Король и королева проводили ночь в одном и том же дворце, но в разных покоях, которые находились неподалеку друг от друга. Итак, однажды король приказал своему камердинеру привести к нему одну из его обычных дам, о чем тот сообщил королеве, которая приготовилась взойти на брачное ложе и стала дожидаться условленного часа. Улучив подходящий момент, камердинер пошел за королевой, привел ее и уложил рядом с королем, который, считая, что это одна из его фавориток, стал любовно с ней забавляться. Когда же король вдоволь насытился любовными утехами, да и заря занималась, он простился с королевой и вызвал камердинера, чтобы тот увел ее. Тогда королева, добившаяся того, чего желала, такую повела речь:

— Синьор и супруг мой, я не та, за которую вы меня принимаете. Вы думали, что развлекаетесь с одной из ваших любовниц, но это была я, ваша законная супруга. Я полагаю, вы не станете сердиться; ведь я добилась того, что по праву принадлежит мне; не будучи в состоянии получить своего добром, я вынуждена была прибегнуть к благородному обману, а человек, действующий на законном основании, не может никому причинить обиды. Вы, как король и мой супруг и повелитель, можете, если на то будет ваша воля, растерзать и убить меня, но сделанного все равно не вернешь. А если господь окажет мне такую милость, что от нашего соития сегодня ночью я забеременею и рожу в положенное время сына, наследника Арагонского королевства, я не хочу, чтобы говорили, будто я зачала в прелюбодеянии, ибо в народе идет молва, что вы не спите со мной. Поэтому вы должны оповестить первых баронов вашей свиты, что этой ночью я была с вами, и они, удостоверившись в этом, смогут подтвердить, что плод мой из вашего семени.

Королю очень понравился благородный обман королевы, и он оставил ее на своем ложе, пожелав, чтобы наутро все бароны и придворные вошли в опочивальню и воочию увидели возлежащую с ним королеву. Король рассказал своим придворным об ее хитрой выдумке. Все восхищались умом своей синьоры, так искусно обманувшей своего супруга, и славили короля, оставшегося довольным этой милой шуткой. С тех пор король совершенно переменился, оставил своих дам, с которыми предавался любовным утехам, и так привязался к королеве и так полюбились ему ее объятия и поцелуи, что он уже не стал забавляться с другими женщинами.

Господь бог оказал милость доброй королеве, и она зачала ребенка мужеского пола и в положенное время родила. Это было в первый день февраля года 1196. Радость была великая среди всех арагонцев, узнавших о рождении законного наследника своего богоданного короля. По обычаю этой страны, малютку понесли в церковь, и случилось, что при входе в нее к людям, несшим ребенка, вышли священники, не знавшие о происшедшем, и запели прекраснейшую молитву «Те Deum laudamus»[205], которую некогда сложили вместе два святых отца церкви — Амвросий и Августин, при крещении Августина, причем начинал Амвросий, а вторил ему Августин. Потом малютку из этого храма понесли в другой, при входе в который священники запели молитву пророка Захарии, отца предтечи искупителя рода человеческого, «Benedictus, Dominus Deus Israel»[206], что было явным признаком того, что рожденный малютка будет королем добрым и справедливым. Затем ребенка надо было окрестить, и король с королевой, вспоминая многие имена, не знали, какое же имя ему дать, и порешили на следующем. Было приказано взять двенадцать факелов одного и того же размера и веса и одновременно их зажечь и на каждом факеле в честь двенадцати апостолов начертать имя одного из них с тем намерением, что мальчика нарекут именем, означенным на том факеле, который скорее потухнет. Первым погас факел, на котором стояло имя св. Иакова. Мальчик вырос, и из него вышел достойнейший человек, славный и в военных и в мирных делах. Он вел против мавров жесточайшую и упорную войну и прогнал их с островов Балеарских — Мальорки и Менорки. Потом, занял королевство Валенсию и, переправившись через Гибралтарский пролив, причинил много вреда неверным, насаждая, где только возможно, веру Христову.

