Набравшись духу, Вениамин повернул обратно. Уповая на лучшее, он отважно шагал до тех пор, пока не повстречался лицом к лицу с этим самым «разбойником». То был крестьянин, ехавший на возу с мешками, в упряжке была пара волов.

— Добрый день! — произнес, приблизившись, Вениамин не своим голосом, в котором слышались одновременно и крик и отчаяние: «Делай, мол, со мной, что хочешь!» и мольба: «Сжалься надо мной, пожалей мою жену и малых деток!..»

Проговорив, вернее, прокричав или даже простонав свое приветствие, Вениамин умолк, будто подавился. У него закружилась голова, в глазах потемнело, ноги подкосились, и он замертво упал наземь.

Очнувшись, Вениамин увидал себя на возу, лежащим на большом мешке с картошкой под толстым тулупом. В головах лежал связанный петух, который поглядывал на него сбоку одним глазом и царапал Вениамина когтями. В ногах стояли плетенки с молодым чесноком, луком и всякой другой зеленью. Очевидно, там лежали и яйца, так как в воздухе носилась полова, застилавшая глаза. Крестьянин, сидевший на возу, спокойно курил трубку и покрикивал на волов: «Цоб!.. Гайда!.. Цоб!» Волы еле передвигались, а колеса дико скрипели, каждое на свой лад. Получался какой-то немыслимый концерт, от которого верещало в ушах. Видно, и петуху эта музыка была не по душе: каждый раз, когда колеса при полном обороте издавали визгливую фиоритуру, петух сильнее царапал Вениамина и с озлоблением кукарекал, так что потом у него долго клокотало в горле.

Вениамин живого места на себе не чувствовал и долгое время лежал в забытьи: шутка ли, что ему пришлось претерпеть, — страх, голод, холод и сырость. Ему казалось, что турок полонил его в пустыне и везет продавать куда-то в рабство. «Хоть бы продал меня еврею, — думал Вениамин, — тогда бы я еще мог кое-как душу спасти! Но что, если он меня продаст какому-нибудь принцу или, упаси бог, принцессе из иноплеменных, — тогда я пропал, погиб навеки!» Тут ему припомнилось сказание о Иосифе Прекрасном и коварной жене Потифара[11]. И он тяжко застонал от горя.

Крестьянин, услыхав стон, обернулся и, придвинувшись поближе к Вениамину, спросил:

— Ну, що, трошки легше?

В голове у Вениамина действительно немного прояснилось, и он вспомнил все, что с ним произошло. Однако он чувствовал себя прескверно — и слова по-украински сказать не умел. «Как же быть? Как ответить крестьянину, как столковаться с ним, чтобы узнать, куда он его везет?»

Вениамин попытался сесть, но не смог — сильно ломило в ногах.

— Тобі трошки легше? — снова спросил крестьянин и единым духом выпалил: —Цоб! Гайда! Цоб!

— Легше. Только… Ай-ай-ай! — отвечал Вениамин, указав на свои ноги.

— Звідки ти?

— Звідки я? — переспросил нараспев Вениамин. — Я Нёмко, Бшёмко ув Тунеядовки!

— Ти з Тунеядовки? Кажи, що ти витаращиз на мене очі і дивишся як шалений? Але, може, ти таки шалений? Трясця твоій матері!.. Цоб! Гайда! Цоб!

— Я зразу тобі казати… Я — Нёмко ув Тунеядовки! — ответил ему Вениамин, сделав при этом жалостливое лицо и какой-то неопределенный жест. — Ув Тунеядовки жінка… тобі дам чарку водки и шабашковой булки и добре данкует тебе.

Крестьянин, видимо, сообразил, о чем идет речь.

— Добре! — И, сев на свое место, крикнул волам: — Цоб! Гайда!

Часа два спустя воз въехал в Тунеядовку и остановился на базарной площади. Навстречу ему бросились мужчины и женщины с расспросами:

— Чуєш, скільки хочеш за півень? За цибулі?..

— Може, маєш картофлі, яйца? — спрашивает один.

Кто-то из налетевших полюбопытствовал:

— Чуєш, може, ти бачив на дорозі жидка? У нас один чоловік вчора пропав, як у воду!

Не успел еще крестьянин ответить каждому в отдельности, как женщины саранчой налетели на подводу и, приподняв тулуп, заголосили:

— Вениамин! Он здесь! Ципе-Крейна! Басшеве-Брайндл! Бегите скорее к Зелде с доброй вестью, сообщите, что пропажа отыскалась! Не придется ей покинутой женой жизнь коротать!

