снова засочилась по спине. Она с тоской подумала, что и это платье испорчено, а другого у нее нет.

– Ты все еще отказываешься приносить хоть какую-то пользу, пока находишься в этом доме? – приподняв бровь, спросил Ричард Чарлтон.

– Я не напрашивалась в гости, – холодно ответила Лиз, голос ее звучал глухо и измождённо. Мельбурн долго смотрел на нее выжидающим пронзительным взглядом синих глаз, которые совсем не шли ему. У демона должны быть черные глаза, или золотистые, как у волка, но только не такой небесной синевы.

– Значит, нет? – с обманчивой мягкостью спросил граф.

– Нет, – Элизабет опустила голову, держать которую больше не было сил.

Ричард изучающе смотрел на сломленную хрупкую фигуру стоявшей перед ним девушки. Сделал ли он достаточно? Узнала ли она, что такое ад – изнутри? Внешне это был совсем другой человек. Тусклая кожа, прокушенные и разбитые губы, высушенное тело, безжизненные глаза, в глубине которых все еще горит ярость, поникшие плечи и выражение отрешенности на бледном, обескровленном лице. Он знал, что на спине ее останутся шрамы, и она пройдет с ними всю жизнь, и еще один шрам на щеке, от его кольца, когда он ударил ее в первый раз, придя в ярость от того, что на ней было надето платье его жены. Каждый раз, глядя в зеркало, она будет вспоминать о нем, как о самом страшном кошмаре в своей жизни. И все же ее воинственный дух не давал ему покоя.

– Скажи, Элизабет, на что ты надеешься? – спросил он, – Может, ты сама хочешь, чтобы я убил тебя?

– Нет, милорд. Я не хочу смерти, – покачала головой Элизабет.

– Тогда, что? Ты действительно веришь, что твой муж на белоснежном коне прискачет за тобой? Или твой отец, подумает, что граф Мельбурн мог похитить его дочь? Он не станет искать тебя здесь, Томас Перси прочесал все разбойничьи укрепления, предлагая выкуп за девушку, которую никто никогда не видел. Через месяц-другой, он смирится, у барона есть дела и поважнее. Кто знает, что могло случиться с сумасбродной Элизабет Невилл? Может, она свалилась в болото и утонула, может, убили разбойники и закопали в лесу. Да, и кто она такая, Элизабет Невилл? Всего лишь – незаконнорожденная дочь не самого умного барона. Такая же беспутная, как ее мать.

Глаза Элизабет сверкнули испепеляющей ненавистью. Ричард расхохотался, наблюдая, как красные пятна ярости выступают на бледном лице.

– А твой любезный супруг? Где он, милая? Ведь Флетчер знает, где ты. Я открою тебе тайну, чтобы у тебя не оставалось иллюзий на его счет. Алекс Флетчер точно знает, что ты здесь, и не только не спешит забрать тебя, но и умалчивает правду от твоего дорогого папаши. Сейчас он прохлаждается в Дареме, наслаждаясь благами, полученными от твоего приданного. Зачем ему нужна порядком попорченная жена, а ведь он прекрасно понимает, что мы с тобой сделали.

– Это неправда! – воскликнула Элизабет, не в силах больше слушать жестокие, жалящие в самое сердце слова. – Алекс любит меня. Он убьет вас всех. Вот увидите.

– Любит? – Мельбурн снова рассмеялся грубым неприятным смехом. – Да, тебя тут пол отряда полюбило.

– Я не хотела этого, – яростно ответила Элизабет. Глаза ее полыхнули. – Любой нормальный мужчина проявит сочувствие и любовь к своей женщине, которая подверглась насилию и пыткам.

– А с чего ты взяла, что он нормальный мужчина?

– Потому что я слишком хорошо теперь знакома с ненормальными, милорд, – вздернув подбородок ответила Лиз. Челюсти графа стиснулись, на четко очерченных высоких скулах заиграли желваки, а глаза стали похожи на предгрозовое небо. Она опустила ресницы, внутренне готовая к тому, что последует дальше. Пощечина откинула ее в сторону. Граф бил сильнее, чем его приближенные.

