В отряде беспокоились о мальчике, но еще ничего не знали: пропал — и все. Только в конце ноября пойман был партизанами один из холопиничских карателей. Он видел, как арестовали Ваню, конвоировал его, присутствовал при допросах и при расправе.

Перед смертью маленький партизанский разведчик — весь в крови, исхлестанный плетьми, исполосованный шомполами, с раздавленными меж дверей пальцами — отказывался отвечать на вопросы.

— Говори! — выходил из себя следователь. — Последний раз спрашиваю: говори, кому нес листовки? — И стучал по столу парабеллумом.

— Стреляй, — сказал Ваня. — Пионер не предатель!

Следователь ударил мальчика рукояткой револьвера, а когда тот упал, выпустил в него — лежащего — несколько пуль.

Так кончилась героическая жизнь Вани Ковалева из Григоровичей — мальчика в клетчатой кепке.

Первое впечатление не обмануло меня. Черный, несмотря на молодость, оказался дельным работником и энергичным руководителем. Я привык к Бате; у него за спиной богатый опыт бойца и организатора, он видел еще царскую Россию, участвовал в гражданской войне, прошел все трудности нашего роста и вырос вместе со страной. Отсюда — его хватка, уменье, предусмотрительность. Отсюда — его твердость, беспощадность к врагам, дисциплинированность, беззаветная преданность нашему общему делу. Черному только двадцать шесть лет. Ни царской России, ни гражданской войны он, конечно, не помнит. Рос в свободной стране, учился в советской школе. Все дороги ему были доступны, все двери открыты. Но и у него та же упрямая воля, та же хватка, та же деловитость и настойчивость. Он из коммунистов молодого поколения, воспитанных Советской властью и старшим поколением коммунистов.

У нас повелось: не таить друг от друга свое прошлое и свои мысли. Люди, связанные боевой дружбой на жизнь и на смерть, должны знать своих товарищей, должны быть уверенными в них. К тому же в партизанских условиях в свободное время многое вспоминается — и тянет поделиться с кем-то этими воспоминаниями. В долгих и откровенных беседах иногда и на свое собственное прошлое начинаешь глядеть по-новому, и все, рассказываемое другими, воспринимаешь глубоко, с каким-то особым вниманием. С Черным мне приходилось вести немало таких откровенных бесед, и я представляю себе ясно не только его биографию, но и обстановку, в которой он рос, людей, растивших и учивших его.

Отец его, Николай Васильевич, старый донской казак, был партизаном во время гражданской войны, выгонял беляков с тихого Дона, а потом, вернувшись в свою станицу, активно помогал строительству Советской власти. Когда началась коллективизация, одним из первых вступил в колхоз. Таким же был и его старший брат Денис. Иван Николаевич — младший в семье — впитал от них и казачью отвагу, и лучшие казачьи традиции, и новый советский патриотизм. Отец и брат много рассказывали ему о войне, о том, как сражалась Первая Конная, о ее командире Семене Михайловиче Буденном. Когда Ване пришло время поступать в школу, отец и брат напутствовали его:

— Как следует учись! Тоже пойдешь в кавалерию.

И мальчик учился отлично, был активным пионером и комсомольцем. Комсомольское поручение — первая проверка подрастающего советского гражданина. Ване поручено было распространение книг, газет и журналов среди станичников. Юный книгоноша не только оправлялся, не только честно выполнял это дело, но и проявлял инициативу. Бывало так: принесет литературу, предлагает книги, журналы с картинками. Тетка Марья, хоть и неграмотная, а соблазнилась — купила бы, но денег свободных нет. Бывает такое. А Ваня не отступает:

— Вы, тетя Маша, возьмите. Ну, денег нет — яичками отдадите.

Женщина согласна. Иван несет яйца в сельпо и получает деньги. По распространению литературы он занял первое место в районе. Потом работал комсоргом в колхозе, а колхоз был не маленький: одиннадцать полеводческих бригад. Через три года закончил сельскохозяйственный техникум в Ростове. В 1935 поду его приняли в военное училище. Там он вступил в партию.

