Тетушке Санни было немного жаль Вальдо, но она не могла удержаться от смеха. Забавно смотреть, как кого-нибудь наказывают. Вреда от порки никакого. До свадьбы все заживет. Мало ли ее самое секли, и, слава богу, только на пользу пошло.

Зайдя в кухню, Бонапарт Бленкинс взял свечу со стола и велел мальчику идти вперед. Они подошли к чулану, небольшому каменному строению, примыкавшему к сараю, с низкой крышей и без окон. В одном углу был сложен кизяк, в другом стояла кофейная мельница, укрепленная на чурбаке фута в три высотой.

Бонапарт отпер висячий замок на грубо сколоченной двери.

— Прошу, — сказал он.

Вальдо угрюмо повиновался, ему было все равно!:взаперти так взаперти.

Бонапарт пропустил его вперед, вошел следом и плотно прикрыл дверь.

Он поставил свечу на сложенный пирамидой кизяк, сунул руку в задний карман брюк и потянул оттуда веревку.

— Я очень-очень огорчен, Вальдо, мой мальчик, что ты ведешь себя так дурно. Мне больно за тебя, — сказал Бонапарт, заходя за спину Вальдо. Хотя тот и стоял не шевелясь, взгляд у него был такой грозный, что управляющий испугался за себя. Потихоньку вытащив веревку, он отступил к деревянному столбу. На конце веревки была петля. Бонапарт резким движением отвел руки Вальдо за спину, набросил на них петлю и затянул. Теперь оставалось только обмотать другой конец вокруг столба. Связав Вальдо, управляющий почувствовал себя в безопасности.

Мальчик рванулся, пытаясь освободиться. Но, поняв, что это невозможно, замер на месте.

— Брыкливым лошадям ноги стреножат, — изрек Бонапарт Бленкинс, для верности прихватывая веревкой и колени. — Ну-с, а теперь, мой дорогой Вальдо, — добавил он, — вынимая из кармана плеть, — я тебе всыплю!

Бонапарт прислушался. Все было тихо. Так тихо, что они даже слышали дыхание друг друга.

— «Наказывай сына твоего, пока есть еще надежда на исправление, — сказал Бонапарт Бленкинс, — и да не смущается душа твоя его слезами». Так велел сам бог, доподлинные его слова. И я поступлю с тобой, как отец твой, Вальдо. Пожалуй, надо оголить тебе спину.

Он достал складной ножичек и распорол им рубаху Вальдо от воротника и до пояса.

— А теперь да обратит бог на пользу тебе то, что я сейчас сделаю.

Первый удар пришелся от плеча и вдоль спины. Второй по тому же месту. Мальчик содрогнулся всем телом.

— Что, хорошо, а? — спросил Бонапарт, заглядывая ему в лицо и шепелявя, точно обращался к грудному младенцу. — Приятно?

Глаза у Вальдо потемнели и потухли и, казалось, даже не замечали его. После шестнадцатого удара Бонапарт остановился, чтобы вытереть окровавленную плеть.

— Что, холодно? Продрог? Может, тебе рубашечку натянуть? Ну, нет, я еще не кончил.

Хлестнув еще несколько раз, Бонапарт снова отер плеть и спрятал ее в карман. Затем перерезал веревку, которой был привязан Вальдо, и взял свечу.

— Похоже, ты язык проглотил. Разучился плакать? — сказал он и потрепал Вальдо по щеке.

Мальчик вскинул на него глаза. Во взгляде его был не гнев, не ярость, а дикий ужас. Бонапарт Бленкинс поспешно запер дверь и оставил Вальдо в темноте. Ему самому стало жутко от этого взгляда.

Занималась заря. Вальдо лежал, припав лицом к земле возле груды кизяка. В верхней части двери зияло небольшое отверстие — в этом месте выпал сучок, и сквозь отверстие пробивался серый предутренний свет.

Стало быть, ночь все-таки кончается!

Ничто не длится вечно. Как он забыл об этом! Всю эту долгую темную ночь он, не зная покоя, не чувствуя ни боли, ни усталости, метался из угла в угол, метался, не смея остановиться, без малейшей надежды, что этому наступит конец. Отчаяние его было так велико, что когда он стукнулся головой о каменную стену, то даже не ощутил силы удара. Страшная ночь! Ломая руки, Вальдо стонал: «О боже, господи возлюбленный, господи прекрасный, дай мне хоть раз, хоть один-единственный раз дай мне почувствовать сейчас, что ты со мной!» Он молился громко, почти кричал, но ответа ему не было. Он вслушивался, но не слышал ни звука, подобно пророкам Ваала, взывавшим некогда к своему богу: «Ваале, услышь нас! Ваале, услышь нас!» — а бог в это время охотился.