«Откуда в одном человеке столько ярости?» – думала девушка, лежа на покрытом ковром полу. Правая щека пылала, но эта боль была ничем, по сравнению с той, что сжигала душу.

– Она хочет в темницу, – встав на ноги, сказал Мельбурн. – Желание леди для меня закон. Унесите отсюда этот мешок с костями. Он дурно пахнет.

Она не знала, сколько прошло времени, с тех пор, как ее бросили на холодный, усыпанный соломой каменный пол темницы, располагающейся в подземелье замка. Здесь не было окон, и девушка была лишена возможности считать рассветы. Несколько недель, может, даже месяц, но судя по ночной стуже, февральская прохлада уже ворвалась в эти суровые края. Ей не приносили свечей, и кромешная тьма окружала Элизабет постоянно, за исключением кратких минут, когда ей приносили еду. Но даже нескольких мгновений в тусклом освещении ей хватало, чтобы душа ее наполнилась ужасом от страшного и омерзительного вида своей обители.

С момента ее заключения солома в крохотном, пропахшем мочой и экскрементами, помещении не менялась, иногда ей бросали пучок свежей, но она вся шла на импровизированное ложе, так как спальное место в тюрьме не было предусмотрено. Ведро, в которое ей приходилось справлять нужду, не выносили по нескольку дней, и поэтому вонь в темнице стояла жуткая, но Элизабет уже ничего не чувствовала. Волосы девушки, не мытые и непричесанные, кишели вшами, кожа чесалась и зудела от грязи и укусов блох. Но больше всего ее пугали крысы, чей писк она слышала постоянно. Все вокруг было в помете этих отвратительных существ, и Элизабет приходилось оставлять им часть своей скудной пищи из боязни, что, оголодав, мохнатые чудовища набросятся на нее. Днем в темнице стояла гробовая тишина, за исключением шороха и писка крыс, но ночью она слышала стоны и завывания пленников из других темниц. Кто-то проклинал судьбу, кто-то призывал смерть и молил Бога о спасении или покаянии, но большинство просто по-звериному выли, потеряв рассудок от нечеловеческих условий, в которых их содержали. Определить время суток в кромешной тьме было сложно, но Элизабет понимала, что именно ночью на человека накатывает особенное отчаянье и безысходность. Для нее все смешалось, время словно совершило скачок и замерло в одном мгновении. Неумолимые боль, ужас, страх, одиночество, холод, зловоние, человеческое отчаянье и вопли сумасшедших за стеной и никакого выхода из них, ни единого луча надежды. Элизабет почти перестала верить, что ее, вообще, кто-то ищет.

Она умрет здесь, и ее похоронят в безымянной могиле за воротами замка, или выбросят в ров, словно мусор. И девушка так никогда и не узнает, почему? За что судьба так жестоко разбила ее жизнь. Самое ужасное заключалось в том, что скоро, совсем скоро она перестанет задавать себе подобные вопросы, ее мысли уже принимали странный, пугающий оборот, улетали куда-то далеко, и Элизабет не могла с уверенностью припомнить, о чем думала несколько секунд назад. Ее разум отключался, засыпал, погружаясь в пучину безумия, закрываясь стеной безмолвия от ужасов, поджидающих ее в реальной жизни. Прижимаясь спиной к холодной влажной стене, она часами сидела без движения, испытывая непреодолимое желание биться головой о стену, пока не настанет конец ее мучениям. И только католические убеждения удерживали ее от самоубийства. Ад и по ту сторону жизни страшил ее. Смерть должна была принести долгожданное освобождение, а не новую боль. Иногда она произносила слова, чтобы вспомнить, как звучит ее голос, но не узнавала его в хриплых сиплых звуках, вырывающихся из простуженных легких.