В 1988 г. французский исторический писатель, романист и драматург Поль Маруси издал в Париже историко-художественное исследование о Потемкине, которое как бы продолжало его предыдущую работу «Екатерина Вторая, императрица Всея Руси». «Потемкин был наиболее важным персонажем царствования Екатерины II, - пишет Маруси. - Эта удивительная личность несла в себе двойное начало: сущность завоевателя и сущность мистика. Он превосходил всех людей своей эпохи. И это чувствовалось не столько благодаря его впечатляющему росту, сколько благодаря размерам его храбрости и чувственного могущества, равного которому не было. Государственный деятель, министр, дипломат, солдат, строитель, режиссер, колонизатор - этот возлюбленный Екатерины был также и ее тайным супругом. Она даровала ему исключительную часть, соединившись с ним церковным союзом по всем канонам Православия».

Обращение к екатерининской эпохе было далеко не первым знакомством Маруси с русской тематикой. В 1985 г. он получил приз по истории французской академии за исследование «Распутин», а в 1988 г. - приз «Возрождение» за книгу «Александра Федоровна - последняя царица». Впечатления, возникшие у писателя при работе с материалом начала XX столетия, сосредоточение внимания на мистических аспектах российской религиозности «серебряного века» [32] наложили глубокий отпечаток на представление Маруси о православной традиции вообще. Хотя ни Александра Федоровна, ни тем более Распутин при жизни, к сожалению, не могли похвастаться действительно православным мироощущением. Маруси как бы опрокидывает многие знакомые ему по образу «распутного старца» мистические явления в прошлое и приписывает Потемкину, человеку очень здоровой религиозности, «голоса» и «видения», о которых в источниках нет ни слова. «Руководимый голосом ангелов, которые все детство говорили с ним в Чижове, он никогда не оставлял своего пылкого стремления к русскому православию». В чередовании пышной и порой грешной светской жизни светлейшего князя с его религиозными порывами автор видит близкий к Распутину тип православного мистика. «Экстравагантный в своих нравах и светских вкусах, но в тоже время аскетичный, он был живым символом своей эпохи с ее пороками и ее добродетелями» {104}, - замечает Маруси о Потемкине. Хотелось бы подчеркнуть основополагающую разницу между светлейшим князем и старцем-хлыстом. Потемкин при всем своем могуществе осознавал себя перед Богом слабым и грешным человеком, это хорошо видно из его переписки с Екатериной: в простых и искренних словах он «всю свою надежду кладет на Всевышнего». Его разврат никогда не носил как, у Распутина, оргиастической и тем более мистериальной окраски, осуждаемой православием.

После «Перестройки» в СССР появилась возможность выхода в свет книг, непосредственно посвященных жизни и деятельности русских монархов, в частности судьбе Екатерины П. На этой волне с начала 90-х гг. нарастает настоящий екатерининский «бум», причины которого автор этих строк подробно разобрал в полемической статье, посвященной творчеству Э. Радзинского {105}. Первой ласточкой, пробившей чугунный барьер, стала работа А. Б. Каменского «Под сению Екатерины…», опубликованная в 1992 г. Как и до революции, в трудах, касавшихся царствования этой императрицы, характеристике Потемкина отводилось некоторое место. Основополагающая монография Брикнера определила трактовку образа знаменитого сподвижника Северной Минервы и у Каменского.

«Потемкин стремился захватить как можно больше власти, - пишет историк, - и хотя он преуспел в этом значительно более других фаворитов, всей полноты власти Екатерина не уступала ему никогда. В конечном счете, именно власть была… ее главной любовью и привязанностью. Уважая ум и способности Потемкина, она постоянно советовалась с ним, уступала в мелочах, чтобы польстить его самолюбию, отдавала в руки возлюбленного решение второстепенных вопросов. Однако, важнейшие оставляла себе» {106}. В том же ключе дается характеристика государственных взаимоотношений императрицы и светлейшего князя в следующей популярной книге автора «Жизнь и судьба императрицы Екатерины Великой», вышедшей через пять лет {107}. Прекрасно владея материалом, представленном в монографии Мадариага, постоянно цитируя английскую исследовательницу, Каменский все же солидаризируется с брикнеровской трактовкой образа светлейшего князя - «более авантюриста, чем патриота и государственного деятеля». Удивляет игнорирование автором документального материала, опубликованного за последние полтора века, и показывающего, что Екатерина «отдавала в руки возлюбленного» не только «второстепенные вопросы», но и делилась с ним всеми сколько-нибудь значимыми делами. Да и можно ли назвать крымский, польский и шведский вопросы второстепенными для России?

Одновременно с работой Каменского увидела свет книга В. С. Лапатина «Потемкин и Суворов» {108}, полностью основанная на новых архивных материалах. Ранее автор издал фундаментальную переписку А. В. Суворова {109}, заложившую первый камень в основу его исследований екатерининского царствования. Книге Лопатина российская историография обязана окончанием более чем столетней традиции изображать отношения двух знаменитых деятелей екатерининского века, как соперничество бездарного начальника и гениального подчиненного. Личная переписка Суворова и Потемкина, донесения светлейшего князя императрице, его просьбы о наградах и повышениях Александра Васильевича по службе свидетельствуют об обратном. Потемкин долгие годы покровительствовал Суворову, намеренно выдвигал его в первый ряд руководителей русской армии, что при вспыльчивом, неуживчивом характере Александра Васильевича, имевшего много недоброжелателей при дворе, было нелегко. Что касается мнимой зависти «светлейшего», то Потемкин сам был слишком гениален, душевно щедр и страшно занят делами, чтоб завидовать кому-либо, кроме тихих монастырских старцев в лесах под Ферапонтовым. [33] Публикация писем Суворова, предпринятая издательством «Наука» в серии «Литературные памятники», и книга «Суворов и Потемкин» сразу получили хождение в научных кругах, как в России, так и за рубежом. С прежнем упорством повторять необоснованные версии о вражде двух талантливых государственных деятелей стало несколько затруднительно. Еще больший читательский интерес вызвала следующая подготовленная Лопатиным публикация - «Екатерина и Потемкин. Личная переписка 1769-1791 гг. «, вышедшая в свет в 1997 г. {110} Сделанное на высоком археографическом уровне это издание закрывало собой давнюю источниковую брешь и позволяло судить о личных и государственных взаимоотношениях императрицы и светлейшего князя не по придворным и дипломатическим сплетням, а по подлинной переписке.

«Письма показывают, - пишет автор о Потемкине, - как быстро рос этот человек, которого императрица любовно называла своим учеником. Порученное Потемкину управление военным ведомством могло поглотить творческие силы не столь одаренной, как он, натуры… Оказавшись ответственным за судьбы обширного малонаселенного пограничного края, своего рода предполья для борьбы с османскими завоеваниями, Потемкин не мог не задумываться о перспективах Новороссии и о коренных целях политики России. Инерция политического мышления после Петра I сводила приоритеты внешней политики к европейским делам. Крымские походы Петра, его поход против Порты в 1711 г. и Прутская катастрофа, его поход в Персию - казались его наследникам чем - то побочным, вынужденным. Они все более и более втягивались в сложный клубок борьбы между европейскими государствами, не суливший России никаких выгод и только отвлекавший ее силы от национальных нужд… Потемкин возглавил новый курс - поворот с запада на юг. По его инициативе… был заключен русско-австрийский союз, развязавший руки в достижении того, что оказалось не под силу Петру I».