То была долгая безумная ночь, и безумные мысли рождала она; эти мысли навечно оставили след в душе Вальдо. Для нас не проходят бесследно не только годы, но и ночи, вместившие в себя мысли и страдания многих лет. И вот наконец рассвело, и только тогда Вальдо понял, как смертельно устал. Весь дрожа, он попытался плотнее запахнуться в распоротую на спине рубаху. Плечи ныли. Он даже не заметил, что изранил их в темноте. Вальдо взглянул на пепельно-серый луч рассвета, пробивавшийся сквозь глазок в двери, и содрогнулся. Потом прижался щекой к земле и заснул.

Несколько часов спустя у сарая появился Бонапарт Бленкинс с ломтем хлеба. Отперев дверь, он заглянул внутрь и лишь после этого решился войти. Увидев на полу неподвижную фигуру, Бонапарт потрогал ее носком башмака. Убедясь, что Вальдо дышит и, стало быть, жив, Бонапарт швырнул ему кусок. Затем нагнулся, расковырял ногтем подсохший рубец на спине и с интересом осмотрел плоды своих трудов. Придется самому пересчитывать овец, парень разделан в пух и прах. С этой мыслью Бонапарт вышел и запер за собой дверь.

— О, Линдал, — вся в слезах сказала Эмм, войдя в столовую. — Я умоляла Бонапарта выпустить его, но он и слушать не захотел.

— Напрасно ты его просишь, он все равно Вальдо не выпустит, только еще дольше продержит, — отозвалась Линдал. Она кроила на обеденном столе передники.

— О, но ведь уже поздно. Они его убьют! — прорыдала Эмм. Утешений не последовало, и она прибавила, всхлипывая: — Как ты можешь кроить передники, когда Вальдо сидит взаперти!

Какое-то время, может быть, минут десять после ее ухода, Линдал спокойно продолжала кроить. Затем сложила выкройки, скатала оставшийся материал в трубку и, стиснув кулачки, пошла в гостиную. Лицо у нее было багровым. Решительно толкнув дверь, Линдал вошла в гостиную и направилась к стене, на которой висел ключ от сарая. В гостиной сидели Бонапарт Бленкинс и тетушка Санни.

— Что тебе нужно? — спросили они в один голос.

— Вот это, — ответила она, снимая ключ с гвоздя и показывая его им.

— Почему вы позволили ей взять ключ? — спросила тетушка Санни по-голландски.

— Почему вы не остановили ее? — спросил Бонапарт Бленкинс по-английски.

— Отчего вы не отобрали у нее ключ? — спросила тетушка Санни.

Пока они пререкались на разных языках, Линдал, закусив губу, двинулась к сараю.

— Вальдо, — говорила она, помогая ему встать, — не вечно же мы будем маленькими; в один прекрасный день и мы станем сильными! — И своими нежными губами она коснулась его обнаженного плеча. Как, чем еще могла она утешить его?

Глава XIII. Faire l'amour[7]

— Четыре года живу в этом доме и никогда еще не была на чердаке, — сказала тетушка Санни своей служанке. — И пополнее меня женщины лазят по лестницам. Заберусь-ка я туда сегодня да наведу порядок. Принеси лестницу, а сама стань здесь, будешь ее поддерживать.

— Не упадите, а то кое-кто горевать будет, — промолвила служанка, показывая глазами на трубку Бонапарта, оставленную им на столе.

— Придержи язык, негодница! — приструнила ее тетушка Санни, с трудом сдерживая довольную улыбку. — Неси, что велено.

В потолке гостиной был люк, которым никогда не пользовались. Служанка приставила к стене лесенку, откинула дверку и, дождавшись, пока тетушка Санни с превеликими усилиями заберется на чердак, поспешила отнести лесенку в сарай, к своему мужу.

Тетушка Санни прошлась по чердаку, среди пустых бутылок и овчин, заглянула в мешок с сушеными персиками, которыми будто бы лакомился Вальдо, и присела у бочонка с солониной у самого люка. Ей показалось, что баранину нарезали слишком крупно, и, вынув складной нож, она стала разрезать каждый кусок на несколько частей.