О хитроумной затее дона Бассано, предпринятой с целью избавиться от преследований епископа, намеревавшегося заточить его в тюрьму за любовные услады с монахинями

Немного лет тому назад жил в одном из городов Ломбардии некий епископ, слывший за человека отменной святости, и, пожалуй, будь он кастратом, святость его была бы еще больше. Но поистине до женщин он был охоч сверх всякой меры, всех хотел только для себя, а бедным священникам не только не позволял с ними немного порезвиться, но даже глядеть на них. Посещая некоторые городские монастыри, он повстречался с одной аббатисой, которая пришлась ему по душе. Он быстро с ней сблизился, и дружба их была такого рода, что к моменту отбытия мессера епископа его и аббатису связывали узы любви. В том же монастыре жила молодая монахиня, возлюбленным которой был священник, каноник одной из городских церквей. Он целыми днями торчал в монастыре, без конца болтая со своей духовной дочерью. Это совсем не нравилось аббатисе, но, так как монахиня была одной из знатнейших дам города, она не могла поставить ее на место так, как ей этого хотелось бы. Впрочем, она не переставала каждый день пробирать ее и поучать. Монахиня столько же обращала внимания на слова аббатисы, сколько на свой плат, надетый при пострижении. Теперь, когда аббатиса завела дружбу с епископом, она стала просить его, как милости, чтобы тот наказал дона Бассано — так звали нашего каноника — и запретил ему бывать в монастыре. Епископ, желавший угодить ей, предал его анафеме и запретил всем священникам, независимо от сана, посещать женские монастыри без особого на то разрешения. Он добился согласия губернатора, который от имени герцога Миланского правил городом, на издание и обнародование соответствующего строжайшего указа, что и было сделано.

Однако каноника это не остановило, и, побуждаемый любовью, он продолжал посещать монастырь; но так как дела свои он вел совсем неосторожно, а у аббатисы было сколько угодно соглядатаев, которые не спускали с него глаз, каноник скоро попался в расставленные сети. Когда он однажды направлялся в приемную, сбиры схватили его и отвели в епископат, где епископ и приказал заточить его в тюрьму. Там ему пришлось сесть на хлеб и на воду и соблюдать посты, не указанные в календаре. Аббатиса же, не переставая, забрасывала письмами епископа и через всяких посредников настаивала, чтобы он построже наказал злосчастного дона Бассано. Устроили большой процесс, на котором было подтверждено непослушание священника и предание его анафеме; епископ был к нему очень суров, намереваясь сыграть с ним шутку позлее. Однако в дело вмешалось несколько знатных людей, друзей священника, и они чуть поумерили гнев епископа, хотя совершенно умиротворить его не удалось.

Дело приняло вот каков оборот: священника Бассано освободили из тюрьмы и сняли с него анафему, но с условием, что он обязуется уплатить, кроме тюремных расходов, восемьдесят золотых дукатов в епископскую казну и что ноги его никогда не будет в монастыре, а если паче чаяния его там застигнут, то он будет сослан на галеры или навечно заключен в тюрьму.

Аббатиса, узнав, как плохо пришлось священнику Бассано, и радуясь чужому горю, старалась нанести монахине, подруге священника, самые жестокие обиды, какие только могла, но та терпеливо все сносила, ожидая подходящего места и часа, чтобы отомстить. И вот аббатиса, как особа признательная, не желая, чтобы ее упрекнули в пороке неблагодарности, который столь не по душе людям, решила пригласить епископа к себе в келью и пободрствовать с ним ночью. И зная, что при таких бдениях происходят вещи, вызывающие некоторое утомление в человеческом теле, приказала самой преданной своей монахине, услуживающей ей в подобных случаях, заняться в ее келье изготовлением засахаренных орехов, марципанов и всевозможных других лакомств и, кроме того, принести две бутылки, одну с превосходной верначчей, а другую с тончайшей и дорогой мальвазией.