Поднялся шум, народ сбежался со всех сторон. Вся Тунеядовка ходуном ходила, стар и мал бежали по смотреть на Вениамина. Его расспрашивали, о нем толковали, острили. Рассказывали, что весь вчерашний день и всю ночь его повсюду искали, рыскали и порешили уже считать погибшим, а жену горемычной вдовой.

Прибежала с плачем жена Вениамина. Она ломала руки, глядя на своего мертвенно-бледного, лежащего без движения супруга. Она, бедная, и сама не знала, что делать: то ли проклинать его, выместить на нем всю свою злобу, то ли радоваться тому, что бог избавил ее от горестного вдовства.

Спустя несколько минут Вениамина, все так же лежавшего на мешке с картофелем, торжественно повезли через базар домой. Тунеядовцы от мала до велика — упрашивать никого не пришлось — щедро воздавали ему почести, провожая шумно и возглашая: «Свят! Свят! Свят!..»

С тех пор прозвища «святой», «подвижник» так и остались за Вениамином. Его величали «Вениамин-подвижник», а жену его — «Зелда-покинутая».

В тот же день тунеядовский эскулап посетил Вениамина и принялся спасать его всеми доступными средствами и способами. Он поставил ему банки, пиявки, побрил его наголо и перед уходом заявил, что от всего этого Вениамин с божьей помощью придет в себя и уже завтра, если хватит сил, сможет пойти в синагогу, чтобы вознести благодарственную молитву.

История, приключившаяся с Вениамином, причинившая столько огорчений его жене, возбудившая так много толков и пересудов в синагоге за печкой и в бане на верхнем полке, должна была, казалось бы, навеки вышибить из головы Вениамина мысль о путешествии в дальние края. На деле же это событие возымело обратное действие: Вениамин еще более укрепился в своей заветной мечте. С этой поры он стал относиться к своей особе с уважением, как к человеку бывалому, видавшему виды, он стал высоко ценить свою храбрость, твердость, с которой он перенес столько тяжких испытаний и переборол в конце концов свою натуру. Он возомнил себя богатырем, знатоком всех премудростей, таящихся в «Отображении мира», человеком, начитавшимся сверх всякой меры подобных книг и осведомленным во всех мирских делах и событиях. Он с сожалением думал о себе: человек, наделенный такими достоинствами, глохнет, словно роза среди терниев, — и где? — в Тунеядовке, в захолустье, среди грубых и невежественных людей! Людские пересуды и отпускавшиеся по его адресу остроты только еще сильнее гнали его в путь-дорогу. Ему хотелось как можно скорее покинуть Тунеядовку. «Как бы скорей дожить до того момента, — думал он, — когда можно будет отправиться туда, вдаль, а потом благополучно вернуться с благими вестями об избавлении своих братьев, вернуться с почетом и добрым именем! Вот тогда-то Тунеядовка от мала до велика узнает и поймет, что представляет собою Вениамин!..»

Удерживали его пока от путешествия лишь кое-какие незначительные обстоятельства: во-первых, откуда взять денег на расходы? Сам он никогда и гроша ломаного за душой не имел. Он постоянно торчал в синагоге, а кормильцем в семье была супруга, женщина бойкая, добывавшая средства к существованию торговлей в небольшом трактирчике, который она открыла, после того как оставила родительский дом. Но чего стоила вся эта торговля! Если бы она к тому же не вязала чулок, не ощипывала зимними вечерами перья, не топила бы на продажу гусиный жир, не скупала бы кое-чего иной раз в базарный день по дешевке у знакомых крестьян, семье нечем было бы прокормиться.

Продать что-нибудь из домашних вещей? Но что у них было? Пара медных подсвечников, оставшихся Зелде по наследству от родителей. Она начищала их до блеска и по пятницам любовалась ими, когда произносила молитву над свечами… Драгоценностей у нее не было, если не считать оставшегося от материнского головного убора серебряного ободочка с жемчужиной. Ободок этот был у нее всегда под замком, и лишь в особо торжественных случаях Зелда надевала его. Продать что-либо из его собственных вещей? Но у него всего-то один субботний атласный кафтан, да и тот посекся, порвался и спереди и сзади, так что виднеется желтая подкладка. Была у него, правда, еще шубейка, но низ у нее весь обтрепался, а ворот ничем не покрыт. Когда Вениамин женился, отец его — добром будь помянут! — велел не скупиться, скроить воротник подлиннее и обшить его временно куском подкладки, оставшимся от кафтана, с тем чтобы впоследствии, когда будет получен остаток приданого, покрыть воротник беличьим мехом. Однако недоданной части приданого он так и не получил, и воротник остался непокрытым и по сей день.