«Господь свидетель, — говорит в своих писаниях Вениамин, — я не вмешивался в политику. Ибо, во-первых, к чему мне это? Во-вторых, что еврею до всего этого? По мне, все могло быть и так и этак, — не все ли равно? Сендерл мой тоже в такие дела отнюдь не вмешивался. И тем не менее Ицик мне покоя не давал — досаждал и днем и ночью: то натыкает мне сзади перьев или швырнет в меня потихоньку подушечкой, то забросит куда-нибудь мой башмак, так что я потом никак его не найду. Стоило мне ночью уснуть, как он начинал соломинкой щекотать мне пятки, так что я поневоле вскакивал, а то, бывало, запустит мне в нос гусара, — я просыпался и кашлял от дыма чуть ли не час подряд… Как будто я был виноват в том, что три партии заключили союз против него».

Большую часть дня наши путешественники были заняты добыванием средств к существованию. Они наносили визиты тетеревским жителям и за короткое время так прославились, что на них указывали пальцами и встречали — кто шуткой, кто ухмылкой. Другой на их месте возгордился бы почестями, с какими их встречали, и растрезвонил бы повсюду о том, как он велик, как люди просто таяли при виде его, как носились с каждым его словом, как принимали и провожали до самых дверей. Но наши герои были люди простые и почестям особого значения не придавали. Вениамин был поглощен своими делами, а Сендерл неустанно заботился о том, чтобы торба была набита дополна и чтобы в кармане звякало несколько грошей на расходы. А подадут ли с улыбкой или с гримасой, — не все ли равно? Давали бы только!

Вот известная еврейская песенка, которая очень верно рисует простоту и непритязательность наших нищих. Эту песенку частенько напевал про себя Сендерл, когда побирался.

— Добрый день! Бог в помощь! — возглашал он обычно, входя в дом, и тащил следом за полу Вениамина. Потом он выталкивал его вперед, шепотом наказывал не стесняться, а сам почтительно отступал в сторонку.

Побираясь таким образом, наши путешественники попали однажды в дом, в котором застали некоего молодого человека, о чем-то горячо толковавшего с хозяином. Молодой человек, судя по всему, разъяснял хозяину важность какого-то дела, которое якобы могло прославить его на весь мир… Он вовсю расхваливал сам себя, показывал бумаги и чего-то добивался. Но хозяин дома морщился, отбояривался как мог и не чаял, как бы вырваться из цепких лап этого молодого человека. Завидев наших героев, хозяин ухватился за них как утопающий за соломинку. Он бросился к ним навстречу в надежде, что те пришли к нему по важному делу и таким образом вызволят его из беды. Узнав, однако, кто они такие и зачем пришли, хозяин растерялся и застыл в изумлении, как человек, которого напасти подстерегают со всех сторон.

— Вот вам еще путешественники! — проговорил хозяин, придя в себя, и обратился к молодому человеку: — Эти люди — тоже путешественники! Новое несчастье на нашу голову — путешественники!

Молодой человек и наши герои разглядывали друг друга.

— Знаешь, — прошептал Сендерл, потянув Вениамина за полу, — возможно, что этот молодой человек держит путь туда же, куда и мы… Он, упаси бог, может нас опередить, и мы останемся в дураках.

— А вы, чего доброго, не одна компания? — спросил хозяин.

— Боже упаси! Что вы! — в один голос воскликнули Вениамин и Сендерл. — Мы сами по себе! Мы ходим отдельно!

— Ходите себе на здоровье отдельно, — для меня вы одна компания! — сказал хозяин, доставая из кармана монету.

— Дайте, пожалуйста, нам! Нам дайте! — попросил Сендерл и протянул руку. — Мы выплатим молодому человеку его долю! Идемте, молодой человек, мы с вами рассчитаемся. У меня есть мелочь.