Отлично закончив училище, Иван Николаевич побывал в родной станице. Легко себе представить, с какой гордостью смотрел отец на молодого лейтенанта в новеньком — с иголочки — обмундировании. Военная форма идет хорошо сложенному человеку. Приходили и соседи повидать своего бывшего книгоношу. Тетка Марья вспомнила, как он продавал книги. Да и не одна она. Работа книгоноши неприметная, а тут вдруг видно стало, как мальчик-книгоноша многим помог расти и учиться…

В 1939 году Иван Николаевич участвовал в освобождении Западной Белоруссии и тогда впервые встретился с гитлеровской грабь-армией. В Белостоке, где фашисты побывали до прихода советских частей, даже телефоны-автоматы были разбиты: гитлеровцы вытаскивали из них монеты.

Великая Отечественная война застала Черного в Военной академии имени Фрунзе, но в июне 1941 года он был уже на фронте и участвовал в боях, командуя батальоном. А в августе 1942 года прилетел к нам, во вражеский тыл.

Еще на фронте Черный получил письмо от отца. Проводя беседу о патриотизме советских людей, он зачитывал бойцам это письмо в качестве одного из примеров. Привожу выдержки из него:

«Здравствуй, дорогой сын Ваня! (Далее, конечно, шли приветы и поклоны от родных и соседей.)

Время мы переживаем трудное — немец далеко залез, очень тяжело нам смотреть, как проклятый фашизм ходит по святой русской земле, которую наши люди поливали кровью…

Но ты, Ваня, и не думай падать духом, не срами мое имя. Казаки всегда били немцев и будут бить. Они свою землю не опозорят. Не забывай, что мы с Денисом говорили тебе, как нам тяжело было бороться за власть Советов, за дело партии. Помни: лучше смерть, чем позор. Никогда фашисты не будут хозяйничать на нашей земле…»

Бережно складывая письмо, Иван Николаевич не без гордости добавлял:

— Старику девятый десяток идет, а он все еще работает в колхозе. Боевой казак. И от нас требует, чтобы мы выполняли свой солдатский долг.

Сам Черный выполнял этот долг честно и строго требовал того же от других.

Вместе с Черным мы пошли по местным партизанским отрядам, чтобы поближе познакомиться с ними… Пестрый и шумливый лагерь отряда имени Щорса не похож был на военный лагерь. Повозки, маленькие шалашики из жердей, из древесной коры и сена, пасущиеся лошади, дымные костерки с разными котелками и ведерками на них, домашние хозяйки в пестрых одеждах, хлопочущие около этих костров, придавали лагерю какой-то гражданский вид. Партизаны без дела слонялись и лежали среди шалашей и костров — не работали и не отдыхали.

Их было очень много. Очевидно, в этот день никто не выходил на операции.

Шагая по лагерю, Тамуров, сопровождавший меня, возмущался:

— Вот Батя бы им показал! Словно цыганский табор! Сколько народу болтается попусту! Если бы они пошли в засады — ведь их человек триста — да убили бы каждый по немцу: триста немцев лежали бы. Это почти батальон. И так бы каждый день!.. Да еще бы немцы попугались и послали бы гоняться за ними батальонов пять!..

— Мечтаешь, Гена, — ответил я, но не мог не согласиться со справедливостью его замечания. Невольно пришло в голову сравнение с суровой строгостью нашего лагеря. У нас не было жен и домашних хозяек — немногочисленные женщины наших отрядов были такими же бойцами. Поистине запорожские нравы ввел у нас Григорий Матвеевич, да иначе и быть не может у партизан. Мы пришли в эти леса не обзаводиться семьями — не такое время. Даже представить себе трудно, что значит для партизанки беременность. А ребенок? Что она будет делать с ребенком?.. И стряпню на отдельных костерках мы тоже запретили — питались все вместе. Все у нас чувствовали себя солдатами, подчиненными строгой дисциплине, никто не болтался без дела. Как прав был Григорий Матвеевич, говоря, что безделье сильнее всего разлагает, обезволивает и обессиливает людей!..

Отряд имени Щорса тоже состоит из честных бойцов, советских патриотов, из непокоренных, которых никакой враг никогда не сумеет поставить на колени. Они бежали из лагерей военнопленных, из застенков гестапо, они оставили свои семьи и свои дома не для того, чтобы терять время в этом неприглядном и неорганизованном лагере. Бросаясь с голыми руками на вооруженного врага, они добывали винтовки, автоматы и пистолеты для того, чтобы пустить их в дело. Собираясь группами, они свято хранили мечту о борьбе и о мести. А сейчас?.. А сейчас они тоскливо бродили между шалашей, не зная, чем заполнить пустое и ненужное время.