Но в эту минуту растворилась дверь кухни и оттуда послышался дикий крик:

— Это он! Он! Вот тот, что стоит возле низенького, худощавого мальчишки! Они тогда вдвоем таскались. Я узнала его, этого красавца, по роже, по рыжей бороденке, чтоб ему ее повыдергали. По распахнутой грудке, — черт бы его, господи милосердый, побрал! Чтоб его трясло и качало, чтоб мозги из его костей поганых повытекли!..

— Вениамин, дадим тягу! — шепнул Сендерл и потащил своего друга за полу. — Провались она сквозь землю, эта ведьма чертова! До сих пор забыть не может разбитые яйца!..

Нельзя без горечи и сожаления читать о судьбах великих мыслителей мира сего, о том, как много страданий причинили им люди, ради которых они жертвовали всей своей жизнью и которых осчастливили полезными открытиями и достижениями ума своего. Мир, по сути дела, подобен ребенку, который любит держаться за маменькин передник, не отходя от него ни на шаг, ему нравится слушать старые глупые сказки, сто раз на дню повторяемые няньками и бабками, он уверен в том, что на свете нет ничего лучше его игрушек, что именно в них кроется вся и всяческая премудрость. Когда, из хедера является помощник ребе и отводит ребенка в школу, чтобы чему-нибудь его научить, он кричит и отбрыкивается, как если бы его вели на заклание. Мир предпочитает жить по старинке, всякое новшество кажется ему дикостью, он упорствует и противится, он смешивает с грязью тех, кто предлагает новое… И лишь после того как новшество привилось, прижилось и воочию доказало высокую свою полезность, лишь тогда за него хватаются, радуются ему, превозносят, совершенно забывая о тех, кто в поте лица своего открыл это новшество. Хорошо еще, если люди догадаются помянуть их в молитве и поставят им памятник. Миллионы людей ныне благополучно здравствуют в Америке, а бедный Колумб, когда его осенила счастливая мысль об открытии этой самой Америки, вдоволь настрадался, над ним издевались, его считали сумасшедшим.

Та же участь постигла и нашего Вениамина из Тунеядовки. По внешнему виду его принимали за полоумного, а слушая его разглагольствования о путешествии, люди еле сдерживали хохот, подтруднивали над ним, дразнили, смотрели на него как на чучело гороховое. Счастье, что Вениамин далеко не все понимал, не то он обозлился бы, занемог бы, упаси бог, от огорчения и плюнул бы на свое путешествие!

Мы опускаем многое из того, что относится к издевательствам над Вениамином, дабы это не легло несмываемым пятном на всех нас, не опозорило бы нас перед лицом истории, перед лицом будущих поколений. Мы делаем вид, что ничего об этом не знаем. Шито-крыто! Продолжим наше повествование.

«В Тетеревке, — говорит Вениамин, — много евреев, да плодятся и множатся они! Кто они, что за люди, откуда родом — они и сами знать не знают и ведать не ведают. От отцов, дедов и прадедов им известно, что происходят они от евреев, да и судя по некоторым их обычаям, по одежде, языку, делам и тому подобному, — они, видимо, и в самом деле евреи, но пришедшие сюда из разных мест, оторвавшиеся от разных колен израилевых, разобщенные, ибо у них друг с другом нет почти ничего общего. Падающего здесь, к примеру, никто и не подумает поднять, хоть околей он тут же на месте, прости господи!

Среди здешних евреев имеются и такие, которые прекрасно понимают манифаргийский язык. Слово это происходит от латинского «манифаргиссимус», что означает: «мани» — рука, а «фарги» — нечистая, то есть нечистые на руку. Евреи-манифаргийцы знают также хиромантию, то есть глядят людям в руку, да тем и кормятся. Кроме того, есть у них и другие специальности — они замечательные клепальщики и отличные токари: сочинят небылицу, да так отточат, что диву даешься! Еще ниспослал им всевышний дар преувеличения: сочинят втихомолку историю и расскажут с такой ужимкой, что человека даже слезой прошибает, — всю душу вывернут. Говорят, что евреи эти — разноплеменный сброд и берут они начало от упоминаемого в Библии рода «кафторим»[29].